– Да, разумеется… Так куда леди Розамунду?
– Вы же сами сказали, – напомнил я, – ее покои свободны!
Он сказал виновато:
– Ах да, вот что значит гуманными идеями разрушения старого мира заслушаться. Кстати, а мы в каком?
– В старом, – сказал я с горечью. – В очень старом.
– Ваше высочество, – сказал он опасливо, – может, не надо?
– Почему?
– Нам же в нем жить…
Я сказал красиво и гордо:
– А мы будем строить для будущих поколений! Сами же как-нибудь перебьемся на руинах прошлого.
– Ох…
– Разве, – сказал я с блеском в глазах и надрывом в голосе, – не все живут для своих детей, отказывая себе во всем?
Он помялся, сказал с неловкостью:
– Да как-то уж очень-то… жить, отказывая себе во всем. Так можно день прожить, неделю, но… жизнь?
– Вы настоящий человек будущего, сэр Жерар, – сказал я поощрительно. – Когда-то и детей перестанем рожать каждый год! Неча им жить за наш счет. Одного – для выполнения остаточного ритуала, и хватит. И можно и вообще без них, если продвинутые в будущее. В общем, мы такое Царство Небесное отгрохаем, что сами ахнем и за голову схватимся… Что встали, как буриданов осел? Арбайтэн, арбайтэн!
В городе везде рев труб, на перекрестках танцы и даже пляски, бродячие актеры дают представления, много пьяных, везде песни, народ счастлив, запишу это на свой счет, а вокруг дворца в огромных чашах полыхают огни, днем – для веселья, а ночью красиво и торжественно подсвечивают стены снизу, делая дворец страшноватым и немножко незнакомым.
На этот раз для пира по случаю окончания турнира столы накрыли в двух смежных залах. Руководит сэр Растер, даже церемониймейстер ничего не мог отыскать неверного, все получается с блеском, знаток, умелец.
Барон Альбрехт всмотрелся в мое лицо, вздохнул.
– Ваше высочество… Улыбаться нужно!
– А я что делаю? – сказал я злобно.
– Это вы улыбаетесь? – спросил он с сомнением. – А что же тогда волчий оскал? Да понимаю-понимаю! По случаю окончания победной войны в одном зале отпировали, а по случаю турнира и в двух едва помещаемся. Так то какая-то война, а это… ого-го, турнир!
– Идите вы, барон, – сказал я в сердцах, – со своими шуточками.
– А вы посмотрите на леди Розамунду, – предложил он. – Вот кто голову не ломает над проблемами флота.
Розамунда в самом деле цветет на пиру, для нее восторженные взгляды мужчин что теплый дождик для цветка в засушливой степи.
Мы оба некоторое время откровенно любовались, как ликующе вспыхивают ее и без того прекрасные глаза, как нежным румянцем окрашиваются щеки, а затем и белоснежная шея, таким восхитительным зрелищем нельзя не любоваться.
– Один-два тоста, – сказал я, – и отправляемся мыслить. Подозреваю, с моим уходом веселье не угасает, еще как не угасает!
– Как вам сказать, – ответил он дипломатически, – вообще-то никто от горя головой о стену не бьется.
– Свиньи, – сказал я в сердцах. – Ладно, эдем дэс… Я пошел, пошел, пошел…
В коридоре ко мне бросился человек в неприметной одежде, неуклюже поклонился, совсем не по-дворцовому.
– Ваше высочество! Я Кенгель, работаю у мастера Джона…
– Знаю, – ответил я вяло, – алхимики… Что у вас?
– Мастер Джонс и мастер Джеймс, – заторопился он, путаясь в словах и проглатывая окончания, – открыли некий странный эффект… При определенных, но не уточненных обстоятельствах удается видеть некую странную жизнь.
Я спросил с вялым интересом:
– Какую именно?
– Непонятную, – сказал он с ужасом и восторгом, но больше с восторгом. – Деревья есть, но как бы и не совсем деревья, видели трижды зверей, но не звери, а как будто… даже непонятно что. А еще горизонт далеко-далеко!.. Мастер Джонс говорит, что видим как там в Зачарованном Месте, но мастер Джеймс возражает, что там горизонт должен быть ближе, чем у нас…
Я пожал плечами.
– Ну, если пятно зачарованное, то в нем может уместиться не только королевство, но и планета… Ну, это такое… Ладно, потом как-нибудь. А что там за небо?
– Никто еще не видел, – сообщил он. – А это важно?
– Еще бы!
– То ли тучи такие особые, – сказал он стеснительно, – то ли что-то вместо неба.
Я буркнул:
– По звездам можно бы что-то узнать, а так… Для меня вообще нужно что-то позначительнее. Два или три солнца, даже звезды не очень-то… Даже луну не помню, какая она, разве что взойдут их штук пять, тогда смутно замечу какую-то странность, вот такой я возвышенный и одухотворенный…
Он ничего не понял, спросил торопливо:
– Вы почтите нас своим посещением?
– А когда у вас следующее наблюдение?
– Не знаю, – ответил он упавшим голосом. – Еще не определили закономерности.
– Вот когда определите, – сообщил я, – тогда и приду. А так что я увижу? А сидеть и ждать часами – некогда.
Он остался за спиной, склонившись в поклоне, а я шел к себе раздраженный, не понимая, что со мной. Раньше бы еще как ухватился за возможность видеть иной мир, а сейчас весь в быту, никакой романтики, что-то уже совсем ползаю, полет нам только снится.
В своем кабинете сперва подошел к карте, скоро двигать войска через Тоннель на Север: Турнедо, Варт Генц и Скарлянды, надо еще раз… но сильнейшее отвращение остановило у стола, будто кто-то гаркнул над ухом: «И не пытайся, а то сдохнешь!»
Вошел сэр Жерар, замер у порога, молча глядя непроницаемыми глазами.
Я раздраженно рыкнул:
– Ну?
– Из Вестготии груз, – сообщил он. – Четыреста панцирей, скованных их оружейниками, четыреста мечей. Кроме того, восемь кольчуг гномьей работы.
Я поморщился.
– Сэр Жерар… Пока оставьте на складе, распределим за день до выступления на Север.
– Хорошо-хорошо, – сказал он поспешно, – раньше вы всегда принимали лично…
– Мне хреново, – сказал я честно. – Что-то перегорело унутрях. Идите, сэр Жерар, идите!.. А я тут без вас буду горевать и бросаться на стенку.
Он отступил, сказал уже оттуда:
– Рекомендую вон на ту, там камни толще. Даже вашу голову выдержат… наверное.
Я плюхнулся в кресло, словно из меня выдернули позвоночный столб, посидел, тупо глядя на заточенные гусиные перья в стаканчике. Когда вот такое накатывает, а это происходит все чаще, и уже ни на что не способен, пробую себя в магии. Так всегда бывает, кто умен и силен – учится, работает, достигает, добивается, свершает, а кто дурак или просто пал духом… ну, остается надежда разве что на золотую рыбку, медный кувшин или щуку в проруби.
У Уэстефорда я тогда запомнил всю книгу, даже пару раз повторил те заклятия, но ничего не произошло, да и занят был по горло, и тогда вот в такие минуты, когда совсем язык на плече, вспоминаю и… время от времени… пробую.
Как-то в тоске и раздражении, что меня ведет куда-то не так, как хочется и желается, в голову пришла тоскливая идея снова пройтись по всему ряду, что прочно засел в голове, и тогда те перья в стакане как-то странно затрепетали.
Я даже не очень-то и понял, что случилось, принялся перебирать другие заклятия, в другое время подумал бы о предосторожностях, но когда настроение препаршивое, то какие предосторожности…
Лишь потом вспомнил, попробовал повторить, но, увы. Думаю, кроме самого заклятия нужно что-то еще, ну там, к примеру, ковыряться в носу или надеть черную шляпу.
С того времени не проходило дня, чтобы я не пытался, но…
Сейчас вот, злой и расстроенный, сидел, развалившись в кресле, как паралитик, вяло проговаривал заклятия, хоть какая-то деятельность, не признаваться же себе, что на самом деле просто ее имитация…
Раздался шелест, скрип. Массивная чернильница, вырубленная из цельного куска редкого малахита, с угрожающим видом поползла по столешнице в мою сторону.
Я раскрыл рот, она замедлила ход, но все-таки доскользила до края и с грохотом обрушилась на пол, забрызгав чернилами роскошный ковер.
Дверь распахнулась, с оружием наголо появились Хрурт и Переальд.
– Ваше высочество?
На их лицах бешеное желание, чтоб на меня кто-то напал, они тут сразу покажут себя, изрубят на куски, но я перевел дыхание и буркнул дрожащим голосом:
– Ух… сам перепугался… Дракончик крылом ее задел, больно толстенький… Бедный, сам перепугался, улетел…
Хрурт посмотрел на зарешеченное окно, лицо выразило сомнение. Дескать, мелкий дракончик и с места такую глыбу не сдвинет, а крупный не пролезет, но лишь сказал тревожно:
– Может быть, заделать железной сеткой?
Я отмахнулся.
– Не стоит. Я ж говорю, зверюшка перепугалась до икотки. Теперь вообще прилетать забоится.
Они неохотно вышли, я выждал с сильно стучащим сердцем, поставил чернильницу на место, сел, развалился, как свинья, стараясь повторить все до мельчайших деталей, и снова попытался произнести те же слова, интонацию, тембр…
Чернильница не сдвинулась, перья не шелохнулись. Со второй попытки, третьей, четвертой – то же самое.
Я чувствовал, что так пойдет и дальше, но упрямо пытался еще и еще, доказывая себе, что занимаюсь нужным и полезным делом, только бы не возвращаться к экономике королевства и планированию повышения урожайности и добычи полезных ископаемых.
