женщина в их глазах, а вроде бы и нет. И все потому, что людям проще проникнуться жалостью, чем осознать тот факт, что бездетную женщину, возможно, как раз устраивает ее жизнь. Гита полагала, что вообще-то самое печальное и неуместное явление в мире – это женщина с детьми, которых она не хотела.
– Ты думала, что хочешь детей? То есть на самом деле не хотела?
Гита медлила с ответом. Если бездетных женщин общество считает несчастными, то в счастливых бездетных женщинах оно видит нечто противоестественное. Наконец она сказала:
– Не думаю, что хотела.
– Тогда тебе повезло. Надо поступать так, как лучше для тебя, а не так, как от тебя ждут чужие люди.
– И все-таки… Родительство – это ведь привилегия, разве нет? Со всеми там «радостями», «милостями» и «благодатью».
Карем фыркнул:
– Чего? Нет. Ну, то есть иногда да, и радость, и благодать, но в основном это тяжелый неблагодарный труд. Я люблю своих ребятишек, жизни своей без них не представляю, но при этом отлично могу себе представить совсем другую жизнь, без них. – Он рассмеялся. – Странно, да? Но тебе действительно нужно точно знать, что ты хочешь детей, прежде чем рожать, иначе все потеряет смысл. Если не уверена, лучше не делай этого.
– Да мне в любом случае уже поздно об этом думать.
– Ну, не знаю, – протянул Карем. – Я в семье был двенадцатым ребенком, самым младшим. Мать рожала и после сорока.
– Твой папаша никак не мог оставить ее в покое?
– Просто у них тогда еще телевизора не было.
Гита засмеялась:
– А у меня вообще нет такой проблемы.
– Могла бы быть, – сказал Карем, – если бы ты сама пожелала.
И у Гиты от этого потеплело на душе.
– А у тебя есть братья и сестры? – поинтересовался он.
– Нет, я была одна у родителей, – покачала головой Гита, обрадовавшись смене темы на более прозаическую, и подумала, что Салони была ей как сестра, но не сказала этого вслух. – Мне кажется, мама ходила беременная, когда мне было лет шесть, а потом большой живот у нее куда-то исчез, и все. – Она пожала плечами. – Мы никогда не говорили об этом.
Только сейчас, поделившись с Каремом, она вдруг поняла, что у ее матери могли быть и другие неудачные беременности до ее рождения. Но кроме той истории с приготовлением пападама на смотринах Гита ничего не знала о ее прошлом до того дня, когда она стала матерью. Даже после смерти родителей мысли Гиты о них ограничивались ее собственным отрезком жизни. В итоге она пришла к выводу, что если экстраполировать это правило на ее бездетное существование, память о ней полностью исчезнет в миг ее бездетной смерти. И что, возможно, в этом и есть смысл рождения детей – чтобы о тебе помнили.
Впрочем, у Королевы бандитов детей не было, а память о ней осталась. Когда она отбывала тюремный срок за убийство двадцати двух человек в один день, ее отвезли в больницу на срочную гистерэктомию – удаление матки, – и врач перед операцией счел возможным пошутить: «Нам не надо, чтобы Пхулан Дэви наплодила новых Пхулан Дэви». Гита догадывалась, что это «нам» относилось не к добропорядочным людям и не к властям, а к мужчинам.
– Никто о таком не говорит, – кивнул Карем, продолжая диалог. – Сарита тоже через это прошла. Думаю, большинство людей боятся сказать что-нибудь не то, поэтому предпочитают молчать. Но я не уверен, что так лучше.
– Прости, – сказала ему Гита. Ей почему-то казалось, что Карем ни разу не говорил жене «что-нибудь не то» после неудачных беременностей. А даже если говорил, его искренность все сглаживала, и благодаря этому сказанное не могло звучать банально, или грубо, или хуже того – снисходительно.
– И ты меня, – отозвался он.
Было бы нечестно позволить Карему думать, что ей тоже знакома эта скорбь по нерожденным детям, поэтому Гита поспешила уточнить:
– У меня такого не было. Ну то есть… Ни разу.
Он медленно кивнул:
– Хорошо. Это очень хорошо.
Гита перевела взгляд на пса, которого баюкала на руках. Они с Каремом шли по улицам Кохры бок о бок – никто не опережал, никто не отставал.
– Его не вырвало печеньем. Это значит, с ним уже все в порядке?
– Я думаю, это значит, что он поедет с тобой домой.
– Что-что?
– Ну, он тебе теперь доверяет. – Карем потрепал спутанную шерсть у пса за ушами. – Отдохнет немного, откормится и будет для тебя отличным домашним питомцем.
– Мне не нужен домашний питомец.
– О, еще как нужен! – заулыбался Карем. – Ты ведь одна живешь.
– И меня все устраивает.
– В любом случае он для тебя – идеальная пара.
– Откуда ты знаешь? – Гиту это не интересовало, она задала вопрос лишь потому, что по хитрой улыбке Карема догадалась, что он придумал шутку, а ей хотелось проявить великодушие и дать ему возможность высказаться.
– Он красавчик и не болтун!
Лицо Гиты, однако, не дрогнуло.
– Очень смешно, – отрезала она.
– Как ты его назовешь?
– Никак.
– Никак, – повторил Карем, словно примерялся к новому имени. – Ни-как. Куч-нахин, куч-най, – повторил он то же самое на разные лады. И покачал головой: – Мне кажется, это имя ему не очень подходит. К тому же этот парень наверняка и так страдает от заниженной самооценки.
Гита покосилась на Карема:
– Ты что, детишек своих так развлекаешь? И они считают тебя остроумным?
Он расплылся в глупой улыбке:
– Почему считают? Я правда ужасно остроумный.
– Слушай, я этого пса себе не оставлю. Я не хочу, чтобы он сдох, но это не значит, что возьму его с собой.
Карем пожал плечами:
– Посмотрим. – Он прищурился на яркое солнце. – У нас целый час до отправления. Тебе еще что-то купить надо?
Гита успела забыть про крысиный яд, но теперь вспомнила.
– Э-э… гм… я быстро сбегаю и вернусь, хорошо?
– Я с тобой.
– О нет, не надо. Это… женские дела.
Вместо того чтобы шарахнуться от нее, Карем остановился с серьезным видом:
– Если тебе нужны прокладки, Гита, в этом нет ничего постыдного. Вон там слева аптека.
Гита не пользовалась гигиеническими прокладками. Никто в их деревне такую роскошь не покупал. Даже ей, хотя она могла позволить себе дополнительные расходы, жалко было отдавать шесть рупий за одноразовую прокладку. Как и всем женщинам, которых она знала, средствами гигиены ей служили порванная на лоскуты старая одежда и носовые платки, которые каждый раз приходилось стирать. И что же теперь, она в присутствии Карема согласится купить целую упаковку дорогущих прокладок только для того, чтобы оправдать свое странное нежелание идти с ним в аптеку? Вот уж нет. Даже если ее гордость стойко переживет это испытание, кошелек точно не выдержит.
– Аптека вон там… – начал Карем.
– Нет!
– Продавец все упакует так, что будет не видно, что ты несешь, если это тебя беспокоит.
– Не это.
– Но…
– Мне не нужны прокладки! – выпалила Гита так громко, что он отступил на шаг от неожиданности.
– Окей… О-о-о! –
