В следующий миг пламя вырвалось из камина и — по водяным дорожкам — начало растекаться по гостиной[56]. Я схватился за голову.
— Я не хотел… — начал бормотать поручик.
— Олух царя небесного! — закричал на него Митрофан Андреевич.
И тут — на счастье, хотя, как вы, читатель, помните, непродолжительное — кто-то вырвал из рук поручика таз с остатками воды. Наш юный друг ойкнул, но таз выпустил. Я круто повернулся к новому действующему лицу: им оказался Инихов.
Сергей Ильич — молча, сосредоточенно — сунул в таз подобранную где-то с пола скатерть, еще какое-то время назад покрывавшую разломанный чуть позже стол, вымочил ее в воде и швырнул на огненные дорожки. Скатерти хватило на все: она покрыла их разом, и все они разом потухли.
Я с облегчением вздохнул.
— Вот так, вот так… — тогда и только проговорил Инихов и снова вернулся в свое кресло.
— Отличная работа! — взглядом знатока оценил поступок Инихова Митрофан Андреевич.
— Ну, Можайский!
Мы обернулись на Чулицкого.
Красный, с взъерошенными волосами, Михаил Фролович так и сверкал глазами:
— Ну, Можайский! Это слишком даже для тебя!
Его сиятельство виновато развел руками:
— Не думал, что так получится!
— О чем же ты вообще думал?
— Да вот… — Можайский кивнул в мою сторону.
Взгляды всех устремились на меня. Я топнул:
— Отлично, господа, превосходно! Мебель испорчена, обои оторваны, паркет разломан! Что-нибудь еще? Прошу вас, не стесняйтесь! Нужен пожар? А давайте!
Только что суровый на вид, Митрофан Андреевич неожиданно хмыкнул и расплылся в улыбке. Его слегка раскосые глаза заискрились смехом:
— А ну-ка, Сушкин! Что вы на это скажете?
— Чтобы я еще раз…
— Нет, Сушкин, — оборвал меня Митрофан Андреевич, — вы не поняли. Если бы пожар и впрямь случился, кто был бы виноват?
Злость улетучилась. Я задумался.
По всему выходило, что налицо — сначала злой умысел, а потом — несчастный случай. Сначала Можайский нарочно сунул бутылку в камин, а потом поручик вы — сам не понимая, что творит — выплеснул на пламя таз воды. Но… позвольте: а как же я? Ведь всё происходило ровнехонько на моих глазах! Выходит, устраниться от ответственности я тоже не могу? Выходит, не вмешайся Сергей Ильич, плакала бы моя страховка? А что там говорил Можайский насчет приходящей прислуги? Что он имел в виду? Уж не то ли, что, во-первых, она, прислуга эта, может сотворить любое бедствие — намеренно или по невнимательности: неважно, — и что ее, прислуги, действия не снимают ответственность с нанимателя? Ведь между служащим и работодателем заключен договор взаимного доверия! А значит, работодатель полностью разделяет ответственность за все, что натворит прислуга даже в его отсутствие!
— Ну, Сушкин, — поинтересовался Митрофан Андреевич, — придумали что-нибудь?
— Вы хотите сказать, что в этом пожаре был бы — в конечном итоге — виновен я?
— Разве не так?
— Получается, так: вы — мои гости, я за вас отвечаю.
— Плакала бы страховка?
— Очевидно.
— Несмотря на то, что осознанной вины ни в каких из ваших поступков не было?
— Да.
— Вот видите!
Я был вынужден согласиться:
— Действительно просто.
— Так же, как вы теперь понимаете, и в случае с аферами Кальберга.
— Понимаю!
Мы, оставив мокрую, но, тем не менее, местами прогоревшую скатерть валяться как была, отошли от камина. Митрофан Андреевич налил мне водки, налил и себе. Мы выпили, и еще вопрос, кто в этой водке нуждался больше: я или он. С одной стороны, я натерпелся страха, но с другой, что может быть ужасней для пожарного, чем соучастие в поджоге?
В общем, мы выпили, а там уже и беседа вернулась в нормальное русло. Временами даже слышались шутки — преимущественно в адрес нашего юного друга, невольно чуть было не спалившего дом. Затем, когда общее напряжение рассеялось окончательно, разговор снова стал деловым, и мне опять пришлось браться за карандаш: нужно было записывать!
— К убийствам, — рассказывал Митрофан Андреевич, — Бочарова подвели не сразу, но все же подвели. Правда, сам он в них — непосредственно — участия не принимал: обязанности у него были другими. Но он о них знал, да и не мог не знать: с определенного времени все пожары, в которых он был задействован Кальбергом, были связаны с гибелью людей.
— Но разве мы не установили, — поручик, — что на самом деле в пожарах никто не погиб?
— Мы достоверно установили один такой случай, — Митрофан Андреевич, — и по аналогии распространили его на все остальные. Но даже если это и верно, вы явно забыли: в каждом пожаре находили трупы!
— Но, может быть, это так же, как и с Некрасовым-старшим? Умерший больничный пациент?
— Возможно.
— Но тогда…
— Но тогда, — перебил Митрофан Андреевич, — мы все равно имеем десятки трупов: тех несчастных, которых отравили смертельным уколом!
— Ах, черт!
— Вот именно.
Митрофан Андреевич выдержал паузу. Новых возражений ни от кого не последовало, и тогда он продолжил:
— Бочаров сделался полноправным членом шайки и к тому же — не последним в ней. Малый он был чрезвычайно смышленый, имел какое-никакое образование, в армии поднабрался манер и обтесался… в общем, настоящий был gentleman, как сказали бы наши друзья-англичане: если, разумеется, поближе не присматриваться! И это его «джентльменство», эта его осанистость, эта его выправка — всё это здорово ему помогало в выполнении возложенных на него обязанностей. Очень быстро он приобрел такой авторитет, что все остальные входившие в банду пожарные добровольно встали под его начало: вроде бы де юре и равные ему, а де факто — нет. Так и получилось, что даже сам Кальберг и сам Молжанинов оказались вынуждены считаться с ним. А это означало ни много — ни мало: огромные отчисления с прибыли. По сути, повторю, Бочаров в достаточно короткое время стал едва ли не полноправным вожаком: почти таким же, какими — до своей ссоры — были Кальберг и Молжанинов!
Можайский:
— Что-то не сходится, Митрофан Андреевич!
— Что именно?
— Вы говорите об огромных доходах, которые якобы имел Бочаров, но нам достоверно известно, что его сестра — эта самая Анастасия — отдала в эмеритальную кассу только семь тысяч рублей, причем эти семь тысяч составляли всё полученное ею наследство! Конечно, для нижнего чина пожарной команды и семь тысяч — деньги немалые, но для почти атамана преступной шайки? Нет, Митрофан Андреевич, что-то здесь не так!
Полковник выслушал Можайского и тут же — не смутившись и не задумавшись — ответил. Вероятно, он точно знал, о чем говорил:
— Всё верно, Юрий Михайлович. В кассу Анастасия внесла семь тысяч рублей, и ровно столько же составляло официальное наследство Бочарова. Но помимо официальной, так сказать, части, была и часть неофициальная. И не семь тысяч, а… вы крепко стоите на ногах?
— Говорите, я постараюсь не упасть!
— Двести с лишком тысяч.
Можайский был предупрежден, но его хвастливое заявление о крепости ног ему не помогло:
— Сколько? — воскликнул он и ухватился за спинку стула.
— Двести с лишком тысяч, — повторил Митрофан Андреевич, — но и это еще не все.
— Нет?
— Нет. К деньгам прилагалось очаровательное имение в Финляндском княжестве. А сверх того…
— Как! Еще что-то?
— Тот дом, в котором Бочаров снимал для сестер квартиру. Этот дом тоже оказался в его собственности!
Можайский потрясенно молчал. Впрочем, потрясенно молчали все. А Митрофан Андреевич добавил масла:
— То, что от вас, Юрий Михайлович, эти факты ускользнули, вполне простительно: и деньги, и поместье, и дом не были прямо оформлены на Бочарова. Легально, по закону то бишь, они находились в собственности небольшой управляющей компании, акционерного общества, львиная доля акций которого уже и была записана на проходимца. Причем общество это — иностранное, зарегистрировано во Франции, а здесь, в России вообще и в Петербурге в частности, оно работало по разрешительным документам, в которых директором числился некий мосье Каденак — бывший французский, а ныне — российский подданный. Но вот что интересно… знаете, как звали мосье Каденака?
— Только не говорите, — осенило Можайского, — что его имя — Базиль[57]!
— Совершенно верно: Базиль!
Можайский передернул плечами.
Митрофан Андреевич:
— Тем не менее, Юрий Михайлович, определенные справки вы все же могли навести! И если бы дали себе труд, то, как минимум, выяснили бы: вскоре после гибели брата и сестры Анастасия подавала в посольство Третьей Республики[58] ходатайство о признании ее законной наследницей AMF Société de gestion “Picard et compagnie”[59] — той самой сосьетэ, директором которой числился Базиль Каденак и в собственности которой находился — помимо прочего — дом с квартирой самой Анастасии!
