— Лукерья! — узнала бабушка. — Да ты чего стоишь? Раздевайся. Да там еще кто-то есть. Да ведь это Верка!
Краснощекая Верка спряталась за свою бабушку.
— И Верка собралась, — сказала та. — Чего, говорит, я буду одна дома, да и Ваську охота попроведать. Давно не дрались, так соскучились.
Лукерья не торопясь разделась и стала приспосабливать свою куделю да доставать веретено. Через минуту и у той и у другой веретена бойко забегали в руках, а языки еще бойчее.
Васька очень обрадовался Верке. Они сели рядышком на лавке и тоже стали разговаривать.
— Что это у тебя? — спросила Верка.
— Петушок, — сказал Васька. — Только хвост отломался. — И он подал Верке глиняного петушка.
— Весь облупился, — сказала Верка. — Жалко.
— Зато это волшебный петушок, — обиделся Васька. — Он по ночам кукарекает.
— «Кукарекает», — передразнила Верка. — Сам ты кукарекаешь.
— А жалко, что не волшебный, правда? — сказал Васька.
— Конечно, жалко, — согласилась Верка. — Только не ври никогда.
А старухи пряли свою пряжу да рассуждали о всякой всякости, но в мыслях у них было одно: хорошо бы к лету война кончилась и мужики бы вернулись по домам. Сильно уж тоскливо в деревне без мужиков.
— Хочешь насовсем петушка? — спросил Васька.
— Хочу, а тебе не жалко?
— Бери, Верка, бери. Мне ничего не жалко, потому что скоро война кончится и тогда… знаешь, что тогда?
— Что?
— Все тогда.
— Возьму поиграть, — согласилась Верка. — А когда война кончится, я тебе отдам.
Гости ушли поздно. Сонный Васька свалился на кровать. Кот Киска прыгнул к нему, потерся об одеяло и улегся на Васькиных ногах.
Тепло веяло от печки. А на улице поскрипывал да поколачивал ледяной дубинкой по высоким соснам удалой морозушко. Как и прежде, в мирное время.
11
Всему бывает конец. И зиме тоже. Весна выглянула из-за облаков. Сосульки стали появляться, наст образовался. Стало теплее, и деревья по ночам теперь не стреляли. А самое главное, что Васькины вечера сильно сократились, дни стали длиннее. Во всем чувствовалось приближение весны. Солнышко ярко светит, дорога оттаивать стала. Васька повеселел, всякие события начались.
Как-то приволокли овцу в избу и начали ее стричь.
— Пора уж, — сказал дед. — Морозов теперь не будет.
— Как не пора, — согласилась бабушка. — Самая пора.
Васька, конечно, помогал. А овца со страху накрошила горошков на пол. Бабушка поругала овцу, замела веником. После стрижки овечка была некрасивая, худая, с хохолком на боку, чтобы не потеряться.
Васька потрогал шерсть, мягкую, шелковистую, теплую. Вот что спасало овцу от мороза, понял он.
Потом другой случай вышел: коза козляток принесла. Вот и стали они прыгать по избе, а с ними и Васька заодно. Да все жуют, что попадется. Когда козлятки подросли, бабушка отнесла их в хлев.
А весна наступала дружно. Бабушка закончила свое тканье и вытащила холсты в огород на снег, на солнышко, чтобы белее стал холст.
— Скоро уж пригорки оттают, — сказала она Ваське, улыбаясь и пристально поглядывая на него.
— Что ты так смотришь?
— А не узнаю тебя.
— Почему, бабушка?
— Уж сильно ты вырос за зиму. Совсем большой стал.
Ваське это было приятно слышать.
Зима между тем совсем перестала быть похожей на зиму. А когда бабушка жаворонков испекла, так и рухнула зима, так и осела всеми своими сугробами. Ваське хотелось помочь весне, чтобы она еще скорее приходила. Но вот как помочь, он не знал.
Васька стал нетороплив и суетлив. Ни одной минуты не мог спокойно посидеть на месте. Все хотелось ему что-нибудь делать.
Вот пришел дедушка. На бороде у него повисла травинка, видно, сено корове давал. Васька тут же к нему:
— Что делать будем, дедушка?
— Не знаю, что и поделать-то нам с тобой.
И он посмотрел на бабушку. Та уж всегда найдет, что делать. Но бабушка задремала над крынкой сметаны, даже носом клевала. Дедушке, наверно, тоже захотелось подремать на печи, он даже заглянул туда. Но Васька ухватил его за рукав:
— Только ты не лезь на печь. Ночью выспишься. Давай что-нибудь делать.
— Не знаю, что делать, — отвечал тот. — Буди, канаву копать.
— Давай, — обрадовался Васька. — А снег в погреб кидать?
— И снег в яму надо.
Пошли копать канаву. Снег весь набряк водой, посинел. Копнешь до земли, а там вода. Васька знал, для чего канава около избы. Чтобы вода не подошла к ней и не затопила ее. Выкопали канаву, валенки промочили и пошли в избу сушиться.
Весна с каждым днем становилась все нетерпеливее. В канаву, которую выкопал дедушка, набежало воды, потом канава пролилась ручьем.
И вот мало-помалу сволокло всю зиму в овраг, из оврага в ручей, из ручья в реку, а из реки в сине море.
В избе стало как-то сумрачно и неуютно. На улице куда веселее — все сверкает кругом, журчит, стены у избы нагреваются от солнышка, шершавые, приятные, если их пощупаешь.
У погреба уж давно оттаяла глина, и Верка с Васькой человечков налепили, посуды всякой наделали и поставили на солнышко сушить.
А солнышко уж разгулялось вовсю. От канавы давно ничего не осталось. Елка у амбара стала пышнее, шумит помягче, бархатистее.
Лето катится красное, не за горами уж! Но однажды ночью так загудело, ну и загудело. Поднялась метель. Не будет тебе, Васька, лета.
Лужу у Веркиной избы заморозило, все ручьи зачахли от мороза. В избе похолодало, опять пришлось затопить маленькую печку. С морозом шутки плохи.
— Опять зима, — захныкал Васька. — Что теперь делать, бабушка?
А та улыбнулась:
— Это просто внучек за дедушкой пришел.
— Какой внучек?
— А снег-то молодой за старым снегом. Давай, говорит, собирайся, дедушка, в дорогу. Залежался ты.
Васька улыбнулся. Какая чудная бабушка. Все сказки ему рассказывает. На самом деле снег растает и превратится в воду.
Прислушался он, как на улице гудит метель, заглянул в окошко, а там темень, как зимой. Хоть лоб расшиби, ничего не видно. Наутро выглянул на улицу, а там белым-бело. Елка вся в снегу стоит, сугробы намело около огородов, хоть иди на лыжах катайся. Низкие тучи торопятся куда-то за реку. Небо тяжелехонькое от этих туч. Солнышко моргнет в просвет, да и затянет его серой пеленой.
Только на следующее утро перестало гудеть. Подошел Васька к окошку и зажмурился от яркого солнца. Выбежал на улицу. Ветерок дует теплый, ласковый. А с крыши ручьем бежит.
За два дня снегу как и не бывало. Установились теплые погожие деньки. В один из таких погожих дней почтальон принес бумагу, что Васькин отец пропал без вести.
12
Васькиного отца звали Евтихом. Был он высокий, под потолок, и сильный. Сильный потому, что, когда Васьки еще не было на свете, работал Евтих в колхозной кузнице. А помахай-ка молотом целый день. Станешь сильным.
Вот лежал теперь Васькин отец в окопчике, потому как атака задохлась, фашист поливал из пулемета снежное поле, и бойцы втискивались в снег как можно глубже.
Но вот их снова подняли в атаку. Закричали «ура!» и побежали вперед. Бежал Евтих и тоже кричал «ура!». Вперед вырвался. И уж стал щупать гранату, чтобы вражеского пулеметчика с его пулеметом разнести в клочья. Гранату бросить успел, но самого его подстрелили. Обе ноги перебило последней очередью.
Очнулся Евтих, лежит почему-то на спине, кругом тихо, снежинки падают. Метель начинается. «Где свои, где чужие? — промелькнуло в голове у Евтиха. — Вот ведь под конец войны угораздило».
Ног своих он не чуял, будто деревянные стали. «Хоть бы кровь из меня вся не вышла, — по-детски испугался Евтих. — Перевязать надо».
Кое-как перевязал он свои ноги. Теперь надо было куда-то ползти.
Между тем вечерело, ветер засвистал по полю. Но все это было знакомо Евтиху, метелью его не испугаешь. Он привык к метелям с детства, даже обрадовался. Может, и в деревне у них сейчас метет. Сидят в избе старики, Васька, топят маленькую печку.
Как подумал он о Ваське, откуда и силы взялись, пополз на одних руках и ноги за собой потащил. А чтобы легче было, все время думал о своей деревне, о сыне. Как придет он с войны, а Васька уже большой, разговаривает, соображает все. Глаза-то у него материны, а волосы отцовы. Вот поднимет его Евтих на руки, прижмет к себе. А Васька теплый, тяжелый, молоком от него пахнет, улыбнется ему и потрогает небритую щеку.
— Колется, — скажет.
— Да вот к тебе торопился, не успел и побриться, — ответит он Ваське.
А может, все будет как-то по-другому. Разве угадаешь, как будет? Какой, интересно, у Васьки голос, какой он сам? Ведь почти целых пять лет не видел его Евтих и не слышал.
Тут загудела такая вьюга, что все кругом утонуло, как в молоке. «Уж в ту ли сторону я ползу? — подумал Евтих. — Как бы мне к врагам не попасть».
