— Со всем управлюсь. — И тоже, глядя на Стешу, улыбался. — Я двужильный…
— Неужели двужильный? А я и не знала…
— Не удивляюсь… — Он обнял Стешу. — Ты даже не знаешь, что такое эти мои сто гектаров и что такое перекрестная культивация… Знаешь? Пойдем, и покажу и расскажу. И на тракторе покатаю. Не машина, а зверь: может день ходить без устали.
Выпускница десятого класса, оказывается, многое знала о новаторстве Ильи. Знала уже потому, что такой массив кукурузы взялся вырастить и убрать не какой-нибудь парень, до которого ей нет дела, а ее возлюбленный. К тому же смелый, почин Ильи Голубкова, поддержанный в районе, взбудоражил Трактовую и разделил трактовцев надвое. На одной сто роне выстроились доброжелатели Ильи, а на другой — стеной встали его противники, подстрекатели и насмешники. Обидно было Стеше, что в рядах противников Ильи находился ее отец.
И зимой и весной по всему верховью только и говорилось о голубковской стогектарке и о его смелой затее. Доброжелатели поддерживали, подбадривали. «Илюша, ты наша надежда! Сумеешь показать на живом деле силу машины — пойдут за тобой и другие». Среди сторонников немало было энтузиастов, и их голоса не заглушить. «Давай, давай, Илюша! — кричали они. — Жми, газуй! Покажи фомам неверующим, какое чудо могут вершить машины, ежели они находятся в умелых руках!» Насмешники хихикали в кулаки, предвещали гибель машин и посева. «И все это рубликом ляжет на чью шею? На нашу, на колхозную…» Настроение людей нейтральных выразила бабуся Анастасия. Попросила на собрании слово, и все удивились. В жизни ни разу бабуся не брала слова. Шила, помалкивала, а тут… «Спа-сибочко тебе, Илюша… И какого смелого парня взрастила Дуняшка, настоящий средь нас джигит. А какой трудяга — один встал против такой степи. Ить это же он решился вызволить наших баб, чтоб они не гнули на кукурузке свои спинушки… Молодец Илюшка! От всех баб тебе почтение». Подстрекатели уже тут как тут. «Бабуся! Не кланяйся Голубкову в ноги…» Конец фразы погасил хохот.
Василий Хрен возвращался с собрания с кумомуАстафием. Шли молча, курили.
— А насчет бабских спин бабуся сказала правду…
— Глупость Анастасия порола, — возразил Хрен. — Нужны Голубкову бабские спинушки, жди, он их выпрямит, как же! Ему моя Стеша нужна, это-его цель! Славы пожелал, на своей стогектарке собирается въехать до меня в зятья… Но я, кум, не допущу… Покойная Стешкина мать что мне завещала? Вывести дочку в люди, чтоб она не ютилась на хуторе… И ничего у новатора не выйдет, Стешки ему не видать…
На завалинке — кучка людей. Тоже блестят цигарки, поднимается над шапками дым, и тоже свое собрание — без председателя и без протокола. Слова не просят, говорят все сразу. Галдеж, как на базаре.
— Это что за диво? Убей меня, не поверю, чтобы один-единственный человек хозяйствовал на таком загоне.
— Не один, дурило, а с машинами.
— Все одно, быть того не может! Не верю! — А чего тут не верить? Сам вспахал, сам
посеял, а зараз пропалывает, и ни одной души с ним.
— Хоть бы Стешу взял в помощницы!
— Скоро возьмет, не печалься.
— Говорят, Василий Васильевич встает на дыбы, привязал Стешку на цепь, а Илью палкой погнал со двора…
— Оно-то так, оно и пахота, и посев, и прополка могут быть, а вот урожая не будет, это точно.
— Почему, дедусь?
— Всякая злачность, а особливо кукуруз-ка, любит, чтоб до нее прикасались заботливые руки, а не железо, вот почему, сынок.
Толки, суды и пересуды проникали в школу, и особенно чутка к ним была Стеша. Но и она толком не знала, как же Илья один управится с таким полем. Раньше она не задумывалась над этим… Они подошли к остывшему и приунывшему трактору. Стеша приготовилась слушать. Что же расскажет ей Илья? Он, казалось, совсем забыл о кукурузе, положил ладони на радиатор и сказал:
— Что так загрустил, бродяга? Пора и нам в дорогу. Начинай, браток, подпевать птицам, а то без твоего баса им, беднягам, трудно… С нами поедет Стеша, так что смотри, иди ровно, не виляй по рядкам…
Илья всерьез, как с человеком, разговаривал с трактором, и это смешило Стешу. Что-то он еще сказал, Стеша не расслышала. Вдруг мотор ожил и не гудел, а что-то, наверное, понятное одному Илье нашептывал. Но Илья его не слушал. Помог Стеше взобраться на трактор. Как же хорошо отсюда видно зеленое поле! Уселась на вытертое до блеска сиденье; оно пружинило и мягко покачивалось. Илья говорил ей, что все это зеленое покрывало имеет форму квадрата. Стеша кивала, соглашалась. Если посмотреть на восток, то от лесной полосы и до пшеницы ровно один километр. Если посмотреть на север, то от дороги до тех чуть приметных кустиков тоже один километр.
— Но главная суть, Стеша, в том, что в большом квадрате расплодились маленькие квадратики, — пояснил Илья. — Погляди в любую сторону, сколько их тут, этих квадратиков.
— Геометрия?
— Настоящая… Посмотри сюда. Что видишь? Стелются рядки и рядки. Очень удобная штука — геометрия. — Илья рассмеялся. — И для меня удобство, и для машин. Сперва «Беларусь» шагает поперек загона, исходит не один десяток километров, а затем ходит вдоль. И получается то, что мы называем перекрестной культивацией, так что каждый кукурузный стебель сошники обнимут и обласкают с четырех сторон.
— И как же ты сажал кукурузу один? — спросила Стеша и зарделась.
— Сперва, еще зимой, возил сюда удобрения. Старался все тот же «Беларусь» со своей тачкой-самосвалом. Весной вспахал, заборонил, тоже без никого. И посеял. — Илья улыбался, ему приятно было сознавать, что его работой так заинтересовалась Стеша. — Есть у меня помощница — квадратно-гнездовая сеялка. Умная машина, разбирается в геометрии не хуже любого десятиклассника. — Обнял весело смотревшую на него Стешу, сжал ее хрупкие плечи жесткими ладонями. — Но самое трудное впереди. Уборка — вот что меня пугает… Урожай будет, а как его убрать?..
— А что, Илюша?
— Еще нет уборочной машины, — пожаловался Илья. — Ждем, должны бы скоро получить. Если получим, тогда все будет так, как я задумал. Можно будет в честь машин песни слагать.
— А если не получишь?
— Тогда беда! Осрамлюсь на весь район. А мне так, Стеша, хотелось прославить силу!.. Нет, не свою, а силу машин.
Умолк на полуслове. Молчала и Стеша. Разве можно Илье осрамиться? Какими же словами утешить, ободрить? Стеша верила, что нужную машину Илья непременно получит. На заводе ее, наверное, уже сделали, а получить разве трудно? «Человек без машины бессилен». Это слова не ее, а Ильи. Хотела сказать, что не его вина, если уборочная машина не будет получена, и не сказала. Постеснялась.
Уступила ему место, и трактор, почуяв хозяйские руки, загудел. Резиновые колеса дрогнули и пошли, пошли гулять по рядкам. Над свежими, умытыми росой кукурузными листьями вспыхивал дымок — курилась пыль из-под сошников. Стеша держалась за плечи Ильи и по-детски смеялась. В эту минуту ни Стеша, ни Илья не думали о чулане и отцовском самодурстве — не то время! А над степью, будто понимая, радость молодых людей, полыхало солнце, жаркое, летнее. И кукуруза и небо казались зелеными, — красиво! Мотор пел протяжно и легко. Смолкли птицы, затаили дыхание и слушали. Иной зазевавшийся жаворонок испуганно взлетал из-под колес и взмывал в небеса. Стеша махала ему косынкой. Она видела, с каким старанием сошники ворошили землю, как уходили от нее, Стеши, рядки-стежки, и в синих ее глазах искрился ребячий восторг.
Глава 20
В июне редко, да и то лишь ночью, гремели грозы и шумели дожди. Утром ни тучки. Небо поднималось бирюзовое, чистое. Казалось, что белая гряда гор подступила ближе к станице и как бы приподнялась. Всходило солнце, и белые зубцы охватило пожаром. Вблизи Трактовой громко и певуче шумела Кубань, гнала корни, несла песок, мелкую гальку. Еще мокрые сады были темные, как тучи. Близ Трактовой кончалось лесистое взгорье и начиналась степь, вся исписанная лесными полосами. От хутора Прискорбного на юг уходила равнина. Созревали озимые, и если смотреть на них издали, то это не озимь, а добрый кусок желто-зеленого сукна, — бери ножницы и выкраивай любой ширины черкеску или шаровары. Рядом с пшеницей раскинулся ярко-зеленый квадрат кукурузы — стогектарка Ильи Голубкова.
Обычно в летнюю пору Прискорбный просыпался рано. Слабый рассвет только-только начинал кропить иссиня-белые плечи Эльбруса, а в хатах уже светились окна. Кажется, не было еще такого случая, чтобы Евдокия Ильинична проспала зорю. А сегодня она поднялась раньше обычного. На ночь, в дождь, Илья поставил верши и попросил мать разбудить. Худенькая, в ночной сорочке, Евдокия Ильинична умылась над тазиком, причесалась перед вмазанным в стенку зеркальцем — сколько раз она смотрела в эту крохотную склянку! Надела юбку, кофточку, повязала фартук. И все думала о том, что и Елизавета и Илья вернулись с гулянок перед рассветом. «Когда же им, бедняжкам, спать?» Вспомнила свое девичество и свои бессонные ноченьки. «Молодость, и ее никто не минует». Потушила лампу, крадучись, на цыпочках, прошла мимо кровати, где спала Елизавета. «Пусть позорюет… Хусин не дает спать, беда с этим черкесским пареньком, прилепился к дочери, репей». Взяла дойницу и прошла под навес. Сумерки, запах сухой травы. На низком, сбитом из досок помосте спал Илья. Рука матери коснулась теплого лба, пальцы ворошили чуприну.
