— Илюша! Сынок, вставай… Пора верши трусить…
Илья слышал голос матери, а оторваться от подушки не мог.
— Не выспался, гуляка… Женись, Илюша, вот и будет время поспать под боком у молодой жены.
— Женюсь, мамо, женюсь.
Илья встал, растирая кулаками глаза.
— Когда, сыну?
— Теперь уже скоро. Школу Стеша окончила, чего ждать!
— А как, Илюша, та школа, что зовется Стешкиным батьком? Говорил с Василием Васильевичем?
— Обойдемся без разговоров.
— Ох, смотри, сыну, не накличь беды…
Илья не ответил. Евдокия Ильинична сокрушенно покачала головой и ушла. Поросята, повизгивая, лезли под ноги, просили еды. За мычала корова, встречая хозяйку.
В сенцах Илья взял приготовленный с вечера жмых — приманку для рыбы. На руку повесил ведро и быстрыми шагами направился вдоль обрубленного берега. После дождя Кубань шумела протяжно и грозно. Даже в протоке вода заметно поднялась, так что Илье пришлось снимать брюки, чтобы перебраться вброд на островок. Главный поток, бурый при слабом свете зари, гремел и набирал скорость. Вербы на островке в том месте, где Илья поставил верши, стояли по колена в воде, молитвенно склонив ветки. Быстрое течение натягивало веревки, и они вздрагивали, как струны. Илья начал вытаскивать верши. Над водой показался связанный жгут, и по тяжести верши, по тому, как внутри нее трещала рыба, Илья понял, что улов был богатый. «Вода прибыла, вот и рыба явилась», — подумал Илья, вытаскивая вершу.
Обе верши лежали на берегу, в них, блестя чешуей сквозь мокрые прутья, билась рыба… Илья открыл дверку, вынул упругого, с тупым носом и растопыренным ртом голавля и сказал: «Что так раззевался, парнище? Или не выспался?» Бросил голавля в ведро и вынул из верши гибкого, с розовыми плавниками усача.
«Ну, ну, _ запорожец, не балуй, не раскрывай усатый ротище, все одно не испугаешь…»
Наполнил ведро рыбой, поставил подальше от берега — побаивался, чтобы какой смельчак не выпрыгнул в реку, — и занялся вершами. Привязал свежую приманку — куски отлично поджаренного жмыха издавали приятный запах подсолнечного масла. Одну вершу погрузил тут же, возле вербы, а вторую отнес на конец островка, выбрал место в затишке возле заиленного корча, где обычно водятся голавли. Пока привязывал веревки, пряча их в корневищах под водой, небо на востоке заполыхало пожаром, красноватый свет зари упал на реку, на вербы.
Илья был доволен уловом. Закурил и собрался идти домой. Только перешел вброд протоку, увидел Зойку, жену Василия Васильевича, и удивился: «Куда это в такую рань она торопится?» Зойка быстро шла по берегу, издали улыбалась Илье. Была она молода и красива. Илья поставил ведро, смотрел на Зойку и не мог понять, почему она, такая молодая и красивая, вышла замуж за Стешкиного отца.
— Илюша! С уловом тебя!
— Спасибо… Чего, соседка, явилась чуть свет? Или верши собралась трусить?
— Тебя, Илюша, подкарауливала. — Зойка присела возле ведра, прикрыла подолом стоптанные, надетые на босую ногу туфли. — А рыбы-то сколько! — И строго посмотрела на Илью. — Продержал Стешу до утра…
— Ну и что?
— А то, что попала твоя голубка в западню. Вернулась с гулянки, а отец в чулан ее, под замок.
Зойка вынула из-за пазухи свернутую бумажку, отдала Илье. Он развернул листок, взглянул быстрым взглядом, усмехнулся.
— Весело? — Зойка укоризненно покачала головой. — Плакать надо, а ты усмехаешься… Эх, Илья, Илья! Гляжу на тебя и думаю: какие нынче несмелые повелись казаки на нашей ридной Кубани, беда! Действуй, Илюша, по черкесскому обычаю. Укради Стешу, и все! А что? Боишься?
— Не боюсь… Но что это такое — воровать? — Илья через силу рассмеялся. — Это же смех!
Илья хотел спросить, знает ли Зойка, где хранится ключ, и есть ли в чулане окно, и не спросил. Помешала Елизавета. Она стояла на круче возле хаты и, взмахивая руками, будто собираясь взлететь, кричала:
— Илю-уушаа! Иди быстрее! Братушка на «Волге» приехал!.
— Зойка, возьми вот этих голавлей… — сказал, не глядя на Зойку, Илья, — для Стеши.
— Рыбу возьму, а что Стеше переказать? — Скажи, что приду с ломиком и развалю чулан.
— Не делай этого, Илюша… Василий такой злющий. — Зойка аккуратно завернула в фартук двух голавлей и заговорщицки подмигнула. — Днем я загляну к тебе, вдвоем что-либо сообразим…
И ушла не оглядываясь. Илья взял ведро и не спеша поднялся на кручу. Мысль о том, что Стеша заперта в чулане, и смешила и злила. Елизавета рассказывала, что Антон приехал с женой и с детьми и что с ними еще какие-то мужчина и женщина. Илья слушал сестру, а думал о Стеше. «Да, задал Василий Васильевич мне задачу… Поставил-таки по-своему… Ну, ничего, может, все это к лучшему… Сразу разрубим узелок…»
Возле хаты во дворе стояла «Волга». Как она проехала по надрезанной улице? Дверцы, как крылья, раскрыты. Радиатор, капот, колеса забрызганы грязью и припудрены пылью. Нетрудно было догадаться, что до того, как попасть в Прискорбный, машина вволю побегала по дорогам и проселкам. И приезд брата Илью не радовал. Смотрел на машину, а мысленно был со Стешей. И ничего лучшего, как взять ломик, сорвать дверь вместе с петлями, вызволить Стешу, он придумать не мог. «Может, с Антоном посоветоваться? Только что он смыслит в таком деле…»
Из хаты вышла молодая, веселая женщина, улыбнулась Илье, как знакомому, протянула руку и сказала:
— Клава.
На ней были узкие брюки и коротенькая, без рукавов кофточка, — казак казаком, не хватало лишь кубанки да кинжала на поясе.
— Ой! Ой! Какая рыбища! — воскликнула Клава. — Чем вы ее ловите?
— Руками, — сухо ответил Илья.
— Да неужели! Леонид! — крикнула Клава. — Погляди, что в ведре!
Подошел светловолосый, с большими залысинами мужчина. Рубашка навыпуск, рукава повыше худых, костлявых локтей. Подал Илье руку и сказал:
— Леонид…
— Мой муж, — добавила Клава.
— Да, это настоящая кубанская рыба, — тоном знатока заметил Леонид. — А форель тут ловят?
— Форель живет в горах…
— Да неужели? — удивилась Клава. — Леонид, какая прелесть!
Илья оставил ведро, пусть гости полюбуются рыбой, и прошел в хату. Усталый, засмоленный солнцем, Антон сидел на лавке, вытянув ноги и расстегнув пиджак из тонкого полотна. К нему липла Елизавета, вся сияя от счастья. «Какой ты стал усатый, братушка!» Она прижимала свою горячую щеку к его колкой щетине на подбородке, боязливо трогала пальцем светлые, под цвет камышовой метелки, молоденькие усики и смеялась… Братья обнялись. Илья сжимал руку Антона и думал о том, что ладони у брата и в юности были мягкие, как у девушки; такими они и остались. Илье понравилось, что Антон, наверное желая походить на отца, отпустил такую славную стежечку усов, что весь он был такой, как и тогда, когда жил в Прискорбном, уж очень свой, «казачий». То, что Антон давно, не жил в Прискорбном, не изменило его — ни внешностью, ни характером, и это радовало Илью. В своем полотняном пиджаке, в сереньких штанах, вобранных в матерчатые голенища сапог, он был для Ильи не архитектором, а все тем же Антошей Голубковым. Белесый чуб все так же ронял на лоб льняные пряди, так что Антон не поспевал их подбирать, и даже камышовые усики были ему к лицу. И только во взгляде карих глаз прижалась грусть. Наверное, устал. Главный архитектор города, работа нелегкая, она-то и иссушила щеки, положила под глазами синие тени, видно, бедняга недосыпал и мало отдыхал. В грустном взгляде, в улыбке хранился все тот же покой и сердечная доброта. ^ «Интересно, научился Антон злиться или не научился?» — думал Илья. Казалось, что природа не скупилась на все хорошее, что так необходимо человеку, наградила Антона и отзывчивостью, какую редко встретишь, и сердечностью, какой, казалось, хватило бы на троих.
В нескольких словах напомним известный факт. Года два тому назад колхозное собрание приняло решение: переселить Прискорбный в Трактовую, чтобы своими хилыми хатенками и обрубленной улицей хутор не позорил богатый трактовский колхоз «Рассвет». Для этого нужно было построить только шесть двухэтажных домов и переселить в них двенадцать прискорбненских семей. Нашлось красивое место: окраина станицы, высокая круча близ Кубани, где по весне тучами вьются щуры, птицы крикливые, непоседливые. Но кто поставит домики на этой круче? Дело новое, без специалиста нельзя. Да и строить нужно и красиво и не на один год. Степан Онихримчуков пригласил из Армавира архитектора. Рослый, веселого нрава мужчина, любивший выпить и поволочиться за казачками, месяц прожил в Трактовой, купался в Кубани, ловил рыбу и заломил такую цену, что у Онихримчукова кубанка сама поползла на лоб и закрыла глаза. Чмокнул председатель губами и молча почесал затылок. В то же лето в гости к матери приехал Антон и без платы, а так, как земляк, согласился помочь трактовцам. Весь отпуск провел в станице, советовался с людьми, часами просижи-вал на круче, слушая щуровы песни. Уехал в Краснодар, а зимой привез в Трактовую архи-тектурный и инженерный проекты постройки шести двухэтажных домов. Весной начали застраивать новую улицу и назвали ее Щуровой. За два года Антон не раз приезжал на стройку, помогал строителям. Как-то Онихримчуков сказал, что правление в знак благодарности решило предоставить бесплатно квартиру для матери архитектора. Антон покраснел, как девушка, не на шутку обиделся и сказал:
