— Еще какой! Сказка — не самолет! А вот и твои соколы! Проходите, товарищи, не будем терять времени. — Гокадзе уверенно начал: — Двигатель, понимаете, и по мощности, и по экономичности превосходит своего предшественника. Это показали стендовые испытания на земле, а также воздушные испытания на летающей лаборатории. Габариты его меньше, а раз так, то освободившаяся полезная площадь на самолете будет использована для дополнительного топлива и для различной радиоэлектронной аппаратуры. Улавливаете?
После занятий Волчок, потирая от нетерпения руки, сказал:
— Эх, скорее бы!
— Тебе повезло, — улыбнулся ему Андрей. — На твоих глазах рождается новая техника.
В голосе старшего испытателя Волчок уловил грусть.
— Уж не думаете ли вы, Андрей Николаевич, уходить с летной работы? — спросил он.
— Я-то не думаю, а врачи за меня уже подумывают. На медкомиссии вопросик подкидывали: «не пора ли?..»
— Да вашему здоровью любой космонавт позавидует!
— Но не возрасту. Как-никак пятый десяток разменял.
— Зато у вас опыт! А такими людьми не разбрасываются. Вон Коккинаки до шестидесяти летал!
— Коккинаки — явление. Если хочешь — уникальный пример летного долголетия. И притом полеты полетам рознь — не хочется с истребителей уходить. Я ведь, Валера, один из первых сверхзвуковой барьер осваивал. Отними у меня гермошлем — все, кончилась жизнь. — Он помолчал. — Знаешь, о чем я думаю иной раз? О пенсии. Вот уйду с работы — чем заниматься буду? Отец, тесть то есть, к себе на пасеку зовет. Для здоровья занятие, дескать, очень пользительное. Теперь сравни! Раньше под тобой вся вселенная лежала, и ты над миром парил как бог. И вдруг с кряхтеньицем возле улья копаешься… Встречаешь иной раз списанных летчиков — какими жалкими они кажутся на земле! Потухшими. Иной бодрится: нашел-де занятие себе по духу! А вглядишься — бодрячество-то надуманное.
Они возвращались с работы через пустынный парк. Деревья стояли голые, как скелеты, на которых лишь кое-где стойко держались желтые, но тоже мертвые листья. Не верилось, что еще совсем недавно здесь шептались зеленые листья и пели птицы и что не было в парке местечка, где бы не целовались влюбленные. Время, время… Минует осень, за нею — зима, весна, и зазвенят ручьи, хмельным паром окутается земля, в стволах деревьев забродят соки, и все оживет, зазеленеет, зашумит! И жизнь как ни в чем не бывало продолжится.
Уйдет из авиации Аргунов, остается Волчок, и полеты останутся. Все останется…
Дома не успел он даже раздеться, как раздался телефонный звонок. Это была Лариса.
— Знаете, я сегодня бродила одна по берегу. Пустынно так, грустно. Вдруг самолет, да низко так! Ух, здорово! Я сразу поняла: это вы!
Андрею не хотелось ее разочаровывать, но врать он не стал:
— Нет, я сегодня не летал.
— Не летали? Обидно.
— Приезжай ко мне, — тихо произнес Аргунов.
— К ва-ам? Но ведь я еще никогда…
— Вот и хорошо. А я тебя встречу. Где тебя встретить?
Лариса немного помолчала, раздумывая.
— Не надо встречать. Я приду сама.
Явилась она минут через пятнадцать. У него заколотилось сердце, как только она ступила через порог.
— Не ждали, что так скоро? А я прямо с работы.
— Молодец. А то мне тут одному хоть вой с тоски.
Лариса легко прошлась по ковру, остановилась у пианино:
— Играете?
— Только «Чижик-пыжик».
— Кто же в таком случае у вас играет?
— Ольга… дочка. И жена когда-то играла.
— А давно она… Давно ее нет?
— Уже два года.
— И вы все это время один?
— Почему один? С дочкой… Она у меня знаешь какая?.. Все приготовит, все постирает. И учится на «отлично»! Вы с нею подружитесь.
Лариса как-то странно посмотрела на него, но ничего не сказала.
Аргунов принес из кухни бутылку с нарядной наклейкой, конфеты, два бокала, придвинул столик к низкому креслу, в котором сидела Лариса.
— Умеете принимать гостей, — улыбнулась она.
— Значит, мне нечего бояться будущего. Спишут с летной работы — в официанты подамся. Говорят, их заработок не ниже, чем у летчиков, вместе с чаевыми разумеется.
— Да ну? А я-то, глупая, все на машинке стучу. Возьмите и меня с собой.
— А что, и возьму! Будем вместе работать в каком-нибудь фешенебельном ресторане.
— А по вечерам подсчитывать чаевые, — рассмеялась Лариса.
— И складывать их в чулок…
Аргунов поднял бокал:
— За?
Лариса подняла свой бокал:
— За!
Они чокнулись бокалами, но звон не понравился ей.
— Не так, давайте снова.
Бокалы медленно сошлись, и по комнате разнесся протяжный, хрустальный звон. Склонив голову, Лариса с улыбкой слушала замирающие звуки.
— Еще, — попросила она.
И снова: «дзинь».
Андрей смотрел на нее: какая пугающая молодость! Странно, молодость — и вдруг пугающая.
Он украдкой покосился на себя в зеркало: да, разница есть, и немалая.
«Интересно, сумел бы я объясниться? Пожалуй, нет, не хватило бы духу. А ей, наверное, говорили много нежных слов, клялись. И цену, наверное, она себе знает».
— Что вы на меня так смотрите?
— Хочу понять, кто ты?
Лариса прищурилась, вызывающе гордо вскинув голову:
— Обыкновенная девушка.
Он улыбнулся:
— А этой обыкновенной девушке не скучно со мной?
— Ах, вы намекаете на возраст?.. Теперь я, кажется, начинаю соображать. — Она отодвинула бокал. — Можно сигаретку? Хочу курить.
Андрей не удивился просьбе Ларисы — ведь сейчас это модно, когда девушки курят. Сам курить он не стал и, забавляясь, наблюдал, как неумело прикуривала она от спички. Лариса заметила это, но не смутилась, а даже с каким-то вызовом затянулась, выпустив изо рта струйку дыма.
— Это жена? — кивнула на фотографию.
— Дочь.
— Такая большая?
— Она рослая девочка.
— И красивая, — заметила Лариса.
В голосе почудилось нечто вроде ревности.
— На мать похожа, — сказал Андрей, — как две капли воды.
— А мне кажется — на вас. — Немного погодя, спросила: — А где сейчас дочь?
— Оставил в Ташкенте у деда с бабушкой.
— Сколько же ей лет?
— Скоро тринадцать будет.
— Тринадцать, — раздумчиво протянула Лариса и исподволь, изучающе поглядела на него.
«Посмотри, посмотри на меня», — с усмешкой думал он, делая вид, что любуется этикеткой на бутылке. Неожиданно спросил:
— Что, стар?
Лариса покраснела, и он понял, что попал в цель.
— И вовсе не стар! Можно быть старым и в двадцать лет. А Мария в старика Мазепу влюбилась.
— То был Мазепа…
