Танька кричит…
Ирка сама коротко вскрикнула.
– Нам не след-дует долго разговаривать, – мягко сказал Бразаускас. – Здесь есть очень мало воздуха-а.
Ирка будто очнулась. Картинка осеннего леса исчезла, темнота навалилась, навсегда отрезая от мира живых. Нависающая над головой земля вздохнула издевательски: думаешь, выбралась? Ты только оттянула неизбежное. Ирка потянула носом воздух. Спертый, почти уже неживой, он с трудом протискивался в легкие. Навалился истошный ужас – она не хотела оставаться заживо погребенной в братской могиле! С зайцами!
– Отодвиньтесь! – сквозь зубы велела она зайцам. – К самым стенам, быстрее!
Все-таки они были настоящими солдатами, эти матёрые. Никаких дурацких вопросов вроде: «а зачем», «а что ты собираешься делать». Они просто молча поползли к стенам и вжались в них и спинами, и ушами, и лапами.
Крылья сейчас выпускать не будем, нет тут для крыльев места. Тут и для нее самой места нет. Гигантская борзая, сливаясь черной шкурой с царящим вокруг мраком, тяжело свесила язык – могучим легким мучительно не хватало воздуха. Недобро покосилась на давящий ей прямо на хребет свод. Для собачьих глаз темнота уже не казалась такой непроницаемой. Мрак распался на полосы. Плотный, спрессованный темно-серый – это старые, нетронутые слои. Вот густо-черная полоса – рыхлая, насыпавшаяся только сейчас земля. И еще запах. Он стекал по стенам, расплывался пятнами. Резкий запах металла и смазки – там лежат автоматы матёрых. Вверх тянется переплетенный запах Богдана и Таньки, как будто нитки из их одежды. Шерсть на загривке вздыбилась – раздражающей иголкой кольнул волчий дух. Тянет снаружи, уже не свежий, расплывающийся: врагов сейчас здесь нет, ушли. Снаружи? Хортица настороженно повела носом. Точно, точно! Тончайшими струйками, как вода из засорившегося душа, в землянку просачивались запахи осеннего леса, жухлой листвы, мокрой хвои…
Скребя лапами по утоптанному полу, Хортица подползла поближе к завалу, уткнулась в него носом. Она не ошиблась! Здесь! Могучая лапа отбросила первый комок земли – на его место немедленно скатился новый. Ладно, поглядим, кто кого! Она гневно рыкнула… и отчаянно заработала лапами, прорываясь вперед как выпущенный геологами земляной снаряд. Комья земли осыпали прикрывающихся ушами зайцев.
– Свод спадайе! – заорал матёрый.
Подкопанный Хортицей земляной свод над их головами снова колыхнулся, поплыл и… Вся масса земли тяжело рухнула на спину. Хортица заскулила: кости трещали, а ведь надо еще рыть, больно, как больно… Преодолевая боль, борзая скребнула когтями… лапа провалилась. Впереди ничего не было. Сладкий, мучительно свежий, холодный воздух хлынул в открывшееся отверстие. Из последних собачьих сил огромная Хортица оттолкнулась лапами и с фонтаном земли вылетела наружу. Развернулась к образовавшейся воронке и снова начала бешено рыть, расширяя и без того внушительных размеров ямину. Рыхлые комья поддавались легко, летели из-под задних и передних лап, доставая до макушек растущих вокруг деревьев.
Когда Ковальский и Бразаускас пришли в себя, проморгались и вытрясли пыль из ушей, их косым глазам предстала огромная, участливо разглядывающая их собачья морда.
– Не зналем, цо у вашему войску оборотни служат, – слегка ошеломленно сказал Ковальский. Хортица коротко фыркнула, заодно выдувая пыль из широких черных ноздрей, и выпрыгнула за край воронки.
– Она хоч-чет сказать, – со своим тягучим акцентом объяснил неожиданно понятливый Бразаускас, – что если у наших служат зайцы, то почему бы у них не служить оборотням?
– Чи ж я пжетив? – пробормотал Ковальский. – Я – интернационалист!
Из-под осыпавшейся земли Бразаускас выдернул автоматы. Выбравшись, матёрые обнаружили лежащую без сил черноволосую девчонку лет двенадцати в изодранном в клочья лифе бального платья. Присевший рядом с нею столбиком, Ковальский торопливо содрал с себя гимнастерку и прикрыл хрупкие вздрагивающие плечи. Ирка зябко шевельнулась, вздохнула и приподнялась на локте. С длинных черных локонов, давно уж выбившихся из сделанной Танькой замысловатой прически, осыпалась земля. Ведьмочка с отвращением пропустила волосы сквозь пальцы.
– Помыться бы, – кутаясь в гимнастерку Ковальского, простонала она.
– А ты якось… вылижись, – с готовностью предложил Ковальский.
Ирка метнула на него возмущенный взгляд:
– Я ж не кошка все-таки!
Подскакал Бразаускас. Выбравшись из ямы на полянку, матёрый сразу принялся энергично шарить по окрестным кустам, чуть не носом водя по земле и явно что-то разыскивая. Судя по абсолютно довольной заячьей морде – нашел.
– Все обрывки шкуры – только волчьи, – шевеля усами, сообщил Бразаускас, – Жив твой отряд! Полисун их с собой увел.
– В ставку полисуна, – прошептала Ирка.
Она резко села и, повинуясь кивку Ковальского, натянула на себя его гимнастерку. Вытащила из-за пояса панталон предусмотрительно засунутую туда пилотку, приладила на сбившихся и перепачканных землей волосах. Оглядела себя. Зрелище, конечно, не для слабонервных. Пилотка с красной звездой, застиранная гимнастерка с польскими орлами на пуговицах. И панталоны. Шелковые. Розовые. С рюшами. Ставка полисуна сдастся сама. С перепугу. Волки, как один, кинутся лизать Иркины босые пятки. Ладно, хоть отмоют, а то видок: «Девушка, вы, видно, мулатка – белые… гм… не будем уточнять что… и черные пятки». Хотя в песне у «Запрещенных барабанщиков» как раз наоборот…
– У нас ще десь буты сховани… сапоги, по-вашему, – пробормотал Ковальский. – Нам-то не нужны, – выставив правую заднюю лапу, он пояснительно пошевелил когтями.
– Где она, эта ставка, знаете? – отрывисто спросила Ирка.
– Та де ж, як не на той самой полянке, де наша капуста зростала? – с досадой ответил Ковальский.
Ирка молча поднялась и направилась туда, где был спрятан мотоцикл. Замаскированная ветками дверь в укрывище отлетела в сторону.
– Повезешь меня Богдана спасать? – Ирка погладила черный борт.
В ответ мотоцикл тихонько заржал глушителем и сам собой завелся.
– А мы цо ж? – возмутился Ковальский. – На цього пшеклентого полисуна вже давно полюйемы. Нам полянку бы вернуть, – он подозрительно прищурился на Ирку, став потрясающе похожим на японца. Мохнатого, ушастого и серого. – Чи ли советские товарищи матёрым зайцам не доверяют?
– Мы уже не совсем советские, – пробормотала Ирка, а вслух сказала: – Что вы про этого полисуна знаете? Ну, что он делает, когда своих волков не пасет?
– В карты грае, – быстро ответил Ковальский. – Весь их род до карт жадный.
– На деньги? – поинтересовалась Ирка. Денег у нее нет, и вряд ли у Ковальского с Бразаускасом что найдется.
– Яки гро́ши? – презрительно скривился Ковальский. – На их паршивые фашистские рейхсмарки? На що они полисуну? На цих он грае… Ну… Тобто…
Ирка с удивлением увидела, как оба матёрых вдруг отчаянно засмущались.
– На Пана Бога! – наконец воскликнул Ковальский. – Та на зайцев же вин грае, на зайцев! На обычных зайцев, не на матёрых.
Ирка с трудом сдержала улыбку, видя, как матёрые внимательно-внимательно – чтоб не встречаться с Иркой взглядами – рассматривают собственные автоматы. Будто чего там не видели. Ну конечно, зайцы обычные, хоть и не матёрые, но все равно – позорный для всего рода факт. А что, если…
У Ирки даже перехватило дыхание.
Ей тоже было стыдно – она не собиралась втягивать этих настоящих, матёрых вояк в свои дела. Но теперь, когда Танька и Богдан в плену, – какой там стыд!
– Ковальский! Бразаускас! – прочувственно сказал Ирка. – Вы нам уже так помогли! Мы вам так благодарны! Вы не сердитесь на меня сейчас, пожалуйста, это, конечно, очень нехорошо с моей стороны… – Ирка поглядела на них совершенно отчаянными зелеными глазами. – Но я вас съем!
Глава 15
В ставке полисуна
Сторожевой волк вслушивался в лес. Лес никогда не бывает безмолвным, лес всегда шуршит, шелестит, вздыхает. Лес растет, крадется, дышит, любит, ест, умирает… И все это бесконечное смешение звуков не представляло для волка ни малейшего интереса. Лесные жители напрасным любопытством не страдают, а долетавшие до чутких ушей звуки не сулили ни опасности, ни добычи.
Сторожевой волк внюхивался в лес. Лес пах осенью, подбирающимися холодами, бродящей вдалеке дичью… Тянуло бушевавшим недавно огнем и отвратительной вонью металла, но эти запахи были далеко и опасности не несли. Позади, на поляне, спала вымотанная долгой охотой и боем стая. Хозяин изучал принесенную ему верными волками немалую добычу. Волк сторожил. Волк был очень опытен и уже давно не ошибался. Волк твердо знал, что возле обители Хозяина и призванной им стаи нет ничего опасного. И чужого тоже нет нико…
Кусты раздвинулись прямо перед волком, и на ведущую к поляне тропу выкатил мотоцикл. Верхом на нем сидела девчонка.
