в газете, дружище? — спросил дядя. — А нынче с утра не было газеты. Почтальон запоздал.
— Нет, господин доктор, я пришел по другому поводу.
И он положил на стол увесистую старую книгу в деревянном переплете с полдюйма толщиной, окованном большими медными накладками в виде виноградных листьев. Обрез книги почернел от ветхости и засалился, а почти каждая страница была заложена шнурком или тесемкой — так отмечались интересные места.
— Вот по какому поводу я пришел! — сказал наш друг. — В газетных новостях я не нуждаюсь. Захочу узнать, что делается на белом свете, открываю и смотрю.
Он улыбнулся, и его длинные желтоватые зубы показались под реденькими усами из четырех волосков, торчавших, как иголки.
Дядя молча придвинул кресло к печке и уселся в свой уголок.
— Да, да, — продолжал Кротолов, — тут все написано. Только нужно уметь понимать… да, понимать… — Указав себе на лоб, повторил он с задумчивым видом. — Буква ничего не сто́ит, а вот дух… надобно понимать дух.
Тут он уселся в кресло и с каким-то благоговением положил книгу на свои худые колени, затем раскрыл ее и сказал дяде, вопросительно смотревшему на него:
— Господин доктор, сотню раз я рассказывал вам о книге моей старой тетки из Геминга. Ну вот, нынче я и принес ее, чтобы научить вас узнавать прошлое, настоящее и будущее. Сами увидите, сами увидите! Все, что происходит вот уже четыре года, было предначертано заранее; я-то хорошо понимал это, да не хотел об этом говорить из-за Рихтера. Он бы меня на смех поднял: ведь дальше своего носа он не видит. И будущее в ней тоже предсказано; но я объясню все только вам, господин доктор, человеку рассудительному, разумному и проницательному. Вот почему я и пришел.
— Послушайте, дружище, — сказал дядя, — я хорошо знаю, что в этом мире много тайн, и я не так уж самомнителен, чтобы не верить во все те предсказания и чудеса, о которых поведали такие уважаемые авторы, как Геродот, Фукидид, Тит Ливий и многие другие. Но вместе с тем я так почитаю волю творца, что не стремлюсь проникнуть в тайны, которые он скрывает по своей бесконечной мудрости. Я предпочитаю узнать из вашей книги о делах, уже свершившихся, а не о грядущем. К тому же это гораздо понятнее.
— Хорошо, хорошо, узнаете, — ответил Кротолов; серьезный тон дяди ему понравился.
Он придвинул кресло поближе к дяде и положил книгу на край стола. Потом, порывшись в кармане, извлек оттуда старые очки в медной оправе и оседлал ими нос. Очки придали его лицу престранное выражение.
Можете представить, с каким интересом я следил за всем! Я тоже подсел к столу, положил на него локти, уперся подбородком о ладони и затаив дыхание смотрел во все глаза.
Эта сцена навсегда запечатлелась в моей памяти. В комнате глубокая тишина, тикают часы, потрескивает огонь в печке, свеча мерцает, как звезда. В темном уголке, напротив меня, сидит дядя, у моих ног улегся Сципион. Поодаль Кротолов согнулся над книгой предсказаний, а позади чернеют окна, и видно, как во мраке падает снег. Все это я словно — вижу вновь, и мне даже чудятся голоса нашего старого друга Кротолова и доброго моего дяди Якоба — тех, кто уже давно сошел в могилу.
Сцена была необыкновенная.
— Как, дружище Кротолов, в вашем возрасте — и очки? А я-то думал, у вас превосходное зрение.
— Да мне они вовсе и не нужны, когда я читаю обыкновенные вещи или просто смотрю, — отвечал Кротолов. — У меня глаза хорошие. Весной я отсюда увижу гнезда гусениц на деревьях по склону Альтенберга. Но, знаете ли, очки принадлежали моей старой тетке из Геминга, и их надобно надевать, чтобы в книге разобраться. Иной раз они мешают, но я смотрю в книгу то поверх стекол, то из-под них. Главное, надо, чтобы они были у меня на носу!
— А, это дело другое, совсем другое дело, — произнес дядя с серьезным видом, ибо у него было предоброе сердце и он не хотел показать, как рассмешил и удивил его Кротолов.
И Кротолов принялся за чтение:
— «Год тысяча семьсот девяносто третий. Трава высохнет и цветы поникнут, потому что подует ветер!» Это означает, что наступит зима, трава высохнет, потому что подует ветер.
Дядя кивнул головой, а Кротолов продолжал:
— «Острова узрят это и будут охвачены страхом; на краю земли все будет в трепете; они приблизятся, они придут». Вот, господин доктор, это значит, что Англия и даже острова, расположенные еще дальше в море, испугаются республиканцев. «Они приблизятся, они придут». Все знают, что англичане высадились в Бельгии для войны с французами. Но послушайте-ка дальше: «В те времена властители народов уподобятся костру, горящему в лесу, факелу, горящему в снопах; они опустошат все страны».
При этом Кротолов с внушительным видом поднял палец и сказал:
— Это означает, что короли и императоры двигаются со своими войсками и всё истребляют в странах, по которым проходят. К несчастью, нам-то известно все это — бедное наше селение надолго все это запомнит.
Дядя не ответил, поэтому он продолжал:
— «И в те времена горе нерадивому пастырю, который покинет свою паству: сабля выпадет из его руки, и слепота поразит правое его око». Сказано это о епископе Майнцском — он ведь удрал вместе с кормилицей и пятью полюбовницами в прошлом году, когда туда вошел генерал Кюстин. Уж верно, был он нерадивый пастырь, осрамился на всю страну: рука у него отсохла, а правый глаз ослеп.
— Но подумайте-ка, дружище Кротолов, — возразил дядя, — ведь этот епископ не один — так ведут себя многие пастыри и в Германии, и во Франции, и в Италии, и во всем мире.
— Тем более, господин доктор! — ответил Кротолов. — Книга вещает для всей земли, «ибо, — читал он дальше, водя пальцем по странице, — ибо в те времена я изгоню из мира, говорит всевышний, лжепроповедников, лжечудотворцев и всех нечестивцев». Это может только означать, доктор Якоб, тех людей, которые не переставая твердят о любви к ближнему, чтобы завладеть нашими деньгами; ни во что не верят, а угрожают нам адом; одеваются в пурпур и злато, а нам проповедуют смирение; говорят: «Раздайте
