а вы сами? Пойдете к нему?
— Возможно, останусь здесь, — небрежно сказала Галина.
— Будете здесь ночевать? — удивленно вскинул брови майор.
— Почему бы и нет… Тут очень удобно можно устроиться.
— А утром надеетесь помириться? То есть когда придет Графов?
— Нет, это пусть он надеется, — отрезала Галина. — А я еще подумаю, мириться с ним или нет.
— Вы так серьезно поссорились?
— Это наше личное дело.
— Да, конечно, — не стал спорить Жаверов. — Честно говоря, такого ответа я ждал гораздо раньше.
— А я могу спросить? — перехватила инициативу Галина. — Почему вы им интересуетесь, Германом?
— Простая формальность, — протянул майор. — Надо уточнить у вашего… возлюбленного пару моментов.
— На предмет чего?
— На предмет кончины товарища Мумунина. Его недавно сбила машина, вы ведь знаете?
— Знаю, — кивнула Галина. — Но не понимаю, чем вам может помочь Герман. С Мумуниным он не общался.
— И тем не менее мы опрашиваем всех его коллег.
— Приходите завтра, — посоветовала Галина.
— Непременно, — заверил Жаверов и, помолчав, добавил: — Приходите завтра… Кажется, сейчас идет картина с таким названием…
— Возможно, — уклончиво ответила Галина.
— А вы не видели? Я вот недавно посмотрел и отлично, можно сказать, провел время…
— У вас просто не развит вкус, — снисходительно произнесла Галина.
Майор явно обиделся, хотя виду не подал.
— Что ж, я пойду, — поднялся он со стула. — Всего доброго, товарищ…
— Галина, — сказала артистка.
— Ваше имя я, разумеется, запомнил, — улыбнулся Жаверов и покинул павильон.
Подождав для верности пару минут, Галина прошла за декорации. Герман по-прежнему сидел возле тела Семеныча и задумчиво глядел на него.
— Ты все слышал? — спросила Галина.
— Да, да, — дважды кивнул Герман.
— А почему ты не хотел с ним говорить? Они всего лишь расследуют смерть Мумунина…
— И об остальных, думаешь, не подозревают? — иронически спросил у нее Герман.
— Разве подозревают? — осеклась Галина.
И Герман передал ей разговор, подслушанный им у кабинета директора.
— Знать бы только, кто отправил им этот донос… — прибавил Герман напоследок.
Галина вздохнула и сказала:
— Я знаю, кто это сделал.
— И кто же? — ошарашенно посмотрел на нее Герман.
— Виконтов, — ответила Галина.
Часть вторая
Галина
1
Мы с Германом очень любим кино. Смотрим почти все фильмы. Не говоря уже о том, что сами работаем в кинематографе… Правда, чем дальше, тем с бо́льшим трудом.
Печально, но за последние несколько лет основное чувство, которое мы с Германом испытываем в кинозале на просмотре очередной картины, — это удрученность.
С каждым годом советское кино становится все хуже, катится в какую-то пропасть… При этом действительно талантливых режиссеров (как мой Герман) всячески притесняют. Зато дают зеленый свет разной серости…
Как говорит по этому поводу Герман:
— Я бы еще пережил, если б лично мне почему-то перекрывали кислород… Но они ведь перекрывают кислород всему советскому кино, которое еще недавно было величайшим в мире! Как можно было за такой короткий срок пасть столь низко?! От Эйзенштейна и Пудовкина до Эйсымонта и Чулюкина… От «Чапаева» и «Волги-Волги» до «Человека-амфибии» и «Ивана Бровкина на целине»…
Я обычно утешаю его примерно так: «Не волнуйся, милый, рано или поздно тебя заметят, оценят, и ты, может быть, своим примером поднимешь, наконец, советский кинематограф до былого уровня…»
Но я и сама понимаю, что это звучит неубедительно. За десять лет со времени окончания ВГИКа Герман сумел снять всего три фильма. Все три получили вторую категорию и вообще неизвестно где показывались. Чтобы посмотреть в кинотеатре последнюю его картину, мы всю Москву объездили. Единственный зал, где ее крутили, оказался где-то у черта на куличках. Мы туда два часа добирались с пересадками…
Зато такая ерундистика, как какая-нибудь «Голубая стрела», месяцами прокатывается в лучших кинозалах…
Я знала, что Герман рано или поздно не выдержит. Не в его характере мириться с несправедливостью. Я не могла предугадать, какие формы примет его бунт (боялась даже думать об этом), но в том, что этот бунт неминуем, давно уже не сомневалась.
И вот этот момент настал.
В тот вечер мы с Германом посмотрели новую картину режиссера Жнейцера «Воскресение». «Новая картина на допотопный сюжет», — пошутил Герман.
Тем не менее мы на нее сходили.
Когда мы возвращались после этого сеанса домой, Герман был мрачнее обычного.
Чтобы хоть как-нибудь подбодрить его, я сказала:
— Никто в Советском Союзе в здравом уме не станет такое смотреть.
Герман тяжело посмотрел на меня и произнес:
— Ты же видела — полный зал.
— Это потому что премьера, — возразила я. — Завтра все залы пустые будут.
— Как бы не так, — горько усмехнулся Герман. — Вот ты говоришь: «в здравом уме». Но ведь из людей сейчас намеренно выколачивают весь этот здравый ум. Ты посмотри, что творится: кругом без стеснения поливают грязью Сталина, оплевывают наше героическое прошлое… В так называемой литературе приспособленцы только на эти темы сейчас и строчат. «Новый мир» без содрогания открыть нельзя… Увидишь, скоро и в кино то же самое будет… Вот уж воистину: «Бывали хуже времена, но не было подлей»…
— Да, но вот это «Воскресение» — оно же не имеет отношения к современности, — робко заметила я.
— Все, что делается современниками, имеет отношение к современности, — отрезал Герман. — Еще лет семь назад невозможно было и представить, что кто-нибудь станет экранизировать такую муть, как «Воскресение»… А сейчас — пожалуйста: и экранизируют, и смотрят. Еще и нахваливать начнут.
— Ну, уж это вряд ли, — усомнилась я. — Как такое можно хвалить?
— А вот посмотришь! — воскликнул Герман. — Я тебя уверяю: уже в завтрашних газетах начнут этому «Воскресению» дифирамбы петь…
2
Предсказание Германа сбылось: на следующий день он принес охапку газет и воскликнул:
— Вот, полюбуйся!
Действительно, почти в каждой газете с восторгом писали о картине «Воскресение»…
Прочитав все это, я в бессилии присела среди газетных листов.
— Герман, что же делать? — умоляюще посмотрела я на своего возлюбленного. — Просто уже хочется пойти в другую профессию…
— Ага, — усмехнулся Герман, — в управдомы переквалифицироваться… Нет уж, они этого не дождутся! — И он погрозил кулаком куда-то в потолок.
— Ну, а как нам быть? — простонала я. — Сам ведь говоришь: чем дальше, тем хуже. Значит, надо уходить из кино, пока там совсем худо не стало.
— Худо или не худо — зависит от людей, — возразил Герман. — Вот уйдем мы с тобой из советского кино, и на кого его, спрашивается, оставим? А пока мы все-таки внутри этого процесса, пока мы работаем на «Мосфильме», у нас еще есть шанс повернуть время вспять и возвратить былое величие кинематографа…
