звездой…
— В Советском Союзе нет звезд, — поморщилась я.
— Вот ты и будешь первой, — не сдавался Герман.
— Я не хочу славы такой ценой, — возразила я.
Герман, казалось, не понимал.
— Какой — такой? — Он во все глаза уставился на меня.
— Ценой чьих-то человеческих жизней.
— Да не чьих-то, не чьих-то, — изображая отчаяние, повысил голос Герман. — Жизней всяческих низких конъюнктурщиков — о них же идет речь!
— По-твоему, за конъюнктуру надо карать смертью?
— Зачем этот пафос? — усмехнулся Герман. — Не карать, а попросту выкорчевывать.
— Но это неравноценное наказание — лишать кого-то жизни за приспособленчество.
— А по-моему, очень равноценное, — упирался Герман. — Тем более что речь идет не только о нас с тобой, но и о спасении советского кино!
Я еще надеялась, что все это несерьезно. Однако он тут же провозгласил:
— Сегодня же расправлюсь со Жнейцером!
— Почему именно с ним? — спросила я.
— Надо же с кого-то начинать…
— И что ты собираешься… с ним сделать?
— Я ждал этого вопроса, — довольно произнес Герман. — Ответ на него был подсказан мне самим жнейцеровским фильмом.
— То есть?
— Помнишь, о чем там идет речь — на судебном заседании? Героиню обвиняют в отравлении, так? Вот тебе и ответ.
— Ты отравишь Жнейцера, — догадалась я.
— Именно! — обрадованно подтвердил Герман.
— И чем же?
— Крысиным ядом. Подмешаю ему в коньяк, как сделала та же Катюша Маслова, и дело в шляпе.
— А вдруг тебе это не сойдет с рук? — сделала я последнюю попытку образумить его.
— Еще как сойдет, — отвечал Герман, уже надевая шляпу.
Я схватила его за рукав:
— Нет, я тебя не пущу… Это безумие…
Герман аккуратно освободил свой рукав из моих пальцев.
— Дорогая, успокойся. Помяни мое слово, все будет хорошо.
— Ты сумасшедший, — прошептала я.
— Напротив, я так здоров, что даже сам удивляюсь, — невозмутимо парировал Герман.
— Если кто-нибудь узнает, то… то…
— Поскольку ни ты, ни я никому не скажем, никто и не узнает! — воскликнул Герман и быстро вышел за дверь, чтобы я не успела возразить ему снова.
5
Всего через пару часов он уже вернулся обратно. Я понадеялась было, что он передумал или у него ничего не получилось, но Герман с порога развеял подобные надежды.
— Жнейцеру — каюк! — почти прокричал он, после чего чуть не запрыгал по квартире от радости.
— Тс-с, — зашептала я, — подумай о соседях…
— На соседей мне в высшей степени плевать, — заявил Герман, — равно как отныне и на Жнейцера. Ибо до покойников мне тоже дела нет, пусть они и бывшие конкуренты… Кстати, недурная поговорка получается, — возликовал он. — «Хороший конкурент — бывший конкурент». А? Каково?
— Герман, успокойся, — взмолилась я. — Ты что, действительно это сделал? Действительно?
— Я, как ты знаешь, слов на ветер не бросаю, — самодовольно отозвался он.
— Да как же тебе это удалось?
— А чему тут удивляться? Пришел, увидел, победил — вот и вся недолга.
— Вернее сказать, пришел, подсыпал яду, заставил выпить… — поправила я.
— Никто никого не принуждал, — покачал головой Герман. — Я против таких мер. Все прошло добровольно, очень мило, по-дружески…
— Жнейцер добровольно согласился принять яд?!
— Милая, ну не надо… — протянул Герман. — Ты все прекрасно понимаешь. Жнейцер оказался человечком, крайне падким на коньяк. Вот ему и урок: не пей, Мойшенька, покойничком станешь…
Я лихорадочно соображала:
— Так… так… Тебя кто-нибудь видел?
— Только сам Мойша, — сказал Герман.
— Ты уверен?
— Он был дома один.
— А соседи?
— Да не было никого! Успокойся, май дарлинг. Все олл райт.
— А отпечатки?! — спохватилась я. — Ты их там не оставил?
Герман посмотрел на меня со снисходительной усмешкой, как на ребенка:
— Если бы я стал разливать коньяк в перчатках, даже такой лопух, как бывший Мойшенька, обо всем бы догадался.
— Понятно, — заключила я. — Стало быть, в его квартире полным-полно твоих отпечатков…
— Да кто их будет проверять? — поморщился Герман. — Ясно же как день: Мойшуся отравился. Покончил с собой.
— С чего бы это? — возразила я. — У него только что вышел успешный фильм. Зачем ему самоубийство? Кто в это поверит?
— А вот мне, — парировал Герман, — куда сложнее поверить в то, что можно добровольно взяться за экранизацию такой муры, как «Воскресение». Однако же это факт…
Я тем временем схватилась за голову:
— Я так и знала… так и знала… И зачем я только с тобой связалась?
— Полагаю, ты связалась со мной по любви, — улыбнулся Герман. — Вернее, не полагаю, а уповаю…
— А я уповаю, что тебя не разоблачат, — посмотрела я на него со слезами на глазах. — Но, кажется, надежды мало…
— Может, поспорим? — запальчиво воскликнул Герман. — Ставлю сто рублей новыми, что никто меня не разоблачит!
— Тебе бы все шутить… — Я не договорила и закрыла руками лицо.
Герман не переносит, когда я плачу. Вот и сейчас он сжал меня в объятиях и зашептал мне на ухо:
— Дорогая, да поверь же: все в порядке. Ну, даже если найдут там мои отпечатки… У Жнейцера там миллион отпечатков — самых разных. У него дома пол-Москвы побывало… Да и не будут там никакие отпечатки снимать! Все удовольствуются версией о самоубийстве, вот увидишь…
Я и в самом деле слегка успокоилась.
— Очень бы хотелось… — прижалась я лицом к его щеке. — Очень бы хотелось, чтоб я оказалась тебе должна сто рублей новыми…
6
С недавних пор в моей жизни появился человек, от которого у меня нет секретов. Раньше таким человеком был Герман. Но теперь у меня есть от него один-единственный секрет… А именно тот, что я общаюсь с Виктором.
Виктор — коллега Германа. Такой же неудачливый мосфильмовский режиссер. С Германом они, однако, всегда порознь. Даже ни разу ни одним словом друг с другом не перекинулись, как уверяет Виктор…
Познакомились мы так. Когда я заканчивала сниматься в последнем фильме Германа, то неснятых сцен с моим участием в картине уже почти не оставалось. Я, как обычно, с утра вместе с Германом приходила в павильон, но теперь мне по большей части приходилось дожидаться, пока он закончит работу. Вот я и слонялась по студии — то в буфет зайду, то еще куда-нибудь…
В буфете-то Виктор впервые в жизни со мной и заговорил.
— Можно? — неуверенно спросил он, когда я задумчиво сидела над своими сосисками.
Я подняла глаза и невольно улыбнулась. Виктор очень к себе располагает. Я и раньше всегда обращала на него внимание, когда он встречался мне на студии…
— Пожалуйста, садитесь, — ответила я.
— Спасибо, — произнес он и сел напротив меня, аккуратно поставив около себя стакан с чаем. — Вы знаете, а я
