— Дерзай, — усталым голосом, в котором сквозила скука, сказал Сергей, вяло пожал Алексею руку и пошел домой, отсыпаться.
* * *
Но возвращаться в постылые стены хрущобы Сергею не хотелось.
Собственное общество не доставляло ему удовольствия, и по дороге от Алексея он передумал ехать домой. Вообще-то он всегда с горечью сознавал, что так и не обрел то, что мог бы назвать своим домом. Он вышел из метро на станции «Крещатик». Стоял солнечный полдень, теплый и ветреный, хотя уже был декабрь. Если разобраться, по календарю на дворе была зима, но в связи с тотальным потеплением климата эта зима больше напоминала холодное лето или раннюю осень.
Напротив, через дорогу над Крещатиком вздымалась громадина Киевской городской администрации до половины, укрепленная глыбами из нетесаного красного гранита. Свойственный всему советскому гигантизм, подчеркивающий ничтожность человека перед всеподавляющей властью. Сергей вспомнил, как в мае 2006 в такую же субботу, он вынужден был наличествовать здесь на встрече киевлян с вновь избранным мэром Черновецким.
Сотрудников их подстанции скорой помощи в «добровольном порядке» понудили присутствовать на этой встрече. Заведующий подстанцией Маленко лично проводил перепись и учет присутствующих, присутствующих и сбежавших, и вовсе не явившихся. Сергея томило тягостное ощущение, будто его привели сюда продавать.
«Встреча с народом» была назначена на девять часов утра. Перед лестницей, ведущей на крыльцо администрации, установили заграждения в виде переносных металлических турникетов, за ними со стороны тротуара выставили три длинных ряда кресел. Занявшие здесь с ночи очередь киевляне, жаждущие пообщаться со своим мэром, с бранью и толкотней ринулись в схватку за кресла. Отвоевав себе кресло и умостившись на нем, они с чувством глубокого удовлетворения, гордо озираясь по сторонам, напоминая кур на насесте.
Среди нескольких тысяч собравшихся преобладали пенсионеры. Как васильки в безбрежном поле пшеницы, среди них растворились, согнанные сюда бессловесные представители бюджетной сферы. Пенсионеры были электоратом Черновецкого. Пообещав им все блага на свете, и вручив каждому по пайку, состоящему из кулька гречки и банки просроченных консервов, благодаря их голосам он был избран мэром Киева.
Чтобы как-то скоротать время, Сергей старался по наружности угадать, что привело сюда каждого пришедшего и что он при этом испытывает. Но у него ничего не получилось. Никогда еще Сергей не видел такого количества диковинных, неприветливых и откровенно враждебных лиц. Вскоре всё, что здесь столпилось, слилось перед его глазами в одно бесформенное желтовато-глинистое, меняющее очертание пятно.
Со всех сторон его окружало множество скомканных физиономий, насупленный войлок бровей, слезящееся мясо вывернутых век, тусклые, подслеповатые либо безумно вылупленные глаза, дряблые обвисшие щеки, перекошенные слюнявые рты. Казалось, всё это принадлежало какому-то одному, злобно гримасничающему, впавшему в старческое слабоумие существу. В общем, это была толпа престарелых, нечто смешное, и вместе с тем, жалкое. А, как же их хваленная мудрость?.. Лишь наивный может принять за мудрость их тупоголовый жизненный опыт.
Уже несколько раз среди собравшихся возникала тревога и всё вокруг, как во взбудораженном муравейнике приходило в движение. Поднималась сумятица и толкотня, нарастал шум, шаркали ноги, покачивались головы, вытягивались шеи, все взоры были устремлены на двери администрации, каждый старался приподняться, присмотреться, поднять голову выше головы впереди стоящего. Но тревога оказывалась ложной, ничего нового не происходило, и все снова принимались терпеливо ждать, не выражая, ни нетерпения, ни недовольства, согласные ждать, сколько будет нужно и вполне довольные этим. Слышался лишь несмолкаемый вокзальный гул, который всегда стоит над толпой.
Когда истек первый час ожидания, Сергей с унижением начал замечать, что он уменьшается в росте, стоя и ожидая неизвестно чего перед довлеющими хоромами власть ухвативших. На него накатило уныние, и он стал оглядываться по сторонам, готовясь к отступлению. Но позади, в качестве заградотряда, сталинским соколом перебегал с места на место Маленко, поминутно пересчитывая своих подчиненных, и с загадочным видом производя тайные пометки в блокноте. На высокое крыльцо администрации справа вело девять ступенек, а слева, их незаметно становилось десять. Сатанея от скуки, Сергей множество раз их пересчитал. Вначале он едва не подвинулся в рассудке от этого несоответствия. Чуть позже он понял, в чем дело, любуясь очередным обманом зрения. Оказалось место, где стояло здание администрации, как и везде в Киеве, было горбатым, и сметливые строители соорудили незаметно, как туз из рукава шулера, появляющуюся из-под земли десятую ступеньку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Около одиннадцати из дверей администрации показался Черновецкий в окружении батальона охранников. Сергей всегда задавался вопросом, зачем народные избранники постоянно окружают себя охраной? Не иначе как остерегаются тех, кто их избрал. Черновецкий был очень бледный и ели ворочал языком, то ли с перепоя, то ли после передозировки наркотиков. Он чего-то там лепетал, но ничего не было слышно из-за яростно ревущих пенсионеров, которые только что так чинно восседали на своих креслах, исполненные важности и благоприличия, а теперь, перепрыгивая через них с воплями и воем, напирая и давя друг друга, рвались к турникетам. Черновецкому подали мегафон, его охранники в это время отбивались от буйствующих пенсионеров. Что они кричали, из-за невообразимого шума понять было невозможно, и охранники Черновецкого стали по очереди совать им под нос мегафон.
— Панэ мэр! Панэ мэр! — истошно завопил, прорвавшийся к заграждениям пенсионер.
Желающие высказаться оттаскивали его сзади за воротник, что-то выкрикивали, корча рожи и размахивая руками. Он же, ухватившись за поручень турникета, энергично отбивался, лягая их ногами, всячески изворачивался и продолжал вопить:
— У мэнэ бачок в унитаз протикае! Зробить що нэбудь! Благаю!
— Пишите заявление, сделаем, — приставав мегафон ему к уху, вяло пообещал Черновецкий.
— А у нас в подъезде двери не закрываются! По-мо-ги-ите! — завывая, прокричала какая-то растрепанная, трясущаяся пенсионерка, протягивая к нему иссохшие руки и, изловчившись, мертвой хваткой так впилась в мегафон, что его пришлось вырвать у нее чуть ли ни с рукой.
— Пишите заявление, поможем, — бодро пообещал Черновецкий. Он оживал прямо на глазах.
— А ось послухайтэ сюда! — вырвав мегафон из рук богатыря охранника, басом заревела в него другая безумная старуха. — Моя фамилия Битюгова! Мне соседи житья не дають, гнобят по три раза на день! Прошу их передушить!
— Давайте адрес, передушим! — еще бодрее отозвался Черновецкий.
Но тут желающие поближе пообщаться со своим избранником, опрокинув заграждения и смяв охрану, окружили Черновецкого, дергая его со всех сторон за одежду. Черновецкий свободной рукой отмахивался от них, как от назойливых мух, крича им через мегафон:
— Отойдите! Отойдите! Вы люди или не люди?!
Наконец, ему удалось вырваться и, прорвав окружение, он на бреющем полете впорхнул в здание администрации. Бравые охранники немедля сомкнули свои ряды у дверей и принялись мужественно отражать атаки электората. Неожиданно из бокового входа выскочил Черновецкий и что-то пискнул в мегафон. Видимо, распалившись, недосказал что-то важное. Толпа бесчинствующих пенсионеров погналась за ним, а он, вильнув из стороны в сторону и сообразив, что прорваться в здание администрации теперь уж не удастся, заполз под «Джип» какого-то депутата Киевского совета.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Однако отсидеться там ему не удалось, его вытащили за ноги и начали подвергать принудительному народному волеизъявлению. Но Черновецкий, как истинный народный избранник и здесь не растерялся, он из последних сил стал голосить в мегафон, что сейчас, вот сию минуту будет давать интервью и все им объяснит. Озадаченные пенсионеры, приготовившись слушать, что он им пообещает в этот раз. Отчего же не послушать прохвоста, когда сразу несколько из них, держали Черновецкого за шиворот. Черновецкий, надсаживаясь, начал выкрикивать в мегафон:
