Немногие пешеходы осторожно двигались по захламленным тротуарам, а вообще сейчас казалось, что весь Нью-Йорк еще дрыхнет после вчерашнего празднества, самого роскошного и многолюдного со времени… ну, скажем, с давних-предавних времен, какие только можно вспомнить. Какие были торжества! Вот только Леон ничего этого не видел. Вместо того чтобы в них поучаствовать, он, сидя в квартирке на третьем этаже без лифта в Вашингтон-Хайтс, слушал трансляцию по радио, по каналу Эн-би-си, который принимал его старенький приемник[14]. Сидел там, в своей маленькой комнате, курил «Честерфилд» и прислушивался к гнусавой и монотонной миссурийской болтовне Трумэна[15] – ничего похожего на культурную речь ФДР[16], – которая все тянулась и никак не кончалась. Прошло уже несколько месяцев со дня смерти ФДР, а ему по-прежнему здорово не хватало голоса этого великого человека… Так он вчера сидел и курил свою сигарету, когда вдруг раздался телефонный звонок.
– Леон? – раздался в трубке женский голос.
– Да, Марта, это я, – ответил он сестре. В трубке раздавался какой-то механический шум. Марта работала на военном заводе в районе Лонг-Айленда. – Как у тебя дела?
– Перерыв у меня. Думаю вот, сколько еще времени у меня будет работа. Ты радио-то слушаешь?
– Да.
– Ну, все, значит, кончилось, так ведь?
– Ага, так они сказали. Леон… ты уже слишком старый, чтобы с этим возиться. Бросай это дело. Все кончилось. Пожалуйста, брось свою работу.
– Марта, это очень мило, что ты мне позвонила, – сказал он в ответ. – Смотри, не задерживайся, не то опоздаешь к своему конвейеру, о’кей?
Он повесил трубку, затянулся своим «Честерфилдом» и еще немного послушал Трумэна.
* * *
И вот Леон опять начал свою утреннюю работу, сметая большой метлой мусор с тротуаров на проезжую часть, откуда его потом соберут другие мусорщики. Бумага, разбитые пивные бутылки, разбитые бутылки из-под джина, бесчисленные страницы «Дейли мейл» и других газет, с огромными заголовками «Экстренный выпуск!». Шварк, шварк, шварк. Еще обрывки бумаги. Форменная шапочка морского пехотинца. Леон поднял ее, заглянул внутрь, рассмотрел поспешно и небрежно написанную фамилию какого-то парня на кусочке картона, заткнутого за пластиковый отворот. Потом прошел несколько шагов по тротуару и аккуратно насадил шапочку на синий с белым почтовый ящик – просто на тот случай, если этот парень вернется сюда, чтобы ее отыскать.
Просто на всякий случай.
Держа метлу в руках, он вернулся к своей тележке и увидел возле нее еще одного мусорщика – старше, тяжелее, в грязной белой униформе. Его лицо покрывала черная щетина, и Леон решил, что он так торопился нынче утром на работу, что забыл побриться.
– Эй! – сказал тот.
– Эй! – сказал в ответ Леон, и мусорщик заявил:
– Господи, а ты кто такой, черт побери? Ты ж не наш, не отсюда. Я тут всех знаю.
Леон опустил метлу на землю и снова принялся за работу.
– Ты погляди по сторонам, Мак. Мусора тут столько, сколько во всем мире не наберется, и его надо убрать. – Шварк, шварк, шварк. – Я обычно работаю на Стейтен-Айленде. Но вчера мне позвонил босс и велел нынче утром ехать на Таймс-сквер, и вот я тут.
– Ага, – мужик наклонился и заглянул в тележку Леона. Черт побери, Леона чуть удар не хватил! Но тот уже выпрямился, ничего не заметив, и сказал:
– Вот дерьмо-то! Ты, видать, только что начал.
– Это точно.
Второй мусорщик начал было толкать дальше свою тележку, но остановился. Поднял голову, оглядел все высоченные здания, впечатляюще возвышающиеся вокруг Таймс-сквер.
– Самый классный город в мире, верно?
– Не буду с тобой спорить.
– Нет, ты только подумай! Все эти города мира – разбомблены, разрушены или оккупированы. Лондон, Париж, Берлин, Москва, Токио… И только один никак не пострадал. Наш город. – Он сплюнул на землю. – Я пару лет был в гражданской обороне. Повязку мне выдали на руку и белый шлем. Подготовочку прошел, как первую помощь оказывать, как гасить зажигательные бомбы. И еще пивка вволю попил. Бог ты мой, нам ведь здорово повезло! Понимаешь, я ведь не такой уж религиозный, но, надо думать, Господь защитил и сберег нас, как думаешь?
– Верно, – сказал Леон, продолжая работать.
– Все фонари и огни снова горят, карточная система кончается, ребята возвращаются домой. И мой парень тоже… он сейчас в Бельгии и скоро вернется. А это место в ближайшие годы здорово поднимется. Попомни мои слова! Поднимется!
Леон ответил ему холодной улыбкой, словно отмахнулся.
– Ага. Поднимется.
Мусорщик пожал плечами и толкнул свою тележку вперед.
– Ладно, приятель, еще увидимся.
Леон повернулся обратно, чтобы продолжить мести тротуар, и увидел, что перед ним, в алькове у входной двери в «Спайкс плейс», стоит мужчина и курит сигарету.
Леон на секунду замер, но потом снова принялся за работу.
Шварк, шварк, шварк.
* * *
Еще рваная бумага, еще битое стекло. С той стороны площади доносился нарастающий шум работы других мусорщиков. Тиккерная лента, страницы, вырванные из телефонной книги. Бледно-розовый бюстгальтер. А потом розовые же женские трусики. Пара, что ли? Может быть. Он был уверен, что они свалились с какой-нибудь симпатичной девицы в момент радости и счастья, оттого что все убийства уже закончились, что больше не будет раненых и никого не будут брать в плен. Что все те долгие дни ужаса в ожидании телефонного звонка или стука в дверь, прихода телеграммы, списков погибших в газетах, все те дни теперь – наконец-то! – позади.
Шварк, шварк, шварк.
Леон остановился перед «Спайкс плейс», где стоял и по-прежнему курил тот мужчина. На вид ему было лет, наверное, под тридцать, может, чуть за тридцать, крутой и резкий. Отличные начищенные черные ботинки, темно-серые брюки, темно-синий блейзер. Белая рубашка, стильный галстук, модная мягкая шляпа «федора». Он посмотрел на Леона, потом отвернулся. Леон оперся на свою метлу.
– Эй! – сказал он.
Парень прокашлялся в ответ.
– Какой был праздничек, а? – сказал Леон. – Самый потрясный. Вы тут были?
Парень блеснул улыбкой. У него были отличные белые зубы, они здорово смотрелись на его загорелом лице.
– Не-а. Ходил в гости, там был частный прием. И здорово надрался.
– Ага, здорово, – сказал Леон. – Классом повыше, чем тут, на улице, надо думать, и повеселее небось было… – Он вытянул руку. – А тут, знаете, народу было – битком, не протолкнуться. Едва можно было пройти. И пьяных полно, и драки были. Девушек целовали. Пройдет пара лет, и останется куча фильмов и фотографий, и все будут рассказывать, как все тут было отлично… а про драки, про жуткий перегар, про пьяных, что блевали прямо вам на ноги, забудут.
– Ага, надо думать.
Леон перехватил метлу и снова принялся за работу. Шварк, шварк. И вдруг остановился.
– Эй! – сказал он. – А ведь я вас знаю!
Парень еще раз затянулся.
– Нет, не думаю. Не думаю, что мы когда-либо встречались.
– Да-да, я лица никогда не забываю, – сказал Леон. – Так моя жена, Донна, всегда говорила – «я лица никогда не забываю». Умерла она пару лет назад.
Парень продолжал просто стоять, где стоял, но ему явно было немного не по себе. И тут Леон щелкнул пальцами:
– Вспомнил! Я ваше фото видел пару раз! Вы ведь Санни Делано. Так ведь?
Делано усмехнулся:
– Вы что же, коп, переодетый мусорщиком?
Леон улыбнулся в ответ:
– Думаете, я коп, мистер Делано? Ха, хорошенькая шуточка… – Он махнул метлой. – От меня неприятностей не ждите… это я просто так… черт возьми, ну, понимаете, это ж вы, мистер Делано! В последние годы про вас, знаете ли, много раз писали в газетах. Вас по крайней мере раз десять полиция зацапывала, но вы всякий раз выходили сухим из воды. Верно?
На лице молодого человека снова появилась усмешка.
– Верно. Окружной прокурор и копы так ни разу и не сумели что-нибудь мне пришить.
– Вот и хорошо, – сказал Леон. Он поднял метлу и постучал ею о край тротуара. – Трудно поверить, правда? Почти четыре года все это шло, а теперь вдруг кончилось. Войне конец. Мирный договор подпишут недельки через две. Странно это, не так ли?
– Что вы этим хотите сказать? Что тут странного?
Лион снова оперся на метлу.
– А вы сами подумайте, мистер Делано. Позавчера, если вы были джапским[17] матросом или солдатом, вас вполне могли убить, просто взять да убить. – Леон даже прищелкнул пальцами, подчеркивая свои слова. – А теперь нет больше смертей. Война кончилась. Не прошло и сорока восьми часов, и вы уже не цель, а что-то совсем другое. И вы тоже, между прочим.
– Да ну?
– Ну, не хотел вас обидеть, мистер Делано, но вы ж сами понимаете… все эти дела, в которые вы были вовлечены… Я хочу сказать, дела, про которые полиция и газеты писали, что вы в них вовлечены. Продажа сахара и мяса на черном рынке. Кражи автомобильных шин. Изготовление фальшивых талонов на бензин. Могу спорить, что всего пару дней назад копы еще шли по вашим следам. Но теперь война кончилась. Я читал, что очень скоро придет конец и карточной системе. И вы уже чистый, против вас уже никаких обвинений. И вы, должно быть, очень этому рады. Все те дела, которыми вы, возможно, занимались во время войны… ну, на вас их уже не повесят. Кому теперь охота наседать на вас по этому поводу?
