Сразу после выстрела я побежала вперед, стараясь не упускать окно из поля зрения на тот случай, если Машков решит им воспользоваться, чтобы скрыться. Двадцать метров каменистого пустыря пробежала за несколько секунд и, отдуваясь, бросилась под стену дома. Окно было прямо надо мной. Не зная, что предпринять дальше, я тихо свистнула, надеясь, что Грэг и Игорек тоже давно уже около дома и нам остается решить только одну задачу: как проще войти внутрь.
Мне никто не ответил, и это меня несколько удивило. Я решила заглянуть в окно, но в стекле уже отражалось показавшееся над противоположной стороной Волги солнце, и я ничего не смогла разглядеть внутри дома.
«Нужно посмотреть, где там Григорий Абрамович и Игорь», – подумала я и тихо поползла к углу дома.
Выглянув за угол, я не увидела, к своему удивлению, Григория Абрамовича. Рядом, буквально в двух метрах от меня была дверь. Она на мгновение приоткрылась, на пороге возникла высокая фигура мужчины, который, размахнувшись, бросил что-то на тропинку, ведущую к дому, – в ту сторону, с которой должен был подходить Григорий Абрамович.
Тут же по ложбине пронесся звук выстрела, и я увидела, как от двери рядом с головой мужчины отлетела щепка. Он юркнул обратно, и в ту же секунду на тропинке раздался оглушительный взрыв. По стене дома очередью простучали отброшенные взрывом камни.
Я бросилась на землю, спрятавшись от камней за углом. Не успел затихнуть гул взрыва, как у меня над головой раздался звон выбитого стекла, и чьи-то крепкие руки схватили меня за пояс спецкомбинезона и рывком втащили внутрь дома.
Не успев даже толком испугаться, я оказалась лежащей на грязном полу, заваленном обрывками бумаги и стружками. Подняла голову, села. Надо мной стоял высокий мужчина в рваных брюках, вместо ремня стянутых в поясе закрученной проволокой, в пиджаке на голое тело. Грязные волосы на голове были спутаны, неопрятная борода скрывала нижнюю часть лица. Он мало походил на своего брата Алексея Машкова. Хотя некоторое сходство с фотографиями, по которым я запомнила взорванного им брата, все же было.
На его лице играла ироничная улыбка. Этой улыбкой и чем-то еще он напоминал кинорежиссера Андрона Михалкова-Кончаловского. И вдруг я поняла, в чем это сходство и что делало его лицо таким странным, контрастирующим с нищенской внутренней обстановкой дома и его убогой одеждой: очки в тонкой оправе, поблескивавшие золотом, и взгляд пронизывающих нервных глаз. Следует признать, что ирония, которая сквозила в его взгляде, очень органично вписывалась в атмосферу происходящего. Он выглядел, словно герой трагедии, принимающий участие в дешевом фарсе.
– Вы, без всякого сомнения, и есть тот самый самоуверенный капитан Ольга Николаева, – скорее не спросил, а констатировал он. – Рад визиту. Вы хоть и наглы, кое о чем, я думаю, с вами можно будет поговорить. Только, бога ради, не об элементарных частицах!
– Вы Александр Машков? – спросила я.
Он наклонил голову и посмотрел на меня поверх поблескивающих очков.
– А вы в этом до сих пор сомневаетесь?
Я промолчала.
Он вдруг вскочил, вновь распахнул дверь и швырнул что-то наружу. Раздался еще один взрыв. Машков засмеялся.
– Вы хотели взять меня голыми руками! Идиоты. Вам это не удастся. Хотя бы только потому, что все вы защищаете эту насквозь прогнившую систему. А мне на нее наплевать! Я знаю, как ее разрушить, хотя сделать это совсем непросто. Нужна невероятная воля, чтобы это совершить. Воля полностью свободного человека. Абсолютно свободного. В том и смысл, чтобы быть свободным, парящим во времени и презирающим законы, по которым устроено пространство.
Раздалась автоматная очередь, дверь затрещала под пулями. Я бросилась на пол. Кто это, черт возьми, стреляет? Откуда взялся автомат? И почему они стреляют так неосторожно? Они меня вместе с ним собираются ликвидировать, так, что ли? Как издержки производства? Куда же Григорий Абрамович смотрит?!
Машков не пошевелился даже, когда дверь затрещала под выстрелами. Он уселся на табурет в единственной комнате этого дома и, выпрямившись, сдержанно смеялся. То ли надо мной, то ли над теми, кто стрелял снаружи. От его смеха у меня по спине пробежали мурашки.
– Однако им пора уже попробовать со мной договориться, – сказал он, едва только смолкла автоматная очередь. – Что-то они медлят.
И тут же я услышала голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном.
– Машков, сдавайся. Ты окружен. Если не сдашься, будешь уничтожен. Отпусти нашего человека, и мы гарантируем тебе жизнь. Выходи из дома и ложись на землю. Стрелять мы не будем. Выходи и ложись, Машков, другого выхода у тебя нет!
Машков подошел ближе к двери, встал за косяк и закричал:
– Если кто-нибудь сделает шаг в сторону дома, я взорву себя вместе с вашим смазливым психологом! А пока заткнитесь и дайте мне подумать.
Было слышно, как Григорий Абрамович выматерился, забыв выключить мегафон.
Что-то слишком уж там у них обстановка нервная. Машков, напротив, казался спокойным, хотя именно он и должен был бы нервничать больше всех.
Машков посидел минуты две на своей табуретке, потом опять подошел к двери и крикнул:
– Эй вы там! С автоматами! Слушайте меня. Убирайтесь отсюда подобру-поздорову, и я никого не трону. Иначе я взорву все свои запасы взрывчатки. У меня ее килограммов сто пятьдесят. Я даю вам полчаса на то, чтобы вы убрались отсюда. Ваш психолог останется со мной.
«Что значит – останется со мной? – подумала я. – Хотелось бы большей определенности».
– Если через полчаса я увижу здесь кого-нибудь из вас, – продолжал кричать Машков, – я устрою фейерверк.
«Еще неизвестно, – подумала я, – правду он говорит о взрывчатке или блефует. Но Грэг ни за что не бросит меня тут с ним наедине!»
Голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном, я услышала буквально сразу же, едва успев о нем подумать.
– Мы твои условия не принимаем! – неожиданно для Машкова заявил Григорий Абрамович. – Даю тебе два часа подумать, послушать. Если через два часа вы с нашим капитаном-психологом не выйдете из дома с поднятыми руками, мы тебя уничтожим.
Машков усмехнулся, но кричать в ответ больше ничего не стал.
– Ему можно верить? – спросил он меня.
– Можно, – ответила я. – Два часа сюда никто не сунется. Только какая тебе разница, двумя часами раньше, двумя часами позже?
– Что? – спросил, не поняв меня, Машков. – Что раньше или позже?
– То, что ты задумал, – сказала я, – но на что не можешь пока решиться.
Я, конечно, блефовала, но из его фраз, сказанных до того, как вмешался Грэг с мегафоном, мне показалось, что речь у него идет о самоубийстве. Только о каком-то не совсем обычном, каком-то особом. Я не знала, о чем именно он говорил, но его странное спокойствие в безвыходной ситуации свидетельствовало о том, что собственная жизнь ему безразлична. Как, впрочем, и любая другая.
Намек Григория Абрамовича я прекрасно поняла. Последние фразы прозвучали, скорее всего, не столько для Машкова, сколько для меня. Абрамыч сообщал мне, что времени у меня осталось всего два часа. Два часа он сможет контролировать ситуацию, что случится потом, неизвестно. Но Григорий Абрамович советует мне не терять времени даром, а постараться установить контакт с террористом, а затем и контроль над ним.
Поэтому в его фразе прозвучало странное вроде бы слово «послушать». Кого может слушать Машков в этой ситуации? Конечно же, только меня. А чтобы было, что слушать, я должна говорить. Иначе два часа пройдут, поднимется стрельба. И меня либо застрелят штурмовики, либо взорвет Машков.
А откуда, собственно, возьмутся штурмовики? В МЧС такой специализации нет. Штурмовики – это ФСБ! Значит, вот откуда эта автоматная стрельба, вот кто там, снаружи, сейчас диктует условия и выкручивает руки Григорию Абрамовичу, требуя немедленного штурма. ФСБ сидела у нас на хвосте, и мы сами привели их к дому Машкова. Если меня взорвет Машков – это устроит ФСБ больше всего: они тут вроде бы и ни при чем. Вот если он меня не взорвет, кому-то из них нужно будет стрелять не особенно точно, чтобы «случайным» выстрелом задеть меня.
Я поняла, что ФСБ обязательно воспользуется ситуацией, чтобы свести со мной счеты. Григорий Абрамович еще как-то ухитрился выбить у фээсбэшников эти два часа, чтобы дать мне возможность уговорить Машкова сдаться и тем самым сделать штурм бессмысленным.
Эти два часа я использовала с максимальной пользой для дела. Машков и сам говорил, что не против, как он выразился, со мной поболтать. Не знаю, право, что имел в виду он, а я просто начала задавать вопросы – о нем, о его прошлом, о его родственниках. Постепенно начали вырисовываться очень любопытные вещи.
Своего брата Александр Машков, можно сказать, любил. Любил с самого раннего детства. А вот ненавидеть начал только в самое последнее время. Все началось с того, что младший брат Лешка начал бегать за девочками. Тут только старший, который был взрослее младшего на год, сообразил, что сам-то он от девочек весьма и весьма далек. Они его просто не интересовали.
