Ванька, прибывший вместе с барином на юг, был малость придурковат: казалось, что не он присматривает за Мишелем, а Мишель – за ним. Главной его странностью была любовь к огню: печи он готов был топить постоянно, даже в жаркую погоду. Мишель часто пытался его остановить, но куда там – страсть побеждала, поэтому печка во флигеле, где квартировал Мишель, была раскалена. Несмотря на раскрытые окна, в доме было так душно и жарко, что Мишель предпочитал сидеть на лавочке под кривым старым деревом. Тут было чуть прохладней.
Он обрадовался, увидев Сергея. Он сам уже собирался с духом, чтобы идти с визитом к подполковнику: как-никак родня и в одном полку служили – в старом Семеновском полку.
Сергей не знал, о чем говорить с Мишелем. Мальчишка на войне не был, чин у него был самый смешной и мелкий…
– Чем это вы заняты, прапорщик?
– Извините, господин подполковник! Ничего особенного. Наблюдаю за натурой. Хотите пари?
– Какое?
– Смотрите…
На высохшей летней земле извивались темно-красные земляные черви. Один за другим они выползали из развороченной земляной кучи на дорогу и упорно стремились переползти ее. Место было бойкое: недалеко от торговой площади, в базарный день. Полдесятка тварей уже закончили свою жизнь под ногами, колесами и копытами. Остальные продолжали упорно двигаться вперед.
– Ну, так и что ж у вас за пари, прапорщик?
– Смотрите: все червяки ползут извиваясь, только один – прямо. Во-он там, впереди остальных – на середине дороги, видите?
Сергей наклонился, посмотрел. Все червяки выползали на дорогу, сворачиваясь в петли и кольца, только один почему-то полз прямо, вытянувшись в струнку, как солдат в строю.
– Держу пари на бутылку вина, что доползет, – прапорщик бесцеремонно сунул Сергею руку, тот рассеянно пожал ее. Пари было дурацким, да и чего другого можно было ожидать от этого странного мальчишки? Но делать было решительно нечего…
Руки у Мишеля были грязны. Сергей заметил у скамейки испачканный землей сук. «Уж не сам ли он и разворошил эту кучу? – подумал Сергей. – Зачем?»
– Понимаете, господин подполковник, я думаю, что те, кто извивается – на земле больше места занимают и, следовательно, под сапог попадают чаще. А тот, кто прямо ползет, может избежать горькой участи быть раздавленным…
Прапорщик говорил все эти глупости абсолютно серьезно, но глаза его вдруг засветились мальчишеским азартом. Он отвернулся от Сергея и начал пристально наблюдать за червяками.
«Боже мой, какая гиль», – подумал Сергей и потер лоб: третий день бессонницы давал себя знать.
Мишель молчал, поглощенный зрелищем: извивающиеся червяки вылезали на дорожку навстречу неизбежной гибели. Место было людное: за четверть часа мимо них прошло человек десять и проехало несколько телег. Мишель смотрел не на лица, а на ноги прохожих, и это подвело его. Один из червяков погиб под сапогами полковника Тизенгаузена. Мишель еле успел вскочить и отдать честь, да и то только благодаря Сергею…
Как только полковник ушел, потоптав своими сапогами еще с пяток беззащитных тварей, Мишель тут же хлопнулся обратно на скамейку и продолжил молча и сосредоточенно наблюдать за Прямоползущим. Тот был еще жив и упорно продолжал свой путь к противоположной обочине.
– Доползет, непременно доползет! – весело воскликнул Мишель.
Из-за угла донесся топот множества сапог – солдат вели на учение.
– Не доползет, – произнес Сергей. Ему вдруг стало жаль Прямоползущего и Мишеля – за то, что он сейчас проиграет это дурацкое пари.
Солдаты прошли. Из тех, кто выполз на дорогу, ни уцелел ни один. Только Прямоползущий исхитрился пережить всех, и упорно, равномерно двигался вперед, оставив позади две трети нелегкого и полного смертельных опасностей пути.
– Каков молодец! – искренне произнес прапорщик, словно любуясь червяком.
Сергею вдруг очень захотелось, чтобы червяк дополз, а Мишель – выиграл.
– Здравие желаю, ваше высокоблагородие! – солдат из третьей роты вытянулся во фрунт перед Сергеем, отдал честь, выпучил глаза. Солдат нес ведро с водой. Для того, чтобы отдать честь, ему пришлось поставить ведро на землю, придавив беднягу Прямоползущего.
– Эх, – в голосе Мишеля прозвучала детская досада. – Ваше счастье! Не дополз! Пожалуйте ко мне на квартиру – я вам ваш выигрыш ныне же отдам!
– Погодите, – Сергей подошел к тому месту, где был четко виден след от ведра.
Прямоползущий был еще жив. Острая кромка днища разрезала его пополам. Одна половинка так же, вытянувшись в струнку, продолжала свой путь к спасительной обочине. Вторая с такой же скоростью ползла в противоположном направлении.
Отбросив концом сапога обе половинки прямоползущего к траве на обочине дороги, Сергей повернулся к прапорщику.
– Ну что ж… Пари есть пари. Где ваше вино?
На следующее утро Сергей проснулся на рассвете, проспав часов восемь крепким сном без сновидений. Он чувствовал себя здоровым и бодрым, радостным душою и здоровым телом. «Что же такое случилось вчера, что я так хорошо спал? – подумал он. – Ах, да… Вино пили с прапорщиком… Смешной юнец… Прямоползущий… За натурой наблюдает…»
Вчера Мишель болтал, не закрывая рта. Они выпили бутылку вина, причем большая часть бутылки досталась Сергею, потом прапорщик проводил подполковника до его квартиры, что была на соседней улице, через несколько дворов. Проводив, распрощался и исчез, растаял между плетнями, хатами и тополями, растворился в густом летнем вечере, оставив после себя только улыбку и приятную усталость. Сразу после его ухода разразилась долгожданная гроза: ливень, короткий, но яростный, прибыл пыль, освежил воздух…
Сергей умывался, одевался, пил кофей, машинально отвечал на утреннее ворчание Никиты, впервые за долгое время, радуясь новому дню. Смешной мальчишка не выходил у него из головы.
На следующий вечер они снова пили, но не вино, а горилку – на сей раз в доме у Сергея. Прапорщик пить не умел: перебрав, он пытался вести светские беседы, но язык его заплетался. В конце концов, он заснул, положив голову на стол и совершенно забыв о том, где находится.
Сергей перетащил Мишеля на диван, расстегнул пуговицы, снял сапоги, испытывая светлую радость от заботы о другом человеке. В Петербурге он часто делал это для перепивших приятелей…
Утром Мишель выглядел смущенным: он утверждал, что не помнит ничего, из происходившего накануне. Сергея удивила такая забывчивость. Сам он мог выпить много, не теряя при этом ни памяти, ни головы – сказывалось детство во Франции и ранее знакомство с самым благородным из напитков – виноградным вином.
Мишель вино не любил. Впрочем, он не любил и горилки. Батюшкина склонность к рому отозвалась в отпрыске страхом перед пьянством: во хмелю городничий был несдержан, груб со слугами, непочтителен с супругой и весьма строг с сыном. Проспавшись на утро, он мало что помнил и на всякий случай просил прощения у маменьки и горничной Марфуши. Маменька гневалась, а Марфуша быстро и сочувственно кивала: «Да батюшка-барин, рáзи мы не понимаем… Бог простит… Кваску аль рассольчику прикажете подать?»
Когда Мишель вырвался, наконец, из родительского дома, когда настала для него время дружеских попоек, выяснилось, что у него слабая голова. Он хмелел от бокала вина, от двух рюмок водки. И дальше с ним произошло то, что часто случается с молодым человеком в компании старших и пьющих друзей: над ним потешались. Пьяным он был забавен, а неумение пить делало его вдвойне смешным. Когда же он падал, сраженный винными парами, его просто укладывали куда-нибудь в угол и забывали о нем, как о ком-то малозначительном. Мишелю, впрочем, было все равно, он был не обидчив.
Мишель не любил пить, но зато обожал музицировать, это было страстью его провинциальной души. Нотной грамоты прапорщик не знал: играл он все больше по слуху, сливая в одно произведение несколько понравившихся ему опусов. Игра его вызвала у Сергея смех.
– Хотите, прапорщик, я вас нотам научу? Для человека с хорошим слухом и памятью освоить науку сию – сущий пустяк.
Мишель кивнул.
Нотную грамоту прапорщик усвоил быстро: Сергею занятия доставили не меньше радости, чем его ученику. В тот вечер, когда Мишель впервые сыграл ему с листа, он предложил прапорщику перейти на «ты» и забыть про чины – хотя бы на то время, когда они за фортепьяно. Мишель согласился с восторгом.
Он часами просиживал за инструментом, старательно осваивая нотную премудрость, срываясь, время от времени, в варварские бредни своих импровизаций. Сергей смеялся, глядя на его серьезное и вдохновенное лицо.
– Ты думаешь – сие музыка?
– Нет! Сие крики души моей! – с улыбкой отвечал Мишель, продолжая терзать клавиши, – я знаю, что тут ни складу, ни ладу – но мне все равно! Я правильную музыку не люблю – ее, как нашу жизнь, с самого начала до конца предсказать можно. Так что и слушать не хочется.
