Я спросил Петтерсена, не может ли он поджарить что-нибудь, распространяющее сильный и вкусный запах, который мог бы подманить медведей. Он подумал минутку, потом бросился вниз и вынес сковородку с жареным салом и луком. «Черт меня побери, если это не пахнет!» – воскликнул он, постукивая сковородкой о борт. Медведи давным-давно исчезли из виду. Было холодно, градусов 35 мороза, я поспешил вниз за шубой. Но не успел надеть ее, как прибежал Бентсен с просьбой поторопиться: медведи бегут назад. Одним прыжком мы выскочили на палубу. Теперь звери были всего на расстоянии 100 м или около того по прямой линии. Я присел на корточки за бортом, хорошенько прицелился и… осечка. Медведи круто приостановились и стали, пожалуй, подумывать об отступлении. Я поспешно снова взвел курок и выстрелил в самого крупного зверя. Он со страшным ревом упал навзничь. Тогда я выстрелил по второму. Сделав сначала изящный антраша, он опрокинулся на спину. Потом оба встали и сделали несколько шагов вперед, но снова попали под обстрел. Я подарил каждому из них по одному из двух оставшихся у меня зарядов, но и этого оказалось для таких живучих тварей недостаточно. Петтерсен, увлеченный зрелищем охоты, сбежал по трапу вниз и безоружный пустился было вдогонку за медведями. Тут на него вдруг напала нерешительность, и он крикнул Бентсену, чтобы тот шел за ним. Но Бентсен, у которого тоже не было в руках оружия, как легко понять, мало был расположен преследовать раненых медведей. Запасшись патронами, я догнал Петтерсена уже на полдороге между медведями и «Фрамом».
Медведи старались скрыться в торосах. Я остановился шагах в тридцати от них. Прежде чем стрелять, нужно было окликнуть Петтерсена, который, увлекшись, несся впереди и теперь находился тоже под выстрелами. Наконец, огромная медведица была убита, и я бросился к торосу посмотреть, что сталось со вторым медведем. Вдруг он высунул из-за тороса голову, и в тот же момент я пустил ему пулю в горло.
Разбудили всех. Радость была всеобщая. Слюнки текли при одной мысли, что мы теперь долго можем наслаждаться восхитительными кушаньями из свежего мяса. Прошло примерно 16 месяцев с тех пор, как в последний раз был убит медведь, и уже 14 месяцев, как мы не ели свежего мяса, если не считать тюленины – раза два за все лето – да птиц. Все благословляли пахучую сковородку Петтерсена.
Туши медведей разрубили на части, и мясо рассортировали – филей на бифштексы, вырезку на котлетную часть, сек на жаркое и т. д.; припрятали даже медвежьи ноги на варку бульона. Вкуснее всего оказалась грудинка; нам подали ее один раз к обеду, и все нашли, что это царское блюдо, которому трудно найти подобное. Каждый уничтожил почтенные порции этого жаркого, мечтая о том, чтобы нас как можно скорее снова посетили медведи.
Охотничий пыл Петтерсена после этой истории разгорелся еще больше, с утра до вечера он толковал о медведях. В один прекрасный день ему взбрело в голову, что медведь обязательно придет ночью. Вера в собственное предчувствие у него была так сильна, что с вечера он сделал все приготовления к охоте и пригласил компаньоном Бентсена. Вахта Бентсена приходилась на утро, и он должен был разбудить Петтерсена, как только медведь появится. Какой-то весельчак, дабы не пропустить такого зрелища, как «Петтерсен на медвежьей охоте», привесил к ружью Бентсена маленький колокольчик, чтобы услышать, когда охотники пойдут на медведя. К сожалению, медведь не пришел. Но Петтерсен, одержимый охотничьим азартом, вынудил у меня обещание позволить ему первым выстрелить в медведя, когда я буду тут же с пулей наготове – на тот далеко не невозможный случай, что сам Петтерсен на беду промахнется и упустит медведя. Такое огорчение ему не легко было бы снести.
В воскресенье, 8 марта, опять наблюдали такую же странную перемену погоды, как и 21 февраля. Утром было пасмурно, и с ВСВ дул свежий бриз. В 3 ч пополудни ветер спал и перешел к 6 ч утра в слабый ЮЮВ. За это время температура поднялась с -26 до -8 °C, и мы с большим наслаждением ходили вечером по кормовой части палубы, вдыхая теплый воздух.
4 марта первый раз увидели солнце. Оно, собственно говоря, должно было появиться еще накануне, но тогда небо затянуло облаками. Зато у нас был двойной праздник: возвращение солнца и день рождения Нурдала. 14 марта исполнился год с того времени, как Нансен и Йохансен пустились в свое долгое странствование по льдам. Этот день мы отметили изысканным обедом с кофе, а за ужином выпили по чашке пунша.
Кроме обычных научных наблюдений, которые продолжались регулярно, без сколько-нибудь значительных перерывов зимой производили промеры глубины, но, выпустив 3000 м троса, дна все-таки не доставали.
13 апреля Скотт-Хансен и я произвели наблюдение с теодолитом, а Нурдал – с секстаном и искусственным горизонтом. По теодолиту широта получалась 84°11,5′, а по секстану– 84°13′. Еще раньше мы обнаружили, что наблюдения с помощью искусственного и естественного горизонтов дают разницу около 2 мин. При пользовании естественным горизонтом получается меньшая высота, даже при отсутствии миражей, но при благоприятных условиях ошибка все же редко превышает 2′. Если же наблюдались миражи, то почти невозможно было сделать сколько-нибудь точное определение. Поэтому для определения местонахождения среди плавучих льдов следует, как правило, пользоваться искусственным горизонтом или теодолитом, особенно если стремишься получить точные результаты.
С приближением весны дни прибавлялись; во льду вокруг корабля возникали многочисленные трещины и полыньи, приходилось понемножку думать о приготовлениях к освобождению «Фрама», как только разводья увеличатся настолько, что их можно будет использовать. Лежавшие на льду вещи в течение зимы приходилось частенько передвигать с места на место. Но лед становился все менее надежным, и перемещения теперь помогали мало. В середине апреля перенесли наш зимний склад на судно и устроили провиантное депо в главном трюме. Из угольного склада на судно перетащили также мешки с углем; бочки с углем, собачьи сухари, каяки и нарты остались пока на льду. Солнце к этому времени набралось силы и принялось пригревать настолько сильно, что 19 апреля стал стаивать лед на тенте; таяние вдоль стенки корабля началось несколькими днями раньше.
Первым вестником весны в этом году оказалась пуночка, прилетевшая вечером 25 апреля. Она обосновалась в одной из шлюпок. Кормили ее разной крупой и крошками, и вскоре она стала совсем ручной. Пуночка радовала нас своим присутствием в течение нескольких дней, затем вдруг исчезла. «Фрам» был, по-видимому, для нее лишь приятным временным этапом – местом отдыха; она подкормилась и набралась сил для продолжения перелета. 3 мая нас снова посетила пуночка, а дня через два прилетели еще две. Мне показалось, что это прежняя пуночка, нашедшая за это время себе подругу и прилетевшая теперь вместе с нею навестить нас и поблагодарить за старое гостеприимство. Они посидели у нас часок, увеселяя чириканьем и щебетанием. Их не оставляли в покое собаки, лаявшие на все лады; в конце концов птички вспорхнули и улетели, с тем чтобы больше уже не возвращаться.
