жизнь эмигрантов.
ЭПИЛОГ
Мне кажется, что «Жан-Кристоф» оказал мне услугу, освободив меня от огромной тяжести прошлого. Вы не можете представить, какой радостью меня переполняет зрелище новой жизни.
Ромен Роллан
Как-то в начале лета Корнелий встретился на проспекте Руставели с Вано Махатадзе.
— Где ты? Что делаешь? Как твои писательские дела? — поинтересовался прежде всего Вано.
— Сказать тебе откровенно, бездельничаю, — признался Корнелий. — После смерти Мито никак не могу собраться с мыслями, работа не клеится.
— Ну, Корнелий мой, это никуда не годится. Мне жаль Мито не меньше, чем тебе. Ведь он не только мой друг, но и товарищ по борьбе. Подумать только — сколько прекрасных людей погибло. Иначе и не могло быть. Лучшей памятью о них будет наш созидательный труд, утверждение новой жизни, о которой они так мечтали… Нечего хандрить. Идем ко мне, поговорим.
Вано заведовал отделом культуры и пропаганды Центрального Комитета Коммунистической партии Грузии. Он жил в гостинице. Письменный стол его был завален книгами и журналами.
Умывшись и переодевшись, Вано сел на диван и повторил свой вопрос:
— Так как же обстоит твое дело с литературой? Где твой «Шамхор»?
— Я же тебе сказал — не пишу, не работаю, застыл как-то, с мыслями не могу собраться…
— В наше время это недопустимо. Стремиться вперед и вперед, чтобы за год сделать столько, сколько другая страна за десять лет не сделает, — вот что от нас требуется теперь, Корнелий мой, — наставлял друга Вано.
— Ты же знаешь, как я могу работать…
— Знаю, конечно, знаю, но зачем ты говоришь — застыл, с мыслями не можешь собраться? Мы, большевики, не должны так говорить, не смеем. Давай раскачивайся, принимайся за дело… Летом куда собираешься?
— Должно быть, в Карисмерети…
— Вот и отлично. Нигде нельзя так хорошо отдохнуть, как в деревне. И нервы свои в порядок приведешь и, быть может, поработаешь. Я все насчет рассказа твоего. Заканчивай, я хочу напечатать его в следующем номере. Так и запомни, не подведи меня. Когда возвратишься из Карисмерети, будешь работать в редакции журнала «Светоч». Ну, а что пишут из Карисмерети?
— Пишут, что председателем исполкома у нас избран Галактион Гелашвили…
— А больше ничего не слыхал?
— Нет… А что?
— А то, что этого подлеца, Дата Кипиани, крестьяне вздернули на том самом дубе, на котором был повешен Годжаспир.
— Это справедливая, хотя и жестокая, кара, — заметил Корнелий.
Встреча и беседа с Вано оставили в душе Корнелия глубокий след. Прощаясь с другом, он твердо пообещал взяться за работу.
Приехав в деревню, Корнелий узнал, что мать не очень горевала, лишившись своих земельных угодий: ни возраст, ни сильно пошатнувшееся здоровье не позволяли ей справляться с хозяйством так, как она справлялась с ним раньше. «Для меня теперь даже много дома и оставшегося клочка земли при нем… Скоро, наверное, мне понадобится и того меньше».
Тереза за последнее время стала совсем старой. Она все чаще жаловалась сыну на тяжелый недуг, подтачивающий ее силы.
Корнелий по-прежнему много времени проводил за книгами, наблюдал за жизнью, собирал факты, записывал свои впечатления. Он не только закончил рассказ «Шамхор», но и сделал много заметок к двум новым рассказам. Но даже во время этой интересной, увлекательной работы его угнетала неотступная мысль: «Что будет с матерью?» Он чувствовал, что близится роковой день окончательной разлуки с нею…
Что касается сестры Терезы, Елены, и Дата Микеладзе, то они сочли возвращение в Тифлис нецелесообразным и решили «переждать» в Карисмерети.
Дата не без радости согласился променять обещанную ему Ноем Жордания должность товарища министра просвещении на скромную должность заместителя директора карисмеретской средней школы…
Скоро в Карисмерети приехал и брат Корнелия, Евгений, недавно возвратившийся из научной командировки в Париж и теперь возглавивший кафедру топографической анатомии Государственного университета Грузии. Евгений приехал вместе со своей красавицей женой Тамарой Мачабели, работавшей ассистенткой при его кафедре. Она обладала приятным грудным голосом и своим пением романсов доставляла большое наслаждение Ионе Чхеидзе, так любившему поэзию и музыку…
…Как-то раз, в холодный, ненастный день поздней осени, Корнелий, возвращаясь из деревни в Кутаис, остановился вместе с другими пассажирами у знакомого нам духана Сигунава. Когда он собирался войти туда, к нему подошел крестьянин с большим, туго набитым продуктами хурджином, перекинутым через плечо. Брюки у крестьянина были подвернуты до колен. В глаза бросались голые, худые ноги и промокший насквозь башлык. Корнелий не сразу узнал в бедно одетом крестьянине Беглара Саникидзе. Они поздоровались и заговорили о карисмеретских делах. Глядя на жалкую-фигуру Беглара, Корнелий поражался резкой перемене, происшедшей в нем. Он не видел его давно и теперь вспомнил то время, когда Беглар был управляющим Отия Мдивани, лишившегося все-таки своего богатого имения и умершего год тому назад. «Не ожидал Беглар в годы довольства и покоя, под крылышком всесильного хозяина, — думал Корнелий, — что у Бабо родится еще двое детей, что после смерти Отия на его плечи ляжет забота о двух семьях. Разве мог он представить себе тогда, что ему придется, добывать с невероятным трудом для привыкшей к довольству Бабо белый хлеб, масло, сахар, переходить вброд в непогоду, ночью с тяжелыми хурджинами бурную Квирилу! Думал ли он тогда, что близок уже день, когда крестьяне отберут у Отия все земли, всех буйволов, быков, лошадей и он, Беглар, должен будет шагать пешком по Бнелемтскому подъему, покрывая в один день расстояние между Кутаисом и Зедазени, что своенравная, властная, избалованная Бабо не остановится ни перед чем, чтобы высосать из своего любовника все соки, обратить его в загнанную клячу? Не чуял тогда Беглар, что близится горькая расплата за сладкие дни, проведенные им с женой своего барина…»
Пассажиры вышли из духана, и возница занял свое место на козлах. Корнелий быстро попрощался с Бегларом и вскочил на подножку уже тронувшегося дилижанса…
К четвертой годовщине Октябрьской революции рассказ «Шамхор» был напечатан, и вскоре Корнелий стал работать в редакции журнала «Светоч» в качестве заведующего отделом прозы.
…В первых числах июля 1927 года брат Корнелия, Степан Мхеидзе, назначенный заместителем народного комиссара просвещения Аджарии, получил двухмесячную командировку для ознакомления с постановкой учебно-воспитательной работы в Москве и Ленинграде. Он пригласил с собой в далекую поездку Корнелия и Иону Чхеидзе. И тот и другой с неописуемым восторгом приняли предложение. Этим восторгом они были охвачены в течение всей подготовки к поездке. Он сопутствовал им, не оставлял ни в Москве, ни в Ленинграде.
Неизгладимое впечатление произвел на
