юг со своим богатством.
— Хорошо, — устало кивнул он. — Раз такова твоя воля, я возьму с собой Аменарту, если она согласится, но тогда не будет мне от нее покоя.
И он ушел, смиренно поклонившись мне, — так распрощалась я с Нектанебом, последним фараоном Египта. Я глядела ему вслед и гадала, правильно ли поступила, запретив убивать Калликрата. Мне вдруг пришло на ум, что гибель грека избавит меня от многих бед. Почему бы ему и не умереть, как умерли другие, согрешившие против богини? Ответ созрел в моем сердце: «Калликрат согрешил, и не только против богини, но также и против меня — предпочтя мне другую женщину».
И тогда я поняла правду. Моя восставшая плоть мечтала о том, что дух отвергал. Мой дух был далек от этого мужчины, однако плоть моя стремилась быть с ним рядом. Да, она говорила: «Пусть лучше Калликрата убьют, чем он достанется другой», дух же отвечал: «Что делать ему рядом с женщиной, чья душа стремится к высшему? Пусть Калликрат идет своим путем, а ты иди своим. Но самое главное, Айша, не марай руки его кровью».
И я отпустила Калликрата, не ведая, что в книгах Судьбы уже записано: мне суждено не просто запачкаться его кровью, но погрузиться в нее по горло. Да, в тот день я спасла Калликрата от меча Нектанеба и отпустила восвояси, решив впредь никогда больше не думать о нем.
Однако вышло так, что Судьба сыграла со мной злую шутку. Назавтра я сидела в сумраке внешнего двора нашего храма и молила богиню избавить от терзаний мое измученное сердце, ибо, увы, как ни старалась я скрыть это, сердце мое страдало. И вот пришел жрец в белой мантии, явился Калликрат собственной персоной, но совсем не похожий на того славного греческого воина, что отражал атаки на «Хапи» или бился в поединке с гигантом Никостратом. Нынче золотистые кудри его были полностью сбриты, а лицо побледнело от скудной пищи, ибо лишь фруктами и водой обязаны питаться присягнувшие Исиде. Да, пищи сей было вполне достаточно для меня, едва прикасавшейся к другой еде, или же для старого Нута. Но мог ли довольствоваться этим высокий крупный мужчина, до недавнего времени бывший воином? И даже выражение его лица стало иным — на нем будто отражалась некая душевная борьба.
Калликрат прошел, не заметив меня, приблизился к статуе богини, опустился перед ней на колени и принялся искренне молиться — быть может, просил даровать ему помощь и благословение. Наконец поднявшись, он еще раз прошел мимо меня — я увидела, что его серые глаза полны слез, и мне страстно захотелось утешить его. Также я разглядела, что он по-прежнему носит на пальце мой подарок — перстень-талисман.
Калликрат вышел, направляясь через украшенный колоннами внутренний двор к концу крытой галереи. Из этой галереи вдруг появилась женщина — смуглая и прекрасная Аменарта. Разглядеть ее не составило труда: не знаю почему, но в тот день она сняла покрывало Исиды и облачилась в пышный наряд принцессы — чересчур откровенный, поскольку он слишком обнажал ее прелести, и, неподобающе роскошный, на густых черных волосах сверкал золотой венец с царским уреем, а на руках и груди искрились самоцветами браслеты и ожерелья.
«Встреча их не случайна», — подумала я.
И ошиблась: завидев принцессу, Калликрат вздрогнул и повернулся с явным намерением бежать, прикрыв ладонью глаза, словно боялся ослепнуть от ее красоты. Аменарта подняла лицо, как бы в мольбе, которой он не услышал, а затем схватила его за руку и потянула в тень галереи.
Там они оставались довольно долго, поскольку в этот час в храме было безлюдно: никто не нарушал их уединения. Наконец оба появились из галереи, выступив на свет, и я увидела, что руки принцессы обвивают Калликрата и голова ее покоится у него на груди. Наконец они разделились. Аменарта опять исчезла в тени и удалилась восвояси, тогда как Калликрат принялся мерить шагами двор, бормоча что-то себе под нос, как человек, не отдающий себе отчета в собственных действиях.
Я покинула укрытие и подошла к греку со словами:
— Вижу, ты встревожен, жрец. Быть может, богиня отказывается внять твоим молитвам? Быть может, ты устал от них и хочешь вновь выступить в роли великого воина, как делал сие на борту «Хапи» или совсем недавно на северных топях? Коли так, ты опоздал, жрец, потому что Египет пал и все кончено. Если только ты, по примеру Ментора и многих других соотечественников, не продашь свой меч Оху Артаксерксу.
— Да, Пророчица, — ответил он. — Египет и впрямь погиб, что, впрочем, меня, грека, не слишком печалит, но и я тоже погиб, влекомый злым роком.
— Расскажи мне об этом, если тебе угодно. Или промолчи, коли хочешь, о жрец. Но знай: тем, что слышит Пророчица, она делится с одной лишь Вселенской Матерью.
Сказав сие, я повернулась и направилась обратно в тень храма, где прислонилась к колонне, — помню, что на ней был высечен бог мудрости Тот, взвешивающий сердца перед Осирисом. Я стояла и ждала, пойдет ли Калликрат за мной или отправится восвояси.
Недолго поколебавшись, он наконец подошел и хрипло проговорил:
— Пророчица, я говорю под сенью крыл Исиды, зная, что услышанные тобою признания не могут быть никому открыты. Однако говорить мне трудно, поскольку вопрос сей затрагивает интересы женщины, да если уж на то пошло, то и твои собственные тоже, моя святейшая Пророчица.
— У меня нет интересов собственных, ибо все во мне принадлежит Исиде, — отрезала я.
— Пророчица, тебе, полагаю, известно, что много лет тому назад случилось мне полюбить девицу царской крови, стоящую много выше меня в обществе, и, кажется, она тоже полюбила меня. Наша страсть обернулась тем, что я обагрил кровью руки родного брата, как ты тоже знаешь. Я бежал к богине, ища примирения и прощения, потому что во мне, думал я, жили два человека: один — в моем теле, второй — в душе моей.
— Как и в большинстве обитателей подлунного мира, — заметила я со вздохом.
— Меня воспитывали как солдата, я происхожу из народа воинов, из семьи мужчин благородной крови, приятных ликом и безрассудно отважных, — таким прежде был и я сам, хотя мало кто, увидев меня в нынешнем моем одеянии, догадается об этом.
— Я видела тебя в доспехах и могу догадаться, — ответила я с легкой улыбкой.
— Тот самый я-солдат,
