Господин Жерар махнул рукой, словно хотел сказать: «Поговорим о чем вам угодно, лишь бы говорили вы, а я слушал».
Очевидно, Жибасье понял его жест как согласие и продолжал:
— Да, поговорим о чем-нибудь более веселом. Это ведь нетрудно, правда?
— Нет, не трудно.
— Сегодня вы давали ужин нескольким друзьям, дорогой господин Жерар? Заметьте, что я позволяю себе называть вас «дорогой господин Жерар», потому что и вы время от времени зовете меня «дорогим господином Жибасье»… Вот только что вы оказали мне эту честь.
Господин Жерар кивнул.
Жибасье облизнул губы.
— Должно быть, вы задали недурной ужин, а?
— Не хочу хвастать, но, по правде говоря, думаю, что так.
— Я так просто в этом уверен, судя по запахам, доходившим из кухни в переднюю, где я вас дожидался.
— Я сделал все что мог, — скромно сказал г-н Жерар.
— И ужинали вы в парке, на лужайке? — продолжал Жибасье.
— Да.
— Смотрелось, должно быть, чудесно. Вы за ужином пели?
— Не успели: вы пришли перед самым десертом.
— Да, я свалился среди этой семейной идиллии, словно бомба, как Банко из «Макбета» или Командор из «Дон Жуана».
— И правда, — попытался улыбнуться г-н Жерар.
— Но признайтесь, — продолжал Жибасье, — что в этом есть и ваша вина, дорогой господин Жерар.
— То есть как?
— Ну разумеется! Предположим, вы оказали бы мне честь и пригласили бы меня вместе с вашими друзьями. Готов поставить тысячу против одного, дорогой господин Жерар, что если бы я сидел у вас с самого начала ужина, то к концу его я не пришел бы вам мешать.
— Поверьте, дорогой господин Жибасье, — поспешил сказать г-н Жерар, — что я весьма сожалею о своей забывчивости. Но уверяю вас, что это произошло не нарочно и только от вас зависит, чтобы я исправил свою оплошность.
— Нет, клянусь честью, — возразил Жибасье, изображая глубокую печаль, — нет, клянусь честью, я на вас сердит.
— На меня?
— Да, вы ранили меня в самое сердце. А вы знаете, — продолжал Жибасье, патетическим жестом поднося руку к груди, — сердечные раны смертельны!.. Увы, — прибавил он, переходя от печали к сетованиям, как перед тем перешел от меланхолии к печали. — Снова я обманулся в своей доверчивости, еще одна иллюзия умирает, еще один черный лист запечатлен в книге моей и без того невеселой жизни! О дружба! Непостоянная легкомысленная дружба, которую лорд Байрон опрометчиво назвал «любовью без крыл»! Сколько страданий ты мне причинила и еще доставишь в будущем! И автор «Мира как он есть» поистине превзошел тебя, поэт-аристократ, когда вместо оды или хвалы Дружбе воскликнул с горечью: «Ныне твои алтари, о богиня, не освещает жертвенный огонь! Под сводами твоего храма не звучат гимны твоих рабов! Согнанная выгодой со своего векового места, ты бродишь одна, всеми покинутая, жалкая игрушка придворной черни и всех этих ничтожных смертных, утомленных гнусной жадностью! Среди людей, кичащихся богатством, происхождением, величием, кто обратит внимание на твои крики, кто сжалится над твоей несчастной судьбой, кто придет в твой храм?» Увы, увы, незадачливый Жибасье, как Портленд, герой поэмы, — единственный, кто еще хочет туда войти!
После этой претенциозной цитаты, всю педантичность которой вряд ли оценил г-н Жерар, бывший каторжник вынул из кармана желтый платок и сделал вид, что вытирает глаза.
Ванврский филантроп, который не понимал, да и — поспешим прибавить — не мог понять, к чему клонятся разглагольствования его спутника, поверил, что тот в самом деле взволнован, и стал его утешать и извиняться.
Однако тот продолжал:
— Должно быть, современный мир совсем испортился; когда древний мир приводит, не говоря уж об Ахилле и Патрокле, четыре примера такой дружбы, которая простых смертных превращала в полубогов, нам нечего противопоставить таким образцам, как Геркулес и Пирифой, Орест и Пилад, Эвриал и Нис, Дамон и Пифий. О, мы поистине вернулись в железный век, в век ада, дорогой господин Жерар!
— Вы хотите сказать, сударь, что мы подъехали к заставе Анфер? — вмешался кучер, который остановил свой фиакр и, подойдя к дверце, услышал последние слова Жибасье.
— Как? Уже? — промолвил Жибасье, спускаясь с небес на землю и с трудом возвращаясь от элегического тона к обычному. — Мы уже у заставы Анфер? Смотрите-ка! А дорога не показалась мне длинной. Сколько же мы ехали?
Он вынул часы.
— По правде говоря, час с четвертью! Вот мы и приехали, дорогой господин Жерар!
— Однако мы же не на Иерусалимской улице, как мне кажется, — с беспокойством заметил г-н Жерар.
— А кто вам сказал, что нам нужно на Иерусалимскую улицу? Я вам этого не говорил, — возразил Жибасье.
— Куда же нам нужно? — удивился филантроп.
— Я еду по своим делам, — сообщил бывший каторжник, — а если у вас тоже есть дела, предлагаю вам ими заняться.
— Но у меня нет никаких дел в Париже! — воскликнул г-н Жерар.
— Тем хуже! Если бы у вас было чем заняться сегодня в столице, да еще в этом квартале, вы бы уже оказались на месте.
— Ах, так, метр Жибасье! — вскинулся г-н Жерар. — Уж не вздумалось ли вам надо мной посмеяться?
— Похоже, так, метр Жерар, — расхохотался каторжник.
— Так господин Жакаль меня не ждет? — в бешенстве крикнул г-н Жерар.
— Не только не ждет, но даже могу вам сказать: если вы явитесь к нему в этот час, можете быть уверены, что он приятно удивится.
— Значит, вы меня мистифицировали, метр шутник! — вскричал г-н Жерар: по мере того как опасность отступала, к нему возвращалась его заносчивость.
— Совершенно верно, честнейший господин Жерар. Теперь мы квиты или сквитались, как вам больше нравится.
— Но я никогда не делал вам ничего плохого, Жибасье! — воскликнул г-н Жерар. — За что же вы сыграли со мной эту злую шутку?
— Вы не делали мне ничего плохого? — возмутился Жибасье. — Он говорит, что не делал мне ничего плохого! Неблагодарный! А о чем мы говорим все время, с тех пор как выехали из Ванвра, если не о черной неблагодарности? Как, забывчивый друг?! Ты даешь на своей ванврской вилле гастрономически-политический раут, приглашаешь на предвыборно-кулинарное собрание самых заурядных знакомых и забываешь о самом нежном своем друге, своем Пирифое, Пиладе, Эвриале, Дамоне, своем втором «я»! Ты о нем забываешь, словно о дорожном мешке, попираешь его ногами, плевать ты хотел на его верность! Да простят тебя боги! Я же решил сыграть эту шутку, чтобы отомстить тебе за обиду тем же способом, каким она была нанесена. Ты оставил меня без твоего ужина, а я твой ужин оставил без тебя. Что скажешь?
