наиболее бедна звуковыми повторами.
Таковы основные взгляды автора, которые вырисовываются из прихотливой последовательности «Заметок о лирике». Конечно, за пределами этого изложения остается множество отдельных тонких наблюдений: о разнице между неподвижным «я» лирического стихотворения и движущимся «я» лирической прозы (или, добавим, лирической поэмы, – с. 9); о том, что самые динамичные стихи Блока так же бедны глаголами, как стихи Фета, а динамика их – от разноплановости нанизываемых образов (в стихотворении «Черный ворон в сумраке снежном…» всего три глагола, – с. 156); о скрытой грусти в концовке пушкинского шутливого «Подъезжая под Ижоры…» (с. 169–170); об аллитерации как звуковом «неологизме» (с. 53) и проч. За пределами этого разбора остается и такая важнейшая часть книги, как конкретные анализы лирических стихотворений, рассеянные по всем главам, тонкие, многочисленные и разнообразные: рядом с Пушкиным, Фетом и Ахматовой, с Гете, Рильке и Гейне (отметим особенно с. 99–115, специально посвященные Гейне) здесь присутствуют Ли Бо и У.-Б. Йейтс и наши современники И. Лиснянская и В. Шефнер. Разбираемые иноязычные стихотворения почти все даны в собственных переводах Т. Сильман (иногда с автокомментариями к ним, как на с. 70), и это придает книге особенно органичное единство. Очень хорошо, что в конце книги приложены тексты приводимых стихотворений на языке оригинала: конечно, они необходимы при таких переводах, как «Горные вершины» Лермонтова или «Всевластна смерть…» самой Т. Сильман. Жаль, что не было возможности поместить здесь хотя бы подстрочники привлекаемых автором китайских стихотворений: может быть, они тоже могли бы навести на интересные мысли.
Т. Сильман не успела завершить работу над «Заметками о лирике», и местами это чувствуется в книге. Например, неудачным издательским сокращением выглядит вся глава VII: логическим центром ее должен служить детальный анализ «Лорелеи» Гейне и двух ее русских переводов (опубликованный, тоже посмертно, отдельной статьей), но из главы он исключен, и поэтому важнейшая тема «„данное“ и „новое“ в пределах лирического текста» остается недоговоренной. Незаконченным остался интересно начатый анализ стихотворения О. Мандельштама «Мастерица виноватых взоров…» (с. 164–167). Можно думать, что при окончательной обработке книги в ней получил бы развернутую трактовку наряду с образным, эмоциональным и фоническим уровнями стихотворного строя также и метрический его уровень: всякий стиховед подтвердит, что он включается в «концерт для смысла с оркестром» по тем же правилам аккомпанемента, какие Т. Сильман установила для других уровней лирического стихотворения. Наконец, не исключена возможность, что, блестяще показав организацию времени в лирике, она остановилась бы внимательнее и на организации пространства в лирике: здесь тоже есть своя система координат, определяемая точкой зрения автора, так что, например, даже о стихотворении Фета «Это утро, радость эта…» вряд ли можно сказать: «все здесь слилось и смешалось воедино» (с. 93), – направление и движение авторского взгляда организовано в нем достаточно четко и строго.
Однако все эти невольные незавершенности не режут глаз. Ведь сам жанр «Заметок о лирике» как бы предполагает незавершенность. «…Исчерпать эти вопросы вообще невозможно», – пишет Т. Сильман на последней странице своей книги (с. 205). Если бы даже возможно было описать до конца текст стихотворения, эту «модель» лирического переживания, то заведомо невозможно описать до конца то, что находится за текстом, – само лирическое переживание поэта, реконструируемое читателем. А именно это – главный предмет книги Т. Сильман. Автор исследует не только (и, может быть, не столько) Пушкина и Гете, сколько свое восприятие их творений, и доверительно предлагает нам проверить себя, на каждом шагу приглашая задуматься над вопросом, который обязателен для филолога при анализе всякого текста: где кончается заданное поэтом и начинается воссозданное читателем? Это рассказ читателя о своем читательском опыте (и не только читательском, но и писательском: переводчик стихов – тоже поэт) – опыте сотворчества с автором. А сотворчество Т. Сильман было талантливым, вдумчивым и тонким. «Всю свою жизнь Тамара Исааковна работала над темами, которые были ей душевно близки, которыми она увлекалась не только как исследователь, но и как внимательный читатель и зритель. И эта увлеченность предметом исследования, являвшегося одновременно и предметом глубокого и богатого эстетического восприятия, давала широко проявиться ее таланту личности». Этими словами Д. Лихачева, заключающими содержательное и тепло написанное послесловие к книге (с. 222), хочется закончить и наш отзыв.
ОБ ИТОГАХ И ПРОБЛЕМАХ СЕМИОТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ 169
В связи с тем, что семиотические исследования в нашей стране приближаются к своему 25-летнему юбилею (промежуток для истории науки незначительный, но все же дающий возможность подвести некоторые итоги), редколлегия «Трудов по знаковым системам» решила уделить некоторое место ответам на вопросник, который был предложен ряду исследователей. Мы обратились с такими вопросами:
1. Какие научные результаты, достигнутые за это время, Вы считаете наиболее значительными?
2. Какие направления исследований Вы считаете наиболее перспективными в будущем?
3. Какие научные надежды, которые возлагались на 1960‐е годы на семиотику, по Вашему мнению, не оправдались?
Участникам была предоставлена свобода отвечать лишь на те из вопросов, которые их заинтересуют.
Редколлегия
Я позволю себе судить только о той области, в которой чувствую себя относительно сведущим, – о стиховедении. Правда, я заранее рад, что одним из самых перспективных его участков представляется сейчас именно тот, где стиховедение теснее всего смыкается со смежными и более общими проблемами семиотики, – вопрос о семантическом ореоле стихотворных размеров (об этом ниже, § 2а).
1. Что достигнуто. Оживление стиховедческих исследований, начавшееся около 1960 года, началось с большого события: А. Н. Колмогоров усовершенствовал вероятностную модель стиха, предложенную Б. Томашевским еще в 1917 году, и она впервые стала надежным рабочим орудием в руках стиховедов. Все, что было сделано ценного в стиховедении за прошедшие годы, было связано с использованием точных методов анализа – теории вероятностей и статистики.
а) Вглубь. Одним из главных достижений этих лет мне кажется работа М. А. Красноперовой о механизме центрального события истории русской ритмики – возникновения альтернирующего ритма в русском 4-стопном ямбе. В этой и смежных работах впервые предпринят дифференцированный анализ ритма отдельных словесных категорий в составе стиха; и выделение одной из них (длинных «пиррихиеобразующих» слов) дало возможность ответить наконец на вопрос, остававшийся загадкой со времен Андрея Белого. Я знаю, что многое в работе М. А. Красноперовой вызывает серьезную критику специалистов; но того, что мне представляется главным в ее работе, эта критика, как мне кажется, не затрагивает.
б) Вширь. Здесь проведены большие подсчеты (по метрике чисто статистические, по ритмике – с использованием вероятностной модели Томашевского – Колмогорова), во много раз увеличившие материалы
