нас. А за нами рев зрителей, выкрики: «Не в счет!», «Нет, в счет!», «Нет, не в счет!», «Спроси у судьи!», «Спроси у Эда!», «Эд, скажи ему!» — и зрители, которых распугал Ахерон, лезли теперь через дыру на дорожку и присоединялись к толпе у финиша. Я поискал глазами Неда, даже как будто нашел его, но это был Ликург, он бежал по дорожке навстречу мне и сразу взял Громобоя под уздцы и повернул. — Пошли, — сказал он. — Можно передохнуть. Ему надо остыть. Мистер Маккаслин сказал — отвести его вон туда, под акации, где стоит двуколка, там ему будет спокойно и мы разотрем его. — Но я попытался остановить Громобоя.
— Что случилось? — спросил я. — Будет этот заезд считаться? Мы же выиграли, верно? Первые пришли к финишу, а они просто его обогнули. Слушай, — сказал я, — ты его отведешь, а я пойду и узнаю.
— Говорю тебе, нет, — сказал Ликург. Они с Громобоем уже шли рысцой. — Мистер Маккаслин тебе тоже не велел оставаться здесь. Велел нам с тобой быть при коне, приготовить его — до следующего заезда меньше часа осталось, и уж его-то мы должны выиграть, потому что если этот нам не зачтут, так следующий кровь из носу, а нам надо выиграть. — Дорожка кончилась. Ликург поднял перекладину, и мы направились к купе акаций ярдах в двухстах от круга. Я уже видел двуколку дядюшки Паршема, она была привязана к одной из акаций, и все еще слышал, как орут возле судейской трибуны, и мне по-прежнему хотелось вернуться и узнать. Но Ликург и это предусмотрел: у него уже были наготове и ведра, и щетки, и тряпки, и в двуколке даже стояла маслобойка с водой, чтобы нам сразу же расседлать Громобоя и начать его обрабатывать.
Так что, до прихода Неда, первую информацию о том, что произошло (и продолжало происходить) я получил из вторых рук — сперва от Ликурга, который мало что успел увидеть до того, как Нед отправил его за мной, потом и от других: вопли, истошные крики против и за (да, да, нашлись люди, которые все-таки поставили на Громобоя, хотя уже дважды проиграли на прошлогодних скачках или в прошлогодних заездах, называй как хочешь, и вчера в первых скачках; потому что мне было только одиннадцать, и я еще не усвоил, что нет на свете такой клячи, на которую кто-нибудь да не поставил бы — разумеется, если ей удалось доковылять до старта на своих четырех), чуть ли не рукопашная, и Нед в центре всего, вернее, средоточие всего, учтивый и спокойный, но и упорный, и настойчивый, и отбивающий все атаки.
— Да это же не скачки! Для скачек нужны хотя бы две лошади, а тут одна вовсе даже и не по дорожке скакала.
И Нед:
— Нет, сэр. В правилах не сказано, сколько лошадей. В них только об одной лошади сказано, — что ежели она нарушений не сделала, и все время скакала вперед, и жокей с нее не сверзился, и она пришла первая к финишу, считать ее победительницей.
— Вот ты и доказал, что победила вороная; она ничего не нарушила, ну, разве что двадцать футов этого барьера, и уж наверняка все время скакала вперед, я же своими глазами видел, как добрых двадцать человек, а то и больше, еле-еле у нее из-под копыт выскочили, и ты сам видел, что к финишу она пришла на целых два корпуса раньше, чем гнедая.
И Нед:
— Нет, сэр. Линия финиша пересекает дорожку только от барьера до барьера. До Миссипи она не доходит. А ежели бы доходила, ее с нынешнего утра всякие лошади пересекли, а мы о них и слыхом не слыхивали. Нет, сэр. Что говорить, с этим барахляным барьеришком неладно получилось, но мы своей лошадью были заняты, никак не могли остановиться и ждать, покуда та лошадь на дорожку воротится.
И тут внезапно на сцене появились трое пришлых — так, во всяком случае, выходило по рассказам: не трое незнакомцев, потому что один из них был сам полковник Линском и все его знали, он ведь был их соседом. Так что они, видимо, разумели, что двое других были просто его гостями, приезжими из города, или, возможно, что они были его лет и платежеспособности, тоже в сюртуках и при галстуках, и один из них взял дело в свои руки, протискался в середину толпы, которая орала вокруг Неда и растерявшихся судей и распорядителей, и сказал:
— Джентльмены, у меня есть предложение. Этот человек, — подразумевая Неда, — говорит, что его лошадь скакала согласно правилам и пришла к финишу первая. Но все мы видели, что другая лошадь скакала быстрее и лидировала у финиша. Вот тут, за мной, стоят владельцы этих скакунов: полковник Линском, ваш сосед, и мистер Вантош, который живет в Мемфисе, то есть так близко от вас, что вы и его признаете соседом, когда лучше познакомитесь. Они договорились — и я уверен, судьи одобрят их решение — считать этот раз, так сказать, условным вкладом — есть такой термин у банкиров. Вам всем приходилось иметь дело с банкирами, хотели вы того или не хотели… — говорят, он даже сделал в этом месте паузу, ждал, чтобы ему заплатили смехом — и дождался, — и знаете, что они для всего придумали названия.
— И со всего дерут проценты, — сказал кто-то из толпы, и тут приезжий получил смех бесплатно и сам засмеялся.
— В данном случае условный вклад означает отсрочку. Не отмену, не аннулирование, а именно отсрочку. Все ставки остаются в силе; никто не выиграл и не проиграл; вы можете увеличить сумму, или поставить сразу на обеих лошадей, или сделать вообще все, что вам заблагорассудится; ставки действительны и на следующий раз, владельцы скакунов добавляют еще по пятьдесят долларов, а победитель в следующем заезде будет признан победителем и в этом. Кто выиграет следующий раз, тот выиграет всё. Как вы смотрите на мое предложение?
Вот что я, то есть мы, то есть я и Ликург узнали позднее. Но пока что мы ничего не знали, просто ожидали, что Нед или еще кто-нибудь придет или пошлет за нами, Громобой был уже растерт и накрыт попоной, и Ликург все время проминал его, а я сидел, прислонившись к дереву и сняв ездовой носок, чтобы просохла повязка, и мне казалось, это длится часы, вечность, а потом казалось — времени вообще не существует, оно не то куда-то провалилось, не то спрессовалось. Потом появился Нед, он шел очень
