заключать браки только внутри своей касты, а браки с исконным населением запрещены категорически. Однако за тысячелетие со своего прихода в Индию здешние арии гораздо больше потемнели кожей и глазами, чем их персидские родичи. И тем не менее они совершенно серьезно заверят вас, что черны из-за палящего в сухое время года солнца. И я всегда соглашаюсь.
Я уже собирался удалиться на ночь к себе в шатер, когда в дверях зернохранилища возник высокий обнаженный человек. На мгновение он замер, щурясь на свет. Волосы его свисали с головы чуть ли не до лодыжек, ногти на руках и ногах были такими длинными, что загибались, как клюв у попугая. Похоже, дорастая до определенной длины, они сами обламывались. В руках пришелец держал метлу. Когда глаза его привыкли к свету, он медленно двинулся ко мне, метя пол перед собой.
Те, кто еще не спал, ошеломленно, как и я, уставились на незнакомца. Наконец один из моих телохранителей выхватил меч, но я жестом велел пропустить странного пришельца.
— Это еще что за чудо? — спросил я Караку.
— Он вроде как святой. Наверное, это джайн. Или сумасшедший. Или и то и другое сразу.
Незнакомец встал передо мной, поднял метлу, словно салютуя, и произнес что-то, чего я не понял, но разобрал Карака.
— Это сумасшедший, — пояснил он. — И джайн. Джайны — одна из наших самых древних сект.
— И все джайны сумасшедшие?
— Совсем наоборот. Но этот говорит, что он переправщик, а никакой он не переправщик. Этого не может быть. С начала времен их было всего двадцать три.
Все это для меня звучало полной бессмыслицей.
— Что за переправщик? И почему он голый? И зачем эта метла?
Незнакомец без спроса тщательно вымел пол вокруг себя и передо мной, а затем сел, скрестив ноги, и забормотал какую-то молитву. Карака был настолько потрясен появлением своего соотечественника, что отказывался отвечать на вопросы, пока я не напомнил ему, что Великий Царь, в частности, интересовался индийскими религиями, и это соответствовало истине. Понадобись Дарию для завоевания Индии разгуливать нагишом с метлой в руках, он бы не раздумывал.
— Переправщик — это самый святой из людей. Последний раз такой появлялся на земле около двухсот лет назад. Я слышал, что теперь появился новый, но, несомненно, этот голый не переправщик. Прежде всего, голыми ходят только экстремисты, или, как говорят джайны, голыши.
— А метла?
— Сметать насекомых. Джайны не должны убивать никаких живых существ. Они даже часто носят маску, чтобы случайно не вдохнуть какую-нибудь мошку. Они не возделывают землю, потому что при пахоте гибнут букашки; не едят меда, чтобы не голодали пчелы. Они не могут…
— Ладно, а что они могут?
— Они прекрасные предприниматели, — улыбнулся Карака. — Мой отец был джайном. Но я — нет. Это очень древний культ… Еще доарийский. Джайны не признают арийских богов. Они не верят в Варуну, Митру, Брахму.
— Потому что это демоны. — Тут я вкратце процитировал Зороастра.
— Для Зороастра это, может быть, демоны, а для нас это просто ничто. Мы очень не похожи на ариев. Они верят в жизнь после смерти: для праведников — на небесах, для грешников — в аду. Мы — нет. Мы верим в переселение душ от одного человека к другому, или в дерево, в камень, в животное. Мы считаем высшим состоянием нирвану, то есть угасание, как свеча. Остановку длинной цепи бытия. Это окончательное существование на самом потолке Вселенной — в совершенстве и спокойствии. Но чтобы этого достичь, нужно, как сказал бы джайн, переправиться через реку — избавиться от земных желаний, подчиниться вечным законам.
Много лет я пытался выяснить, имел ли Пифагор какие-либо контакты с джайнами. Свидетельств этому я не нашел никаких. Если он ни от кого не узнал о новых воплощениях и до мысли о переселении душ дошел сам, то, возможно, это доарийское воззрение и верно.
Лично у меня эта мысль вызывает содрогание. Вполне достаточно родиться и умереть один раз. После смерти, учит Зороастр, каждого из нас ожидает суд. Праведники попадут в рай, грешники — в ад. В конце концов, когда Истина уничтожит Ложь, все превратится в Истину. Мне это кажется не только разумной, но и полезной религией. Вот почему я не представляю ничего более ужасного, чем перескакивание из тела в тело или из змеи в осу, а потом в дерево. Конечно, никто — как Пифагор — не помнит прошлых воплощений. Но в действительности это не важно. Лично я целиком за нирвану — это слово трудно перевести на греческий. Нирвана — это что-то вроде задувания свечи, но слово имеет некоторые аспекты, и не только не поддается переводу, но и непостижимо для неверующего вроде меня.
— Как возникла земля? — задал я традиционный первый вопрос.
— Мы не знаем, да и не интересуемся этим, — ответил Карака за святого, продолжавшего бормотать молитвы. — Правда, арии говорят, что некогда была пара близнецов, мужчина и женщина.
— Яма и Има? — Я был поражен: эту пару знал и Зороастр, и в деревнях им до сих пор молятся.
Карака кивнул:
— Они самые. Яма хотела ребенка. Но Има боялся кровосмешения. В конце концов она уговорила мужчину, что ему нужна пара, и так возникли люди. И все же кто создал близнецов? Арии говорят о яйце, которое разрубил бог Брахма. Хорошо, но кто снес яйцо? Мы не знаем, да нас это и не волнует. Все мы похожи на шестерых слепцов, попытавшихся узнать, что такое слон. Один нащупал ухо и сказал, что это не зверь, а просто кожистый лист. Другой ощупал хобот и сказал, что это змея. И так далее. Какая разница, откуда и как все взялось, если тебя не интересуют вещи, способные сделать жизнь не только жалкой, но и нечестивой?
Разумеется, Карака не произносил такой речи, я просто попытался выделить вкратце все знания по этой теме, добытые мной за много лет.
Но я сохранил яркие воспоминания о том зернохранилище в древнем хараппском городе. Во-первых, голый джайн вдруг заговорил, и благодаря Караке, научившему меня не тому языку, я смог понять обращенные ко мне слова, которые меня крайне изумили и до сих пор звучат в ушах:
— Когда родился девятый от конца переправщик, у него был брат, столь же злой, насколько сам он был добр. Змеи выросли из плеч злого брата, и не было злодейства, какого бы он не совершил. Как один брат был воплощенная доброта, так второй — совершенное зло. И так продолжалось, пока наконец свет не поглотил
