Затоптали бы, блин, их с Джеймсом в два счета, да Сыма помог. О, Сыма Цзян держался молодцом. Сообразительный старик вовремя перехватил посередке швабру, которой немцы давеча отдраивали катерок, и орудовал ею, как коротким боевым посохом.
И все‑таки драка затягивалась. К пулемету на корме вовремя не успеть. А если не успеет и Алексич... Подвижная зенитная станина позволяет крутить скорострельный «MG. С/38» в любую сторону и наклонять ствол под любым углом. Фашикам достаточно просто развернуть пулемет к трапу и выкосить очередями конных смутьянов в черных плащах. А уж тогда и трем диверсантам, пробравшимся на борт судна, – хана.
У пулемета суетились двое эсэсовцев. Расчехляли. Заряжали...
– Гаврила! – дико заорал Бурцев. – Быстрее!
На трапе живой пробкой сгрудились тевтонские рыцари и кнехты. С полдюжины человек заслоняли собой «раумбот»!
Алексич не остановился, не натянул повод. Наоборот – наподдал шпорами по конским бокам. Влетел с разгону на сходни. Вломился в орущую людскую кучу, разя булавой, топча копытами. Немцы оказались не столь расторопны, как шведы на Неве. В этот раз сбросить Гаврилу в воду не удалось – ни с конем, ни без оного. Зато с трапа горохом посыпались крестоносцы.
Всадник пробился. Ворвался на катер. Когда «MG. С/38» был готов к бою, по палубе уже вовсю громыхали подкованные копыта. Смертоносный удар булавы, еще один – и пулеметчики отлетели от кормового орудия.
Глава 61
В порту творилась невообразимое. Крики, вой, стенания затаптываемых заживо. Вопящая толпа пятилась от «Буцентавра» и «раумбота». Дож растерял все свое напускное величие. Сенаторы, впрочем, тоже. Пышная процессия венецианской знати рассыпалась, развалилась на кучки, смешалась с паникующими простолюдинами. Верные гвардейцы, стремясь уберечь синьора Типоло от всеобщей давки, пустили в ход оружие. Стража буквально прорубала дорогу в обезумевшем людском месиве, спешно уводя своего господина из порта. Господин ничуть не возражал.
А на причале Хранителей Гроба продолжалось побоище. Тевтоны из взломанного оцепления разделились, перестроились, сменили тактику. Одни теперь оттесняли всадников в черных плащах от катера. Другие настырно лезли по трапу на «раумбот», где держал оборону Гаврила.
Освальд с Ядвигой метались по причалу в тщетных попытках прорвать строй крестоносцев. Под Дмитрием, Бурангулом, Збыславом и дядькой Адамом уже пали лошади. Копья кнехтов завалили и коня Гаврилы. Алексич, спешившись, отмахивался булавой из‑за туши несчастного животного, как из‑за баррикады.
Нужно было выручать ребят. Бурцев оставил разбираться с уцелевшими немецкими морячками Джеймса и Сыма Цзяна, сам рванулся к корме, подскочил к 20‑миллиметровке. Ничего сложного: пулемет, да и пулемет. Только большой. Но зато полностью подготовленный к стрельбе. Плоский магазин на два десятка патронов ждет не дождется, когда же его опустошат. Еще пять запасных уложены в решетчатый короб под лафетом.
Бурцев дал очередь сразу – не разворачивая орудие, не целясь. Просто лупанул поверх голов и домов. В белый свет, как в копеечку. Зацепить никого не зацепил, да и не рассчитывал. На другое тут был расчет. И расчет оправдался в полной мере.
Грохот выстрелов накрыл порт. В сетку, предназначенную для отлова стреляных гильз, посыпались горячие цилиндрики. А толпа на берегу обезумела окончательно. И аристократы, и чернь, и гвардейцы дожа шарахнулись прочь. Тевтоны – те и вовсе решили, наверное, что противник обрушил небеса на их шлемы и каски. Рыцари и кнехты отхлынули от «раумбота». Двое ухнули с трапа в воду. Оба ушли на дно мгновенно – в доспехах не шибко‑то поплаваешь... Остальные распластались по причалу, прикрыв головы руками и щитами.
– Сюда! Скорее! – взревел Бурцев.
Упрашивать нужды не было. Через лежавших вповалку живых и мертвых орденских воинов черноплащная дружина перепрыгивала, как через болотные кочки. Потом по трапу загрохотали сапоги. Ядвига (даму – вперед!), а за ней и мужики взбежали на захваченный катер.
О скользкие от крови доски причала бил копытом конь Освальда и Ядвиги. Единственный уцелевший. Разгоряченный битвой и брошенный на берегу, коняга храпел и фыркал – зло, недовольно. Дмитрий и Збыслав сбрасывали трап.
– Освальд, руби канаты! – приказал Бурцев.
Раз‑два! Хрясь! Тресь!
Извивающиеся концы веревок упали в воду. Бурцев выхватил у Сыма Цзяна швабру, навалился, оттолкнулся от края причала.
Ни фига! Нос катера уперся в таран «Буцентавра», чуть оцарапал позолоту и основательно так зацепился за галеру дожа.
Мля! Их еще можно было догнать. Еще можно было даже запрыгнуть с разбегу на борт. Тевтоны зашевелились. Тевтоны осторожно поднимали головы.
А сквозь вопящую толпу к причалу пробивались эсэсовские мундиры. Подмога! Откуда‑то доносился звук «цундапповского» движка. Кто‑то стрельнул в воздух. А может, и не в воздух вовсе. Раз, другой... Упала вдалеке золоченая папаха синьора Типоло. Упал и сам дож Венецианской республики. Шальная пуля? Кинжал наемного убийцы, воспользовавшегося всеобщей суматохой? Или просто обезумевшее человеческое стадо в панике смело и растоптало недавнего кумира вместе с охраной? Какая разница теперь‑то?
Еще одна очередь «шмайсера». Вопли на набережной стали громче. Толпа раздалась, расступилась. Эсэсовцы прибавили шагу.
Бурцев бросился к рубке.
Да, все здесь было в точности, как на картине флорентийца Джотто. Штурвал да рычаги. Да компас. Да гироскопический курсоуказатель. Да гидравлические лаги[170]. Да эхолот. Да навигационный секстан с наклономером. Да дальномер и радиолокационная станция. Да хронометр с секундомером. Да термограф, барограф, барометр, термометр, анемометр, психрометр. Да еще хрен знает чего метр...
Но навигационное и вспомогательные оборудование – на фиг! Сейчас освоить бы главное. А главное сейчас – штурвал да рычаги. Нехитрые, в общем‑то, приборы управления. Можно разобраться самостоятельно. Только вот время...
– Василь, полоняне! – басовито проорал Дмитрий через дверь рубки. – Куда полонян‑то девать?!
Полоняне? Бурцев встрепенулся. Ой как кстати!
– Тащи сюда!
Их оказалось трое. Первый – «синьор Ганс» собственной персоной. Капитан едва стоит на ногах, придерживает вывихнутую правую руку здоровой левой. Второй – матрос с порезанной Джеймсом физиономией. Скрежещет зубами от ненависти. Третий – парень с подбитым глазом и в промасленной куртке. Вот в глазах этого третьего Бурцев и уловил нечто похожее на предчувствие неминуемой смерти вперемешку со страхом. Так ему показалось...
Вести долгие беседы было некогда, а потому Бурцев сказал просто и прямо:
– Мне нужно завести эту колымагу и отплыть из Венеции. Уверяю, с этой задачей я в состоянии справиться сам. Но тот из вас, кто согласится мне помочь, будет жить. Остальные умрут.
Он шагнул к «синьору Гансу»:
– Ты?
Немец презрительно скривил губы, попытался плюнуть в лицо. Не вышло... Длинная тонкая ниточка слюны повисла в уголке рта. Что ж, от офицера цайткоманды Бурцев и не ждал ничего иного. Он двинулся дальше:
– Ты?
– Швайн! – хрипло выдохнул эсэсовец с порезанной щекой. – Свинья!
Жаль... К третьему пленнику Бурцев подойти не успел: сзади раздался глухой стук падающего тела.
Он обернулся. Чтобы увидеть, как упало второе тело. Меч пана Освальда Добжиньского и булава новгородского сотника Гаврилы Алексича уже свершили расправу. Бурцевское «остальные умрут» эти двое восприняли слишком буквально, и двумя немцами на «раумботе» стало меньше.
– Освальд, твою налево! – взревел Бурцев. – Гаврила!
– Они бы все равно ничего не сказали, воевода, – глухо отозвался Алексич.
– А этот вот скажет, – подхватил добжинец. – Все скажет.
Окровавленный меч поляка указывал на оставшегося в живых пленника. Булава Алексича медленно поднималась над головой немца. Тот становился все бледнее и бледнее.
– Отставить! Хватит, я сказал! – приказал Бурцев.
– Почему? – искренне удивился Освальд, – Вид чужой крови и собственной приближающейся смерти обычно развязывает языки лучше, чем пустые угрозы. Не веришь – давай спросим нашего полонянина, будет ли он помогать. Сейчас.
Острие клинка уткнулось в замасленную куртку эсэсовца.
Бурцев спросил.
Эсэсовец кивнул.
– Только я всего лишь моторист, – с трудом вымолвил немец.
– Ну, так заводи мотор, моторист! Считай, что получил повышение. Теперь ты капитан. Или покойник. Понял?
Еще кивок.
– Действуй! Запускай машину – и полный вперед!
Освальд, этот туды ж, растуды ж! – знаток человеческих душ, ухмылялся, покручивая длинный ус, и меч в ножны прятать не спешил. Гаврила тоже демонстративно поигрывал булавушкой. И пленник действовал.
Рука туда, рука сюда. Рычаг, еще один... В утробе «раумбота» – где‑то под палубой – ожили, заработали мощные двигатели. Катер пробила мелкая дрожь. Бурцев ногами почувствовал усиливающуюся вибрацию. Почувствовали и остальные. Заволновались, занервничали. Заоглядывались. Ну да, непривычно, небось, на «железной ладье» кататься. Придется привыкать.
