Стол рухнул. Короткие толстые стрелы ударили в изрисованные доски. Расщепили дерево. Застряли.
Нож брави вошел в горло офицеру цайткоманды.
И гауптштурмфюрер, хрипя, истекая кровью и дико ворочая глазами, что перед ликом смерти перестали быть холодными и мертвыми, совершал посмертный подвиг во славу фюрера и Великой Германии. Офицер СС спешил опустошить обойму, пока еще оставались силы.
«Вальтер» ходил в дрожащих руках ходуном. Глаза эсэсовца – ожившие, горящие, но уже почти ослепшие в преддверии вечного мрака, едва различали сквозь кровавую пелену прямоугольное пятно последней мишени.
Туда – в столешницу с двумя колючками арбалетных болтов и частыми угольными росчерками – некучно легли немецкие пули.
Все восемь штук.
Вошли в доски.
И прошли сквозь них.
Глава 56
Дернулся Джузеппе. И дернулся еще. И еще. И еще раз.
И замер. Подвели купца необъятные габариты, да и к столу он привалился самым первым. Вот и поймал спиной большую часть «вальтеровской» обоймы. Большую часть, но не все.
Вскрикнул Джотто: по плечу и бедру живописца тоже растекались красные пятна. Ругнулся дядька Адам – и его задело, правда, самую малость – в руку. Царапнуло Бурангула...
И...
Пальба стихла. Обессилевшая рука гауптштурмфюрера выронила разряженный пистолет.
И...
– Дез‑де‑мо‑на?! – диким голосом вскричал Гаврила.
Красавица брюнетка, так запавшая в душу новгородцу, не отзывалась. Не могла отозваться. Ей тоже досталась пуля. Одна‑единственная. Шальная, дурная.
И вот... Маленькая дырка в прелестном лобике. И кровавый кратер вместо затылка. А позади – забрызганная стена с рисунками Джотто ди Бондоне. На черной угольной росписи появилась новая краска. Страшный, жуткий сюр!
Под перепачканными красным набросками Джотто ди Бондоне мертвая Дездемона лежала подле мертвого мужа. Смерть примирила и успокоила обоих.
– Убью‑у‑у!
Гаврила выскочил из‑за стола‑укрытия.
Вновь в руках новгородского сотника была тяжелая дубовая лавка. И не дай Бог попасться под нее сейчас!
Бурцев едва поспевал за ревущим Алексичем. Остальные бежали следом.
А кнехты‑арбалетчики судорожно натягивали тугие тетивы самострелов по новой. А на помощь немцам в дверь таверны лезли два рыцарских оруженосца с мечами и маленькими круглыми щитами. А на улице кто‑то кричал.
И тревожно, непрерывно сигналил «цундапп».
Рыцарь ордена Святой Марии шел навстречу Гавриле Алексичу. Щит с черным тевтонским крестом выставлен вперед. Булава поднята над головой. Такая булава сразит любого, кто посмеет приблизиться на расстояние удара.
Но Гаврила ударил первым – еще издали ударил. Тяжеленная лавка в его руках была длиннее. Лавка с грохотом обрушилась на щит и шлем рыцаря. Переломилась. И опрокинула, сшибла крестоносца с ног.
Мгновение – и Алексич уже держит оружие поверженного врага. Еще мгновение – и немецкая булава опускается на рогатый топхельм, круша и тевтонский металл, и тевтонский череп. Следующий удар вмял в теменную кость гауптштурмфюрера эсэсовскую фуражку. Это, впрочем, было лишнее. Убийца Дездемоны к тому времени лежал неподвижно. Нож в горле, да лужа крови вокруг... А новгородский сотник в слепой ярости снова и снова поднимал и опускал трофейную палицу, превращая эсэсовский мундир в кровавое месиво. Гаврила не желал сейчас замечать ни оруженосцев, размахивающих мечами, ни кнехтов‑арбалетчиков, что уже тянули стрелы из набедренных колчанов.
Зато Бурцев видел все. И использовал время более рационально. Раз – подхватить «шмайсер» пронзенного копьем автоматчика. Два – шарахнуть, не целясь, с бедра. Он выпустил все, что оставалось в обойме. Сразу.
Гаврилу звук выстрелов привел в чувство. Арбалетчики и тевтонские оруженосцы повалились как сбитые кегли. Все! Выход из «Золотого льва» – свободен.
И вновь Алексич лез вперед.
Ни гондол Джузеппе, ни гондольеров на месте не оказалось. Сбежали, небось, купеческие слуги, как началась заварушка. Только концы полосатых причальных шестов сиротливо торчали из воды.
Зато у самого канала стоит темно‑желтый фашистский «цундапп» с пулеметом в коляске. Близко стоит – рукой подать! Двигатель работает на холостых оборотах. «MG‑42» на турели обращен стволом к «Золотому льву». В коляске, правда, никого. На заднем сиденье – тоже. Видимо, пустовали места гауптштурмфюрера и автоматчика, поймавшего грудью копье Сыма Цзяна. А впереди – за рулем – нервно крутил ручку газа водитель. Безоружный, удивленный, бледный парень с тощим лицом под здоровенной каской...
Возле мотоцикла – рыцарь на коне. Серая котта, «Т»‑образный крест, треугольный щит за спиной, тяжелая секира в руке, на голове – яйцеобразный железный колпак с наносником и кольчужной бармицей. Тевтонский сержант – полубрат ордена Святой Марии... Всадник ерзал в седле. На лице – то же выражение крайнего изумления, что и у мотоциклиста. Кажется, рыцарь так и не сообразил, что произошло, когда Алексич на бегу метнул в него трофейную булаву. Увесистая болванка на длинной рукояти ударила под шлем с силой катапультного снаряда. Стрелка наносника не спасла: сержант мешком повалился с седла. Вся левая половина его лица была в крови.
Но вот мотоциклист понял все. И оказался парнем не робкого десятка. Вместо того чтобы дать по газам, вывернуть машину от вываливающей из «Золотого льва» разгоряченной толпы да смотаться по быстрому, эсэсовец бросил руль, полез в коляску. К пулемету!
А Гаврила бежал на «цундапп». С голыми руками на «MG‑42»!
– Алексич, назад!
Гаврила не слышал.
Фашик передернул затвор. Новгородец подскочил к мотоциклетной коляске. Ствол немецкого пулемета уперся в широкую грудь русича!
– Куда, Матросов, мать твою! – заорал в сердцах Бурцев.
Но было поздно. И все было тщетно.
– Ло‑жись! Все!
Сам Бурцев упал первым. Бежавшие за ним тоже не медлили.
А после произошло то, чего не ожидал никто.
Гаврила присел.
«MG‑42» громыхнул над самой его головой. В воздухе засвистело. Сухо застучало по двери и стенам таверны.
Гаврила привстал.
Пули сразу пошли выше. Упала сбитая вывеска с выцветшим, совсем не золотым львом «Золотого льва». Полетели щепки между маленькими подслеповатыми окошками второго этажа. Там, наверху, почему‑то больше не визжали.
Гаврила выпрямился, поднялся в полный рост.
И смертоносный град осыпал крышу заведения.
И ударил в небо.
Эсэсовец с белым‑пребелым лицом и раззявленным в беззвучном вопле ртом строчил до последнего, а Гаврила... Гаврила переворачивал «цундапп»! Новгородский богатырь просто‑напросто сбрасывал в канал тяжеленный военный мотоцикл Третьего Рейха!
«Цундапп» перекувыркнулся в воздухе, накрыл коляской вывалившегося пулеметчика. Мелькнули колеса, измазанные грязью непролазных венецианских улочек. Сломались концы полосатых шестов. Всплеск, брызги, пузыри... Тишина. И радужные маслянистые пятна на мутной воде. Бедняга Джузеппе не обманывал: тут, действительно, было глубоко. Очень глубоко.
Пулеметчик не выплыл. Не смог. А может, решил, что лучше не надо.
Глава 57
Гаврила смотрел в воду с угрюмой, молчаливой и от того жуть до чего страшной ненавистью. Губы новгородца шептали имя чужой жены, ненадолго одарившей его случайной любовью. Эх, Алексич‑Алексич... Не везет тебе в этой войне! Сначала дружка верного Мишу потерял, теперь вот Дездемону...
– Тут опасно, – раздался голос Джеймса. – Скоро к «Золотому льву» сбегутся немцы со всей округи. Шумно здесь было.
Рассудительный шпион и убийца снова говорил правильные вещи. Джеймс стоял рядом. В руках – верный кольтэлло, уже извлеченный из горла гауптштурмфюрера. Застонал, зашевелился, приходя в себя, тевтонский сержант, сбитый булавой Гаврилы. Но очухаться окончательно ему не дали: Джеймс склонился над рыцарем, полоснул отточенной сталью под подбородком, да так умело, что кровь брызнула не на убийцу – в сторону, в воды канала. Профи...
Немец захрипел, дернулся, затих. Брави вытер кольтэлло о серую котту.
– Погоди, не прячь, – попросил Бурцев. – Дай взглянуть.
Киллер нехотя протянул Бурцеву нож. Расставаться с этой штуковиной Джеймс явно не любил.
Да, хороший ножичек. Вроде непритязательный такой, на вид скромных размеров, а поди ж ты... людей валит не хуже Гавриловой булавы.
Увесистый, бритвенно‑острый клинок торчал из легкой, удобной и для прямого, и для обратного хвата рукояти ровно настолько, сколько потребно, чтоб убить человека. Ну, разве что с небольшим запасом в расчете на доспех и одежду. Прямая обоюдоострая полоска стали была узкой, но достаточно крепкой: не сломается ни в ребрах, ни в кольчужных звеньях. А великолепная балансировка кольтэлло делала его поистине универсальным орудием убийства. Такой нож годился и для скрытого ношения, и для внезапного режущего удара наотмашь, и для неуловимого резкого колющего выпада. Да и метнуть при необходимости можно – мало не покажется. А уж чтоб по горлу – лучше вообще ничего и не надо. Бурцев глянул на папского киллера исподлобья, вспомнил холод стали под собственным подбородком.
