И тем не менее, тем не менее… Нет, Клим ощущал эту энергию, слышал мощное гудение ее уходящего в глубину истории ствола, чувствовал ее страсть и ярость, ее силу и спокойствие, ее красоту и проникновенность; все это, без сомнения, существовало. Но существовало где-то рядом, в отрыве от него, Клима, как прекрасное здание, вокруг которого он плутал в безнадежных поисках входа. Близок локоть, да не укусишь… Конкретные выплески религиозной энергии в реальный, современный Климу мир не устраивали его категорически. Все эти всенощные с полунощными, куполки-луковки, дьяки с иконками… он никак не мог заставить себя отнестись серьезно к этому дешевому театру. Религиозные трактаты, по большому счету, немногим отличались от уже забракованных светских: все то же бесплодное петляние в двух соснах с тоненькой свечечкой разума наперевес.
Оставалась еще таинственная вещь, именуемая «откровением». Об откровении Клим слышал неоднократно, из столь же многих, сколь и ненадежных источников, но сам не испытывал его ни разу. Вообще, любая иррациональная чертовщина категорически претила его трезвой, подчеркнуто нормальной натуре. Более того, он сильно подозревал, что большинство его «озаренных» знакомых принимают за откровение тривиальное состояние пьяной слезливости.
И все-таки, уж коли не удалось попасть в то прекрасное здание обычным рациональным путем, то, возможно, следовало больше положиться на помощь интуиции? Никакой мистики, Боже упаси… просто интуиции. Разве не может случиться, что его голова сработает лучше под воздействием какого-то специфического ощущения?.. какого-то особого места?.. предмета?.. слова? Он решил остаться в Иудейской пустыне именно так, интуитивно, под воздействием минутного импульса и затем ни разу не пожалел об этом. Разве не здесь слышнее всего гудел энергетический ствол? Разве не отсюда выросли все начала, причины и следствия? Если уж какое место подходило Климу по-настоящему, так именно это.
— Подходило для чего?
— Ну вот, снова-здорово! Для поисков!
— Для поисков чего?
— Как это — «чего»? Входа, конечно. Для поисков входа…
Он знал, что вход находится где-то здесь, рядом, он всей кожей чувствовал его близость… всего один шаг… оставалось сделать всего один шаг, один не слишком большой прыжок, и этот событие могло произойти в любой момент, в любую секунду…
А вдруг таким толчком станет показанная Наджедом пещера? Ее нетронутость имела для Клима дополнительный смысл: он как бы сразу, без всякой машины времени, оказывался там, в истоке — напрямую, в обход километров словесной лжи, прекраснодушных правок и преднамеренных фальсификаций. Эта многовековая шелуха покрывала истину так же, как многовековой слой пыли и экскрементов покрывал пол пещеры. Только представить себе, что может открыться, когда он отгребет всю эту пакость в сторону… дух захватывает…
Возможно, именно к этому он шел всю свою жизнь, и что же теперь — отказаться? Отдать пещеру археологам? Чтобы они немедленно лишили ее той самой девственности, на которую он, Клим, возлагает такие надежды? Конечно, они сделают это деликатно, со всеми возможными предосторожностями, по собственной научной системе… ага, по системе… разложат по полочкам догм, по ящичкам постулатов, затопчут рифлеными подошвами школ и теорий… Ну уж нет! На этот раз право первой ночи будет принадлежать ему. Сначала он, а потом уже остальные. Он не возьмет себе ничего — ни денег, ни славы, ни даже камешка на память. Ничего, кроме возможности увидеть правду, как она есть.
Так рассуждал Клим до того, как оказался в пещере. Зато впоследствие он мог вволю посмеяться над своей наивностью. Отгрести… увидеть… В этом замкнутом, вонючем пространстве было невозможно не то что видеть — дышать. В первый раз Клим заявился туда, будучи в полной уверенности, что ему хватит фонаря, лопаты, и мокрой тряпки на лице. Фонарь помог убедиться в малых размерах пещеры: оттуда действительно не имелось никаких дополнительных проходов — ни вглубь горы, ни наружу — ничего, кроме узкой горизонтальной щели, расположенной прямо под клювообразным Носом Сатаны. Но вот лопата… стоило Климу лишь слегка загрести лопатой толстый слой мусора, как поднялось такое густое облако пыли, что пришлось немедленно сбежать из пещеры.
В дальнейшем он действовал умнее: работал в очках и с респиратором, собирал пыль специально изготовленным совком, делал длительные перерывы. Последнее было особенно необходимо — от нехватки кислорода Клима преследовали галлюцинации. Из стены по локоть высовывались смуглые руки и принимались оживленно жестикулировать, в точности, как это делал Наджед; в углу вдруг вырастали высокие кувшины, а на расчищенном участке пола появлялась кривобокая серебряная посуда. Клим осторожно протягивал пальцы, но чашки ускользали от него, ловкие, как рыбы, и принимались неторопливо плавать вокруг в колышущейся пылевой взвеси.
Тогда он слезал передохнуть, предварительно отдышавшись у входа и спустив вниз мешки с мусором. Содержимое мешков Клим просеивал снаружи, не обнаруживая при этом ничего. Ничего. Так прошла неделя, за ней вторая. Все это время Клим жил, как в тумане. Отработав день в Компании, он возвращался в Михмас и одалживал у Амита старый грузовичок — будто бы для дополнительной халтуры у археологов. К археологам он действительно приезжал, но долго там не задерживался: оставлял машину и пешком отправлялся вверх по Вади Кумран, к пещере.
Путь был нелегок, особенно в темноте. Поначалу Климу сильно помогала луна: шла третья неделя зимнего месяца кислев, так что лунный диск едва только пошел на ущерб. В его серебряном свете пустыня выглядела иной — более мягкой, менее угрожающей. Это чувствовал не один Клим: на выжженные склоны выползала, выскакивала, осторожно высовывалась из нор чуткая ночная жизнь — мелкие грызуны, змеи, горные лани, дикие козы. Предметы меняли очертания, расстояния прятались в тень; мир словно обретал новое, четвертое измерение, так что приходилось привыкать к нему по дороге — дороге настолько долгой, что на собственно работу в пещере оставалось совсем немного времени.
Ну и что? В глубине души Клим даже радовался этому. Тщательная очистка, которую он производил — горсть за горстью, пылинка к пылинке — не имела никакого практического смысла. Волшебная шкатулка была пуста. Он знал это уже после самого первого поверхностного осмотра, когда луч фонаря высветил ровное пространство пола, гладкую нетронутость стен, низкий потолок… и никакого следа человеческого присутствия. Кумранские переписчики прятали свои свитки в пещерах, но не закапывали их, а просто обертывали для сохранности мягкой льняной тканью и помещали в глиняные горшки с широким горлом и тщательно притертой крышкой. Отсутствие горшков в климовой пещере говорило само за себя.
И тем не менее Клим продолжал свой бессмысленный удушливый труд, более похожий на служение, где длительные лунные прогулки перемежались ночным скалолазаньем и удушливым галлюциногенным копошением в ядовитой пыли. Он просто копал, пока копается, отгоняя от себя логичный вопрос: что делать потом, когда закончится мусор?
Впрочем, кислев закончился раньше, а вместе с ним иссякла и луна, истончившись на глазах, превратившись в кривую полоску, узкую, как лаз в климову пещеру. Это вынудило Клима сделать перерыв дней на десять, в продолжение которых он не находил себе места. В Михмасе праздновали Хануку; девятирогий светильник у ворот ежевечерне прирастал новым огоньком, а климова нетерпеливая тоска — новыми силами. Зато луна тоже прирастала, поправлялась, набирала вес. Возможно, Клим вернулся к своей работе несколько раньше, чем следовало: ночи стояли еще темные, и существовала немалая опасность, что он переломает себе ноги по дороге через пустыню или сорвется со стенки.
Но все обошлось. Он по-прежнему просеивал мусор, смешанный с мышиными экскрементами — мешок за мешком, мешок за мешком. Мелкая пыль улетала по ветру, как дни, как силы, как надежды, а в сите оставалось дерьмо. Одно лишь дерьмо.
— Как это похоже на твою дурацкую жизнь, Клим, — говорил он себе без тени горечи, просто констатируя факт. — Как похоже!
И вот, наконец, настал день, когда он выполз из щели с очередным мешком, спустил его вниз, отдышался, стряхнул с себя привычные глюки и только тогда осознал, что этот мешок — последний. Работа закончилась. Что дальше? Он еще немного полежал на краю лаза, всей грудью вдыхая холодный воздух зимней иудейской ночи. Декабрь. Какое сегодня число? — Клим затруднился с ответом. Болезненная зацикленность на пещере и связанная с этим зависимость от луны как-то незаметно выбила его из обычного календаря. Секундочку, сейчас посчитаем… так… вчера была суббота, и та памятная прогулка с Наджедом тоже пришлась на выходной… что же это выходит? Он сложил, вычел, умножил… не поверил, снова пересчитал… Не оставалось сомнений: тридцать первое декабря, Новый Год.
