от русской почвы [Аполлонио 2020: 105].
Таким образом, Полина в романе символизирует традиционные русские ценности – любовь и спонтанность. Игра в казино, напротив, символизирует ценности западные, такие как деньги, рациональность и логика. Отправляясь в западный мир казино, Алексей отказывается от принципов русскости.
Однако затем в его манере игры проявляются качества русского характера – спонтанность и иррациональность. Алексей утверждает, что играет ради денег, чтобы произвести впечатление на Полину, но при этом быстро забывает о своей любви. Он признается:
Не помню, вздумал ли я в это время хоть раз о Полине. <…>
…я уже едва вспомнил о том, что она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все те недавние ощущения, бывшие всего полтора часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим, исправленным, устаревшим [Достоевский 1972–1990, 5: 294–295].
Алексей даже не помнит, что именно заставило его пойти в казино. Едва он начинает выигрывать, любовь к Полине отступает перед лицом страсти к игре. Перебирая деньги, которые он выиграл якобы для нее, Алексей признается себе: «Огромная груда билетов и свертков золота заняла весь стол, я не мог уж отвести от нее моих глаз; минутами я совсем забывал о Полине» [Достоевский 1972–1990, 5: 295–296]. И когда Полина наконец уходит, ему как будто совершенно не хочется понять, что именно ее оттолкнуло, или вернуть ее назад. Возможно, он отправился в казино из любви к ней, но его страсть к игре быстро перерастает то чувство, которое он испытывал к Полине.
Розеншильд утверждает, что «Игрока» лучше всего рассматривать как ответ на классическую повесть Пушкина «Пиковая дама». Достоевский предлагает собственную трактовку того, как любовь соотносится со страстью к игре. В следующем отрывке Розеншильд возражает против тех интерпретаций, которые мы приводили выше:
Героя пожирает любовь к женщине или страсть к игре – или некая комбинация этих сил. Я склоняюсь к тому, что это любовь. Однако автор, намеренно или нет, вводит в роман еще больше неоднозначности, что влияет на истолкование концовки. Алексей рассуждает о русском национальном характере, и это как будто подтверждает идею о том, что русский человек – это архетипический игрок, который обречен, стоит лишь ему заразиться страстью к игре. Взаимосвязь русскости с игроманией стала общим местом в работах, посвященных этому роману. Но Алексей сам признается, что иногда сгущает краски, чтобы ярче показать свою точку зрения – или просто шокировать слушателей [Rosenshield 2011:225].
Альтернативные толкования
С точки зрения Розеншильда, «Игрок» – это, прежде всего, история обреченной любви, а такие темы, как национальный характер и игра, занимают в книге второстепенное место. С этой точки зрения роман можно считать либо итогом неудачных отношений с «реальной Полиной», либо отсылкой к повести Пушкина, но не глубоким исследованием природы игромании. Как утверждает Розеншильд, Достоевский превращает азартную игру в объект страсти, выражая таким образом отчаяние от неудачи в любви – или даже в жизни [Rosenshield 2011: 226].
Алексей теряет интерес не только к любви и к Полине, но и к деньгам: он не сопротивляется, когда мадемуазель Бланш тратит его деньги направо и налево. К этому моменту он играет не ради выигрыша и не для того, чтобы впечатлить Полину. У него уже выработалась полноценная игровая зависимость, когда в игре важен сам процесс. Алексея больше не интересуют любовь, общественное положение или даже деньги. Он теряет все былые привязанности и все планы на будущее.
Его полностью поглощает тяга к игре. Такого взгляда на игровую зависимость придерживались Фрейд и Анна Достоевская. Итак, Алексею больше не нужна рациональная причина: он наслаждается иррациональностью игры, где все зависит от удачи. Таким образом, Достоевский выражает свое убеждение в том, что человек испытывает глубокую потребность сражаться против доводов рассудка и выходить за пределы дозволенного. И хотя подобные действия могут быть опасны, в них выражается достойное желание обрести независимость от собственной судьбы [Wasiolek 1972: xv].
Как утверждает критик Эдвард Васиолек, Алексея завораживает, что в игре все зависит от воли случая [Wasiolek 1972]. Ему не хочется пробиться в высшее общество или защитить свою честь. Игра обретает самостоятельную ценность, становится единственным источником наслаждения в пустом и бессмысленном мире. Сначала Алексей играет, чтобы изменить свою судьбу или взять ее под контроль, но под конец он наслаждается ее иррациональностью. Игра становится воплощением случайности и полностью вырывается из-под человеческого контроля. Где еще можно выказать столько храбрости и уверенности в себе или обрести такую свободу!
Однако концовку можно трактовать иначе. Роберт Джексон в своей книге «Искусство Достоевского: безумие и ночные кошмары» («The Art of Dostoevsky: Deliriums and Nocturnes») утверждает, что «сама игра становится сознательным или бессознательным утверждением бессмысленности вселенной и любого человеческого решения» [Jackson 1981: 210]. У Дж. Лезербарроу придерживается того же мнения, но описывает свою позицию более красочно:
В его великих романах периода зрелости знаки [демонического начала] играют значительную структурную роль, а также помогают определить тот идеологический ландшафт, в котором развивается сюжет. В частности, их задача – проявить и выставить в наиболее неприглядном свете мотивы интеллектуального отчуждения, духовного бунта и потери веры в русского Христа [Leatherbarrow 2005: 599].
При таком прочтении можно предположить, что казино – или даже весь вымышленный Рулетенбург – служит демоническим воплощением отчуждения, бунта и даже потери веры у самого Достоевского. Несколько десятилетий спустя норвежский художник Эдвард Мунк в коротком письме (1891) описал казино, в котором он побывал, как «заколдованный замок, где дьявол устраивает празднество, – азартный ад Монако»[8].
Позднее в романе Алексей хочет переломить судьбу: он надеется, что Полина увидит, что он «выше всех этих нелепых толчков судьбы» [Достоевский 1972–1990,5: 312]. Он объясняет, что не мог уйти из казино, потому что у него «родилось какое-то странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок, выставить ей язык» [Достоевский 1972–1990, 5: 224]. Однако к концу романа Алексей уже не считает, что игра – это способ бросить вызов судьбе. Вместо этого он принимает иррациональную природу судьбы, которая и придает игре ее случайный, непредсказуемый характер [Там же].
В конце книги Алексей осознает, что потребность человека понимать, контролировать и предсказывать судьбу сама по себе иррациональна. Единственный способ играть – это признать иррациональную и случайную природу игры. Достоевский утверждает, что попытка высчитать и предсказать удачу смешна и парадоксальна; тем самым он бросает вызов популярному мнению, что любители коммерческих игр обладают каким-то особым мастерством. Если игра
