период года «должны были помочь земле проснуться к новой жизни и к новому рождению»[24]. Не говоря уже о том, что в наших широтах зимой, когда световой день ужимался до 6 часов, они были единственной и необходимой профилактикой сезонной фотозависимой депрессии.
Обязанность шутить и смешить возлагалась, как нетрудно догадаться, на жрецов, которые в отсутствие письменности инсценировали и таким образом сохраняли и передавали из поколения в поколение миф. Вот эти жрецы-инсценировщики и есть шуты, как мы с вами уже поняли.
Вероятно, кто не хотел или не мог смеяться при таких гуманных способах стимуляции, тех щекотали – для общественной пользы. Должно быть, отсюда доползли до Средневековья, а сквозь него и до наших времен легенды о русалках, кикиморах, щекотунах и анчутках – злых духах, которые щекоткой доводят человека до смерти.
В Средневековье ритуальный смысл смеха был забыт, а обрядовые игры и веселье запрещены совершенно официально на VI Вселенском Соборе в 680 г. н. э. – то есть еще до крещения Руси. Правило 51 Вселенского собора гласит: «Святый Вселенский Собор сей совершенно возбраняет быть смехотворцам, и их зрелищам, такожде и зрелища звериныя творить и плясания на позорищи».
А правило 62 предписывает «никакому мужу не одеваться в женскую одежду, ни жене в одежду мужа свойственную; не носить личин комических, или сатирических, или трагических; …не производить смеха и по невежеству или в виде суеты не делать того, что принадлежит к бесовской прелести»[25].
Таким образом, Шуты в Средневековье становятся персонами вне закона. Они демонстрировали людям, что древние боги (бесовская прелесть) не ушли, они зримо и ощутимо с нами – очевидно, это препятствовало распространению мировых религий.
В общем, весь этот длинный исторический экскурс сводится к тому, что архетип Шута не обозначает отдельную спицу в колесе Сварога. Это не отдельный бог и не отдельная душа – это все тот же Коляда, колдун (колдунов и волшебников тоже, кстати, запретили на VI Соборе).
Христианство на Руси было принято через 300 лет после описываемых событий. А до изучения постановлений еще несколько веков прошло. Поэтому шутовство в наших землях беспрепятственно существовало, развивалось и в конце концов привело к формированию «народного театра» как самостоятельного направления в искусстве… Но потом пришли Романовы. Театральные действа были признаны позорными и, вероятно, в это же время слова «шут» и «дурак» стали синонимами.
Исходно-то русские слова «позор» и «позорище» ничего плохого не означали – лишь «зрелище, спектакль». В современной научной литературе они обычно обозначаются как «народный театр». Отрицательную коннотацию эти слова приобрели с подачи церковно-христианских деятелей. Интересно, кстати, что в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля статьи «позор» нет. Есть «позирать, позреть» в значении «поглядывать, посматривать», а уж внутри нее – позор как «зрелище, постыдное для виновника его».
Маска и глум
Тем не менее жрецы Коляды, транслирующие «волю богов» или пересказывающие древние тексты, наверное, оказались вне закона вскоре после крещения Руси. И на этом переходном этапе – когда ритуал уже запрещен, а потребность в нем (и даже зависимость от него) еще сильна, – ритуальный смех, как отмечает Пропп, переходит в разгульный, а ритуал заменяется игрой, позорищем, балаганом. Указы о запрещении игр и зрелищ до свежекрещеных территорий пока не дошли.
Можно предположить (но лишь предположить), что в начале нашей эры ряжение, перевоплощение, лицедейство было делом сакральным и исполнялось только специально подготовленными людьми. Но совершенно точно в позднейших трансформациях обряда, то есть в народном театре во время праздничных гуляний в Средневековье и в Новое время, нарядиться и изобразить из себя «кого-то другого» мог любой. Не исключено, что и в самом обряде такая возможность предполагалась: праздничное гулянье с личинами – это, считай, психологический тренинг: есть законные основания безнаказанно примерить на себя «чужую шкуру», потестировать, насколько ты в контакте с собственной душой и не лучше ли в тебя впишется чья-то другая.
Существенный момент: такие гулянки всегда были исключительно молодежными. Переодевались лишь незамужние девушки и неженатые парни – те, кто не прошел третью инициацию (вьюнишник). Выходит, только те, в ком еще не утвердилась душа? Эти ряжения – способ попробовать все, побывать во всех ролях, пока богами не принято окончательное решение по поводу твоей души и твоей миссии.
Русская народная драматургия всегда интерактивна, то есть каждый зритель в любой момент включается в действо и становится участником, а любой актер может выйти из центра круга, смешаться с толпой и превратиться в зрителя. Потому что исходно основная цель любого представления (!) – ощутить себя в другом месте, в другом времени, в другом виде, в чужой шкуре.
В этом плане лицедей (тот, кто действует в моменте не от души, а «от лица», из роли, заданной маской) может быть приравнен к архетипу Ребенка (по Пирсон): у него еще нет души, но он уже готов ее принять и проявить. В этом случае, не исключено, ряжения были частью инициации. Община смотрит, в какой архетипической роли ты наиболее органичен.
Но гораздо правильнее в этом контексте говорить о юнгианском архетипе Маски (Персоны). Маска отнюдь не всегда (скорее даже, почти никогда) соответствует Самости. Маска – это социальная роль, а не душа. Маска – то, что мы демонстрируем окружающим, но не то, чем являемся «в глубине души».
Если мы рассматриваем шута как лицедея (то есть не обязательно того, кто смешит, но любого, кто примерил на себя чужую роль, надел маску), то можем его трактовать как человека без души. Это лишь модель для демонстрации – чтобы народ посмотрел, как душа или архетипический образ выглядят в своем максимальном проявлении.
В русском языке для обозначения такого перевоплощения было слово еще более древнее, чем «шутовство» и «лицедейство»: «глум». Участник глума, соответственно, глумец или глумица. В современном русском языке глагол «глумиться» имеет только одно значение: «издеваться, зло насмехаться». О. Н. Трубачев (советский лингвист, основоположник индоарийской теории происхождения славянских языков) возводил это слово к индоевропейскому корню klous – тому же, от которого образовались слова «слушать», «слава», «слыть». И на этом основании считал глум особым родом устных шуток. Скорее даже пикировок: когда один говорит, второй слушает, а потом они меняются ролями. Приближая сюжет к современным терминам и понятиям, мы могли бы сказать, что глум – это комический диалог или даже рэп-баттл. В пятой главе мы вернемся к этой теме, говоря о том, что само понятие «юмор» в его нынешнем значении сформировалось именно вследствие такой максимальной демонстрации архетипических образов.
Однако, исследуя средневековые
