знает ли жизнь английская королева?
Русский отвратительно вынослив. "Вынесет всJ" и -- никакой дороги себе не проложит, поэзия врет, потакая своей мечте. Снова всJ вынесет, и опять ни зги. Вместо света -
черный день. Черный день до сих пор остается русской нормой жизни. От черного дня надо плясать, как от печки. Черный день стучит в мозгу бесконечным напоминанием о сермяжной правде. К черному дню будь готов! Красные дни календаря не перешибли генетическую народную память о черном дне. Надо отложить самого себя на черный день. Иначе не поймут.
Когда приходит черный день, русский переключает скорости: европейский активизм -- на азиатскую созерцательность -- и впадает в дрему духовности. Жизнь в землянке и черные сухари -- это самый надежный тыл, который он всегда оставляет за собой.
Русский уверен, что право голоса имеет тот, кто "знает жизнь". Остальных он если не презирает, то не считает за людей.
-- Ты жизни не знаешь! -- классическая русская фраза, которую говорят родители детям, старшие -- младшим, наставники -- всем вокруг.
Под "знанием жизни" скрыто пребывание и выживание в экстремальной ситуации. На войне, в тюрьме, лагере, на лесоповале, в больнице на коридоре. С такой точки зрения писателем, который "знает жизнь", оказывается Солженицын. Но таким же оказывается и Шаламов. Оба "хлебнули", только выводы сделали противоположные, в разные стороны доверия и недоверия к человеку. Значит, даже если "знаешь жизнь", можно жить совершенно по-разному.
"Знать жизнь" -- это гадость, мерзость, пурга, грязь в лицо, ожидание подлянки по всему азимуту. Национальная философия закладывается на глухую самооборону, ожидание внезапного удара. От такого "знания жизни" рождается тяжелая подозрительность русских, настороженность, тугодумство, недоброжелательство, о котором как о нацио
нальном недуге писал Пушкин. Социальная патология объявлена компасом, по которому требуется ориентироваться.
"Жизни не знаешь" -- значит духовно проштрафился, не состоялся как личность, зря проболтался на этой земле. Вот, казалось бы, русская философия существования. Раз дошел до пограничной ситуации, то постиг смысл жизни.
Однако это не совсем так, или даже наоборот. Экзистенциализм как традиция зовет к ответственности отчаяния. Предлагает сохранить интегральность личности в невыносимых, абсурдных условиях. У нас же "знать жизнь" -- значит спасайся, как можешь, учись выкручиваться любыми способами. На этот случай и заготовлена и знаменитая спецпоговорка: "не объебешь -- не проживешь". Конечно, некоторые тонкие деятели тут же морщатся и начинают поговорку вымарывать. И это тоже выход в национальную философию. Надо выживать по коду, который не разглашается. Не вскрыть гнойник, а поджать губы. Поговорка для служебного пользования. Но все-таки: кого именно поговорка призывает "объебать"? Адресат чудесным образом не указан. Мы все -- ее адресаты. Пограничная ситуация оказывается ситуацией вседозволенности. "Знать жизнь" -- не искусство жить, а искусство выживать.
Нужны ли искусству выживания хорошие манеры? Смешной вопрос. Если у меня успех, слава, овации, две машины или, не дай Бог, личный самолет -знаю ли я, что такое жизнь? Нет. Это не жизнь. Это дешевка. Более того, это раздражительная дешевка. Чем больше успеха, тем меньше жизни. Успех в России вообще бранное слово. Успех не обсуждается, а осуждается. Он противоречит этике отечественной жизни. Тогда зачем мечтать о "широкой дороге"? Зачем сюда запускать поэзию? Какое-то глубокое несоответствие. Русский уверен, что положительные вещи не продол
жительны. Нас так учит наша история. Мы так измочалены жизнью, что смотреть на процветание других -- противно. Хочется это процветание опорочить, объявить ему войну. Но если мы принимаем все это как данность, то нам вместо дороги светит санкционированное чувство злобы и зависти, узаконенное злорадство, если у соседа сорвалось и не получилось. А это уже существенный запас чувств. Своего рода вдохновение. Но, самое главное, философия "знания жизни" и "черного дня" находит свое подтверждение в моральном кодексе религии, освещаются христианством. Это очень удобно.
Если вся страна настроена на черный день, надо скрывать другое отношение к жизни. Таиться. Прикидываться, что живешь на оклад. А напоказ -ныть. Счастливых у нас любят только в песнях и после смерти. Итак, я знаю жизнь, когда хлебаю много горя. Или делаю вид. Тогда я в буквальном смысле несчастный герой. Лучше всего -- без нижнего белья. И тогда меня любят. При жизни. Немедленно. Как я выжил, меня никто не расспрашивает. Никакая налоговая инспекция. Выжил -- и молодец. Жизнь -- суровая, сумрачная стихия. Равняться надо на это. Шаг влево, шаг вправо -- и жизни уже не знаешь. Английская королева вовсе не знает жизни.
и еще раз о китайцах
Китайцы выйдут на призовое место, заполнят все мировые рынки, а мы ничего не умеем. Мы только из себя продаем, от нефти до проституток.
Построим проституток рядком. И даже не сообразим, кого брать, кого ебать, кого оставить.
-- Сашок, я чего-то не соображу, иди ты, кого брать?
А они стоят, как солдаты. Выстроены. В переходе.
Бляди.
не хочу
Не хочу, чтобы русские стали богатыми.
милый
-- Мне надо подраться, Серый, -- признался я.
-- Ну, поколоти хоть меня, -- подставился Серый.
диван
Время идет, а я еще не встретил ни одного русского, кто бы умел сидеть на мягком диване. Ноги расставят, голову втянут в плечи и глядят удовлетворенным сычом.
серый-каша
-- Здравствуйте! Что такое Серый?
-- Серый -- это каша.
советский союз
"Сдать кал на загранпаспорт", -- занесла Катюша Мишутина в свой интимный дневник.
похуизм
Известно, что похуизм -- русская национальная философия. Основа всех основ. Не Ломоносов, не Пушкин, не Толстой, не Ленин, а именно похуизм овладел массами. Мы говорим народ -- подразумеваем похуизм. Никто, однако, не вникал в изгибы этой формы мышления. Не опускался на дно похуизма. Собственно, это тоже похуизм -- подобное отношение к похуизму.
Здесь есть методологическая дилемма. Низкое происхождение этого философского термина для тонких деятелей служит достаточным основанием от него отвернуться. Делается это не без тайного умысла оставить родину без света, чтобы легче гуманно бесчинствовать. Производные от матерных слов -наилучшее средство для стирки родной действительности, их порождающей и ими порожденной. Гласный запрет на них -- тормоз познания -- можно сравнить с запретом аптек как разносчиков наркомании.
Похуизм -- стройная система. Он возник из ощущения шершавости жизни. Слишком много заноз -- лучше ни до чего не дотрагиваться. Слишком по-чужому звучат все абстрактные слова -- не стоит и вслушиваться. И тогда хоть трын-трава не расти:
"Раньше молодцу всJ было по плечу, а теперь всJ по хук".
Обобщенный опыт поколений, похуизм, на первый взгляд, знак облома. Все обломалось, и всех придавило. Но это -- полправды; подспудное самооправдание. Врет молодец: в те былинные дни, когда ему только казалось, что "все по плечу", было ему уже слишком многое по хую.
Похуизм утвердился благодаря безмерным поборам со времен раскола, Смутного времени, самозванцев, Петра Первого, с отменой Юрьева дня, с приходом коллективизации, с уничтожением приусадебных участков, кампании против алкоголизма, государственного уничтожения вкладов. Похуизм -философия нокаута.
Я лежу, не охаю, -- Мне теперь всJ по хую.
Казалось бы, стоическое "не охаю" -- но это только видимость стоицизма, и здесь гнездо моего презрения: это -
негордый "блэнд" смирения и задушенной ненависти, горечи и отчаяния, покорности и раздавленности. У нас нет философов западной складки и мудрецов -- восточной, но зато есть похуизм -- отфильтрованный базар безымянной народной мудрости. Ее кладезь переводится на нормальный язык как андерграунд единственно возможного исторического сознания, вытеснившего другие формы жизни, негативно относящегося к любым пафосным предложениям. Бункер похуизма оказался прочнее революционного романтизма и пропагандистского пафоса первых пятилеток:
Гудит, как улей, Родной завод, А нам-то хули -- Ебись он в рот!
Из разряда общественного подполья, с отчужденной собственностью трижды иронического "родного" завода, похуизм распространился на все ощущения жизни, разлился, как нефть по воде, подмял под себя общий тонус национального существования, вторгся в зону чувств, настроений и расположился настоящим хозяином положения.
Это вам не французское "жJманфу". "ЖJманфу" -- ласковый ветерок ношиаланса, небрежно закинутое кашне через плечо. Ограниченое понятие. А похуизм -- без границ. По большому счету, нам действительно все равно. Это не фраза, а руководство к бездействию.
Похуизм можно было бы назвать русской версией европейского цинизма, но такое определение больше запутывает суть дела, чем проясняет аналогию. На Западе любят рассуждать о цинизме советских времен, вообще о русском цинизме. Это -- проекция постороннего, не слишком взыскательного к своей точности взгляда. Похуизм, на первый
