Ремер вытянул шею и замер.
Или это ему почудилось? Но нет, он совершенно ясно слышал за дверью чьи-то шаги.
— Кто там? — в ужасе крикнул доктор визгливым голосом.
— Это я… Ольга.
И в дверях появилась в длинном халате, с всклокоченной головой жена Ремера.
— Я заглянула к тебе в спальню, вижу, тебя нет, не сердись, что помешаю.
— Нет, что ты, нисколько… иди сюда, дорогая, — подозвал ее Ремер и с чувством благодарности пошел ей навстречу. Женщина по-матерински погладила пергаментное, морщинистое лицо доктора, села в огромное кожаное кресло, принимая ласки мужа, прижавшегося к ее груди.
— Не изнуряй себя работой, дорогой… Зачем ты надрываешься?
Доктор не ответил и только прижал к лицу мягкую, теплую руку жены.
— Жучок ты мой, ты же знаешь, как я тебя люблю… — шептала Ольга.
— Знаю, знаю, дорогая…
— Ведь не секрет, что, не будь тебя, я бы умерла?
— О ты, ребенок…
— В тебе все мои силы, моя опора, умный, мудрый мой муженек, — произнесла дородная женщина, стараясь сжаться в клубочек и положить голову на колени Императора.
Было слышно, как тикают часы.
— Скажи, дорогой, ты уверен, что мы получим паспорта?
Ремер промолчал. Сухой, шершавой рукой он погладил жену по лицу.
— Птенчик мой… ты уверен, что твои лондонские родственники пришлют деньги?
— Надеюсь, надеюсь, пришлют…
— А если нет?
Доктор не ответил.
А если нет? Если не пришлют, тогда все кончено. Придется испробовать гетто, и угон на чужбину, и лагерь смерти.
Ольга с силой обняла доктора за шею.
— Ты знаешь, как я тебя люблю?
— Глупышка…
— Нет, скажи, что знаешь…
— Знаю, что ты меня любишь.
— Что ты для меня самый дорогой человек на свете.
— Знаю, — взволнованно прошептал Ремер.
— И ты не должен понять меня неправильно.
— Что, о чем ты говоришь, дорогая?
— Не будешь думать обо мне дурно? — спросила женщина. — Бог мне свидетель, я говорю в твоих же интересах… в интересах нас обоих…
— Но о чем, милая?
- О том, что нам следует развестись.
Жена прошептала эти слова нежно, с мольбой в голосе, и тем не менее они резанули слух доктора и тотчас же отрезвили его. Он не мог ответить и, ошарашенный, продолжал сидеть в кресле, словно его разбил паралич.
— Если мы разведемся… это, разумеется, только формальность… Я христианка, я смогла бы спрятать и тебя в нашей вилле, в Фельдваре… где угодно.
Император, закрыв глаза, продолжал неподвижно сидеть, свесив по обе стороны кресла свои обессиленные руки.
— Ты сердишься, птенчик?
— Что ты… нечего сердиться, дорогая, ведь ты права.
Ну, конечно, она права. Это единственный выход, надежда на лондонцев слабая. Вместо стерлингов, очевидно, придет телеграмма с мудрым советом расплатиться с гестапо пенге. Разве нужен он Гезе Ремеру? Теперь от него никакой пользы. Надо развестись с Ольгой — это единственный выход. Но почему это пришло в голову не ему самому?
А разве не приходило? Разумеется, приходило, но он прогонял от себя эту мысль. Намеревался бежать вместе с женой, снять где-нибудь на берегу Женевского озера маленький домик и жить там вдвоем в ожидании конца войны.
— Но я вижу, ты все-таки сердишься, ведь…
— Нет, ты права, Ольга, я не смею связывать твою судьбу с моим несчастьем. Я поступал эгоистично, думая, что десять лет позволяют мне… Между тем я всегда желал тебе лишь добра, поэтому и соглашался на все, чтобы доставить тебе радость, создать уют, я очень люблю тебя, Ольга…
И сморщенный старик ладонями закрыл лицо.
Через несколько минут он встал и пошел в ванную. Когда вернулся, был спокоен, но бледен, как смерть.
— Ты не напечатала бы для меня поручение адвокату?
Жена кивнула головой, села за машинку, не смея признаться, что сегодня после обеда уже ходила к их адвокату.
— Но, прежде чем подать заявление, я заготовлю дарственную грамоту. Библиотеку передам университету, а все остальное завещаю тебе.
— Мне ничего не надо!.. — воскликнула Ольга и, громко шмыгнув носом, принялась печатать реестр: девять персидских ковров…
— А если все же придут в Швейцарию деньги? — тихо спросил доктор.
— Перед богом я никогда не стану разводиться с тобой.
— Спасибо, — прошептал Ремер и, схватив руку жены, осыпал ее поцелуями.
Ольга склонилась над машинкой и после большой паузы сказала:
— Ах, да. птенчик мой, чуть было не забыла…
— Что? Говори.
— После обеда я встретилась с Татаром. Он был так любезен, что предложил свои услуги… Я попросила его завтра после обеда прибыть к нам за город. Видишь ли, нам бы следовало закопать на Швабской горе серебро…
— И ты сказала об этом Татару?
— А что, птенчик мой, разве это плохо? Ведь ты всегда рассказываешь, как Татар тебя любит, какой он надежный человек…
— Конечно…
— К тому же Татар внимателен, вежлив… и достаточно умен. Он знает, что войне скоро конец, сейчас волей-неволей приходится вести себя прилично.
— Разумеется…
— Да, впрочем, все равно кого-то пришлось бы взять на подмогу, ведь нам с тобой не закопать чемоданов…
— Конечно…
— А Татар еще обещал принести железную кассету для драгоценностей.
— Отлично…
— Птенчик, ты даже не слушаешь меня.
— Как же не слушаю?
— Я договорилась, что в три часа кто-нибудь из нас пойдет на гору, а он явится туда часом позже, чтобы нас не видели вместе… и, спрятав все как следует, сначала удалимся мы, а потом он. Ну как, разве я плохо придумала?
— Нет, ты придумала очень умно, — бесстрастно ответил доктор.
Ольга посмотрела на пепельно-серое лицо мужа.
— Все же… может быть, глупо полагаться на Татара…
«Откуда мне знать, на кого сейчас можно положиться, — думал Ремер. — А может, и действительно сделать так, как советует жена? Ведь не исключено, что деньги придут в Швейцарию, а гестапо все же откажет в паспортах. На кого теперь можно полагаться, во что можно верить? Или их довезут до границы, а там расстреляют обоих? Какой план избрать? Кто знает? Бороться за жизнь или покориться судьбе?»
Он нежно приласкал жену и произнес:
— Ложись, дорогая, уже половина второго.
У калитки опечаленный думами доктор Ремер еще раз обернулся назад. Спускались сумерки, у вершины горы небо переливалось лиловым и розовым цветом. Ремер поежился. Ольга крепко обняла его… Ценности теперь в надежном месте. Но Лондон не ответил. Медленно спускаясь с горы, Ремер все в большей мере испытывал какое-то гнетущее, печальное чувство. Ему семьдесят два года. Если не погибнет от бомбы или не убьют немцы, неизвестно еще, удастся ли дожить до конца войны. На что она, Ольга, рассчитывала, когда так настаивала, чтобы прибегнуть к помощи Татара? Прожить семьдесят два года — долгий срок. Его мать умерла двадцати восьми лет. Жила почти на полстолетия меньше, чем он… А что он успел сделать за это время? Изучил право? Но что это за право, в которое он верил и которому учил других? Куда он всю жизнь спешил? Сколько у него было счастливых часов за все эти семьдесят два года? А этот мучительный, назойливый сон: он подписывает распоряжение об увольнении Гизеллы Керн. По сути дела, он даже не знает, какая она из себя, эта девушка, блондинка ли, шатенка.
Управляющий Татар из-за ограды следил, как старик спускался на улицу Реге, как он плелся к фуникулеру на горе Сечени. Затем не спеша подкрался на цыпочках к воротам, запер их изнутри и спрятал ключ у себя в кармане. Это была излишняя предосторожность. Ремер все равно не вернется; они ведь договорились, что Татар пойдет к фуникулеру через час.
На улице Реге было пустынно, но, если бы даже кто и проходил мимо, все равно сквозь живую изгородь высотой в человеческий рост ничего нельзя было увидеть. Татар пошел прямо к ореху, осмотрелся в огромном саду, пытаясь припомнить, как вел его старик. Но уже темнело, небо заволакивало тучами, сад погрузился во тьму. Татар побродил между деревьями, обогнул теннисный корт и остановился возле гаража. Не может быть, чтобы он не нашел. Он снова приблизился к ореху, нагнулся, разглядел следы ног и тут вдруг вспомнил, что они свернули направо, там стоял еще один орех… Здесь они остановились, здесь Ремер сказал, что за услуги ему заплатят десять тысяч пенге. Затем пошли сюда. Он еще умышленно ударил лопатой по корням дерева, чтобы легче было искать. Верно, вот и свежая земля.
В свежевскопанной, рыхлой земле работа шла легко. Яма быстро углублялась, но Татар тем не менее обливался потом. Он чувствовал, как промокшая рубашка прилипает к спине. Да еще боль в животе не давала покоя.
Между деревьями пронесся легкий ветерок. Зашуршали сухие ветки, казалось, будто они перешептываются меж собой, как люди. Татар вздрогнул, но в этот миг лопата стукнулась о кассету. Он поспешно извлек коробку, достал из кошелька ключ и открыл замок. В коробке был полотняный мешочек, зашитый со всех четырех сторон. Татар распорол его перочинным ножиком, и тут его взору открылись всевозможные золотые цепочки, массивные браслеты… Несметное богатство! Разве кто узнает, если он кое-что возьмет себе? Доктор? Он, поди, рад, что все уже закопано, проверять не придет. А после войны? До той поры еще очень далеко. Не все уцелеют. Может ли остаться в живых этот дряхлый старик? А больше никого здесь не было.
