Внезапно включается звук телевизора, и Больяско умолкает. Кончилось техническое время видеопаузы — и в этом за двадцать лет нулевой прогресс. Одно время я работал на телевидении и убедился, что даже у профессиональной аппаратуры есть эти ограничения — она не может удержать паузу больше нескольких минут.
Открываю глаза, по телевизору идет реклама: знаменитый телеведущий уговаривает зеленого человечка с пешеходного светофора примерить свои ботинки, ботинки очень удобные, и человечек забирает их себе, оставляя телеведущего босиком на тротуаре. Идея, как обычно, украдена рекламщиками из кино, точнее говоря, из фильма Каздана,[55] как же он называется, про Лoc-Анджелес, название какого-то места, из двух слов, вроде “Бэй-Эрия”, но не “Бэй-Эрия”, со Стивом Мартином[56] в роли психоаналитика, ему еще стреляют по ногам, и он понимает, в чем смысл жизни, и множество других запутанных историй, но та, со Стивом Мартином, самая лучшая, и это он разговаривает с зеленым человечком со светофора, черт, как же этот фильм называется? Название какого-то местечка, из двух слов, не могу же я и этого не помнить…
Нет, не могу вспомнить. Дотягиваюсь до пульта управления и выключаю телевизор. Больяско кивает в знак одобрения. Его миниатюрные очки куда-то подевались.
— Ты помнишь, — говорит он, — как твой отец повез вас в путешествие по Европе на “Фиате-1500” летом 68-го?
Он опять идет в наступление. Впрочем, я его уже изучил, тактика его не меняется: ходит с флегматичным видом вокруг да около, говорит на посторонние темы и исподволь, терпеливо готовит удар. Бац! — путешествие по Европе на “Фиате-1500”… Как тут изобразишь безразличие, если он даже и об этом знает?!
— Помнишь, в первый вечер вы остановились в Стрезе,[57] — продолжает он, — на Лаго Маджоре, чтобы посмотреть финал европейского чемпионата по футболу. Кто тогда играл?
Тянет время, прикидывается, будто чего-то не помнит, спрашивает меня, чтобы вовлечь в разговор, не дать остаться в стороне …
__ Италия — Югославия…
— Точно, — глоток пива, — сыграли вничью, тогда было не так, как сейчас, пенальти не били: ничейный матч переигрывали через три дня, а вы переигровку уже не смогли бы посмотреть, потому что в это время были бы заграницей. И ты поссорился тогда с отцом, помнишь? Тебе так хотелось остаться в Италии, чтобы посмотреть этот матч…
Опять он застал меня врасплох, и на сей раз удар достиг цели: ты еще не понял, куда он метит, а он уже попал. Тут тебе не вывернуться, после этого маневра ты вынужден задуматься, откуда, черт побери, он знает такие подробности…
— Впрочем, мне переигровка больше нравилась: если игра заканчивается вничью, при чем тут пенальти, что за дурацкая выдумка, по пенальти всегда побеждает слабейший. Разве это футбол? Сегодня есть команды, которые только на них и рассчитывают…
А теперь неожиданное отступление — вот хитрюга: нарочно отвлекает мое внимание, втягивает в ненужную дискуссию (“да нет, пенальти — это такое волнующее зрелище” и т. д.), словно таким способом ты сможешь его попридержать, притормозить, сбить с мысли. Пустые надежды, это ты притормозишь, ты выдохнешися в бессмысленном споре, который и не думал затевать…
— …пусть победит сильнейший. Словом, вы повздорили, и тебя все-таки увезли, помнишь? Германия, Бельгия, Голландия — а ты, бедняга, думал только о финале… Вот для чего я об этом вспомнил: помнишь, в Амстердаме вы попали в аварию, твой отец по ошибке выехал на встречную полосу на набережной канала, и вы задели “Фольксваген”? Помнишь, водитель “Фольксвагена” посадил тебя на закорки после того, как с отцом они все уладили?
Ну вот — ради этого он все это и затеял:
— Помнишь, ты разревелся и хотел, чтобы тебя поскорее спустили на землю, а потом сказал отцу, что этот человек тебе не нравится?
И вот теперь, когда он меньше всего ожидает, — ответный удар. И какой!..
— Этот человек — были вы, — опережаю его я.
В его глазах — удивление, такого он не ожидал, потом кивает, отводя взгляд.
— Точно.
Я разражаюсь смехом, на этот раз настоящим, от души, потому что я и сам такого не ожидал — попадание прямо в цель.
— Не веришь даже в это? — спрашивает он.
— Помните, как говорил Тото?[58] — я завершаю комбинацию. — “Я не против”.
У меня выходит непохоже, но сейчас это неважно: мне удалось его подловить. Он становится предсказуемым…
— Тебе кажется естественным, что я обо всем этом знаю?
Невозмутимо улыбается.
— Послушайте, — говорю я, — вам известно очень много обо мне, не отрицаю. Возможно, вы и в самом деле разведчик, и были связаны с моим отцом какое-то время по каким-то секретным военным делам, не знаю. Но поверьте мне, несмотря ни на что, всей правды вы не знаете. Недостаточно быть хорошо информированным, чтобы переделать человеку всю его жизнь. К примеру, вы знаете о том путешествии, знаете, где мы были, что делали, но считаете, что мне не хотелось ехать, а это — неправда. Для меня это было настоящее чудо и, если бы меня спросили, что у меня в детстве было самое прекрасное, я бы ответил: “Путешествие по Европе на “Фиате-1500”". И мой отец это знал. Конечно, я огорчился, когда узнал, что будет переигровка, а мы в это время будем неизвестно где и не сумеем ее посмотреть. Для меня этот финал значил очень много, я футболом бредил, и мне ничего так не хотелось, как победы Италии в чемпионате Европы. Но я был ребенком, черт побери, и уже на следующий день, когда мы оказались в Германии и ели эти невероятные, огромные сосиски, или смотрели на оленей в Шварцвальде, или ночевали все в одной комнате в маленьких, приятно пахнущих гостиницах в Майнце, во Фрайбурге, я был счастлив, и про матч думать забыл: ни о чем другом я и не мечтал, я был счастлив в этой круговерти пикников, незнакомых ветров, монорельсовых дорог, плотин, готических соборов, речных паромов, пятнистых коров, ветряных мельниц, удивительных номерных знаков и цветных телевизоров. А когда появился тот официант- итальянец, как раз в Амстердаме, и сказал нам, что Италия победила, и стал рассказывать, какие голы забили Рива и Анастази, и даже изображать их, и как Факкетти держал кубок над головой, а Валькареджи несли на руках, самой большой радостью для меня было то, что я узнал про все это именно там. Понятно?
На лице его появляется недоумение, как если бы он хотел сказать: “А это тут при чем?”
— И человека, который вылез из “Фольксвагена”, - продолжаю я, — я отлично помню, не думайте. Потому что я и вправду заплакал, когда он взял меня на руки, но только от обилия впечатлений и чувств: авария в Амстердаме, голландец сажает меня к себе на закорки; и потом, я вовсе не говорил, что этот человек мне не нравится, наоборот, он мне как раз безумно понравился, и именно поэтому я так хорошо его помню. Он был высокий, от него пахло лосьоном после бритья, у него были тонкие-тонкие волосы, их трепал ветер, волосы были светлые, и это были не вы.
Я лгу безбожно, черт побери, я совершенно не помню того человека. Помню аварию, солнечные блики на ветровом стекле, “Фольксваген”, который на нас мчится, скрежет соприкоснувшихся боками машин, помню отца и того человека, склонившихся над капотом и заполнявших листки страховки, ветер, который уносил листки, потом маму, державшую за руку мою сестру, людей, не обращавших на нас внимания, баржу, бесшумно плывущую по каналу, но я совершенно не помню того человека, чем от него пахло и какие у него были волосы. Не помню, кстати, будто я сказал, что он мне не нравится, но в одном я уверен: это был не он.
— Это был я, — настаивает он.
— Скажите-ка, — я почему-то сбиваюсь на какие-то миланские обороты, — вы и вправду думаете, что я перестану доверять своей памяти из-за того, что перепутал журналиста с официантом?
— Это был я, Джанни. Авария была подстроена с целью осуществить “К-3” — контакт в общественном месте для обмена информацией.
— Ха!
— Это был К-3, — настаивает он, — “К” как раз и значит “контакт”. Есть всего три вида контактов между агентами под прикрытием, как твой отец, и агентами, работающими без прикрытия, как я: третий — самый рискованный, потому что происходит в общественном месте. Его использовали только в чрезвычайных случаях…
— Это был не чрезвычайный случай, — замечаю я, — это были каникулы.
Он закуривает свою сигаретку. Делает две глубокие затяжки. Кашляет.
— Ты помнишь, — говорит он, — генерала Де Лоренцо? Это имя что-то говорит тебе?
— Нет.
— Генерал Лоренцо, фашист, хотя выдавал себя за монархиста; четырьмя годами раньше, в 64-м он пытался организовать государственный переворот, был разоблачен, но не понес никакого наказания, наоборот, приговорили тех, кто на него донес. В том году Европа бурлила, и пока комиссия Ломбарди[59] снимала с него все обвинения, он занимался подготовкой очередного переворота, действуя через подпольную сеть, куда более засекреченную и опасную, чем знаменитый “Гладиатор”, который — на случай, если тебе это неизвестно — был создан для отвода глаз. Твой отец, естественно, знал всё это, и через меня хотел переправить в Москву список имен журналистов и парламентариев, замешанных в новом заговоре. Он был очень обеспокоен, считал, что опасность переворота весьма высока. Вот они — чрезвычайные обстоятельства. И вот почему была устроена эта авария в Амстердаме. Он написал мне имена заговорщиков на страховом бланке. Агентство печати “Новости” опубликовало этот список, Италия выступила с опровержением, но заговор провалился. И вот почему он не дал тебе посмотреть переигровку…
