Свет из глаз голема заполнил комнату. Он, подняв кулаки, шагнул вперед.
Нобби выстрелил из арбалета.
Дорфл на лету поймал стрелу. Раздался сильный скрип по металлу, стрела превратилось в тонкую раскаленную иглу с шишкой вокруг кулака Дорфла.
Но Кэррот уже стоял позади голема, открывая его голову. Пока голем поворачивался, занося железную стрелу, огонь в его глазах потух.
— Вот он, — сказал Кэррот, вытаскивая пожелтевший свиток.
На конце Нетакой улицы стояла виселица, где вешали преступников, или, по меньшей мере, людей признанных преступниками, для того чтобы они тихонько раскачивались на ветру как пример возмездия, и также как пример вытянутой, но настоящей анатомии.
Бывало, сюда родители приводили большие группы детей для демонстрации ужасного примера ловушек и опасностей, лежащих на пути преступников, беззакония для тех, кто оказался в неправильном месте в неправильное время, и они, увидев ужасные останки на цепях, и выслушав строгое внушение, тут же (дело происходило в Анк-Морпорке) с воплями «Ух ты! Здорово!», бросились раскачиваться на трупах.
В эти дни у города были более тихие и эффективные способы для решения вопросов с теми, у кого обнаруживались излишки в запросах, но ради традиции на виселице висело довольно-таки реалистичное деревянное чучело. Даже сейчас, случайные глупые вороны иногда садились на чучело, чтобы выклевать глаза, и улетали с чуть укороченными клювами.
Ваймз, тяжело дыша, подковылял к виселице.
Беглец мог уже убежать куда угодно. Скупой свет, что прорывался сквозь туман, умер.
Ваймз стоял рядом со скрипящей виселицей.
Она была построена, чтобы скрипеть. Было много споров по вопросу:
"Какая польза от публичной демонстрации, если она зловеще не скрипит? В более богатые времена, город нанимал стариков, чтобы они управляли скрипением, изменяя длину веревки, но сейчас установили часовой механизм, который надо было только раз в месяц заводить.
Сконденсированная влага капала с искусственного трупа.
— Взорвать его, шутки ради, — пробормотал Ваймз, и постарался повернуть и пойти ровно той же дорогой что и пришел.
После десяти секунд бесцельного блуждания он на что-то наткнулся.
Это был деревянный труп, сброшенный с виселицы.
Когда он вернулся к виселице, там, позвякивая в тумане, тихонько качалась пустая цепь.
Сержант Кишка постучал по груди голема. Раздался пустой гул пустоты.
— Как цветочный горшок, — сказал Нобби. — Как они могут ходить, если они как простые горшки? Они должны все время трескаться.
— Они еще тупые, — сказал Кишка. — Я слышал, был один голем в Квирме, которому сказали прокопать траншею, а потом забыли, и вспомнили только когда траншея была полна воды, потому что он прокопал ее до самой реки.
Кэррот развернул свиток на столе и положил его рядом с бумажкой, которая была вложена в рот отцу Тубелчеку.
— Он мертв, не так ли? — спросил сержант Кишка.
— Он безвреден, — ответил Кэррот, сравнивая две бумаги лежащие перед ним.
— Правильно. У меня там где-то есть молот, я только...
— Нет, — сказал Кэррот
— Вы же видели, что он собирался сделать!
— Я не думаю, что он смог бы ударить меня. Я думаю, он хотел напугать нас.
— У него это получилось!
— Посмотри сюда, Фред.
Сержант Кишка посмотрел на стол. — Иностранная писанина, — сказал он тоном говорящим, что на свете нет ничего лучше, чем добрая домашняя писанина, возможно пахнущая чесноком.
— Ты ничего в этом не замечаешь?
— Ну... они похожи, — заметил сержант Кишка.
— Этот желтый свиток из головы Дорфла. А это изо рта отца Тубелчека, — сказал Кэррот. — Совпадают буква в букву.
— Почему так?
— Я думаю, что Дорфл написал эти слова и вложил их в рот старого Тубелчека, после того как бедняга умер, — медленно сказал Кэррот, продолжая сравнивать бумаги.
— Нихрена себе, — сказал Нобби. — Это мерзко, это...
— Нет, ты не понимаешь, — сказал Кэррот. — Я хотел сказать, что он написал их, потому что он знал только эти слова, чтобы помочь...
— Помочь чем...
— Ну... ты знаешь «поцелуй жизни»? — сказал Кэррот. — Я имею в виду, первую помощь? Я знаю, что ты знаешь, Нобби. Ты ходил со мной на те курсы по оказанию первой помощи.
— Вы сказали, что там дают бесплатную чашку чая и пирожное, вот я и пошел, — хмуро сказал Нобби. — Все равно они кончились, когда до меня дошла очередь.
— Это то же самое, что и спасение жизни, — сказал Кэррот. — Мы хотим, чтобы люди дышали, и мы вдыхаем воздух в них...
Они все повернулись и посмотрели на голема.
— Но големы не дышат, — сказал Кишка.
— Дело в том, что големы знают только одну вещь, что дает жизнь, — сказал Кэррот. — Слова в голове. — Все опять повернулись и посмотрели на бумаги.
Еще раз повернулись и посмотрели на статую, что была Дорфлом.
— Здесь становится холодно, — задрожал Нобби. — Я оп'дленно чувствую ауру холода, проплывающую по воздуху! Как будто кто-то...
— Что здесь происходит? — спросил Ваймз, стряхивая брызги со своего плаща.
— ... открыл дверь, — сказал Нобби.
Десятью минутами позже.
У сержанта Кишки и Нобби, ко всеобщему облегчению, закончилось дежурство. Кишка в целом не понимал, зачем нужно проводить расследование, если есть признание. Это выходило за рамки его знаний и опыта. Получаешь признание и все на этом. Нельзя не верить людям. Людям не веришь только когда они говорят, что они невиновны. Только виновным стоит доверять. Все остальное застревает на самой идее использования полиции.
— Белая глина, — сказал Кэррот. — Мы нашли белую глину. Практически необожженную. Дорфл сделан из темной терракоты, жесткой как камень.
— Последнее что видел старый священник, был голем, — сказал Ваймз.
— Это был Дорфл, я уверен, — сказал Кэррот. — Но это не тоже самое, если сказать что Дорфл убийца. Я думаю, он появился, когда священник уже умирал, вот и все.
— О? Почему?
— Я... еще не уверен. Но я часто видел Дорфла. Он всегда был очень добрым.
— Он работает на бойне!
— Наверно это неподходящее место для работы добрых личностей, сэр, — сказал Кэррот. — Однако я проверил все доступные записи и я не нашел ни одного упоминания когда големы нападали на людей. Или совершали какое-нибудь преступление.
— Да ладно, — сказал Ваймз. — Все знают... — он остановился, когда его циничная половина прислушалась к его критичной. — Что означает — никогда?
— О, люди всегда рассказывают истории, что они знают кого-то, у кого есть друг, дедушку которого убили, и это в основном правда. Големам не позволено наносить вред людям. Это написано в их словах.
— Наверняка они хитрят, — сказал Ваймз.
— Все хитрят, сэр.
— Да ты слышал кучу историй, что они делают глупости, типа изготавливают тысячи чайников, или раскапывают ямы глубинной в пять миль, — сказал Ваймз.
— Да, но в этом, кажется, нет ничего преступного, не так ли сэр? Это своего рода бунт.
— Бунт?
— Глупое повиновение приказам, сэр. Понимаете... кто-то орет им: «Иди и делай чайники», и он делает. Нельзя обвинять за подчинение приказам, сэр. Никто не говорит — сколько. Никто не хочет, чтобы они думали, поэтому они и не думают.
— Они бунтуют в виде работы?
— Это просто предположение, сэр. Я думаю, это более или менее объясняет их поведение.
Автоматически, они повернулись и посмотрели на молчаливую фигуру голема.
— Он слышит, что мы говорим? — спросил Ваймз.
— Я не думаю, сэр.
— Что насчет этой бумажки со словами во рту...?
— Э... я думаю, что они думают, что мертвый человек просто потерял записи слов в голове. Я думаю, они не понимают, чем и как люди живут, сэр.
— Я тоже этого не понимаю, капитан.
Ваймз уставился в потухшие глаза. Верхушка головы Дорфла все еще была открыта, поэтому свет проникал сквозь отверстия. Ваймз видел много ужасных вещей на улицах, но молчащий голем казался чем-то ужаснее. Можно было легко представить его со светящимися глазами, нависшим над тобой, с кулаками разбивающими все как молоты. Это было больше чем воображение. Казалось это встроено в эти штуковины. Потенциал, затаившийся на время.
«Поэтому мы все их ненавидим», — подумал он. "Эти пустые глаза, наблюдающие за нами, эти большие лица, поворачивающиеся за нами, разве не кажется, что они все берут на заметку и запоминают имена? Если услышишь что кто-то из них разбил кому-то голову в Квирме или еще где-нибудь, разве не поверишь в это с готовностью?
Внутренний голос, голос который начинал говорить только ночью или, в старые времена, где-то на полпути до дна бутылки, добавил: «Если подумать, как мы используем их, может быть, мы боимся, потому что заслуживает этого...»
«Нет,... нет ничего за этими глазами. Только глина и магические слова».
Ваймз пожал плечами.
— Я только что гнался за големом, — сказал он. — Он стоял на Брасс-бридж. Проклятый голем. Слушай, у нас есть признание и главная улика. Если ты не можешь предоставить ничего лучше чем... твои чувства, тогда нам надо будет...
