– Дам в кредит, – смеясь, прыдко добросила мечникова.
Дуленба снова поцеловал красивую ручку, но, вспомнив обязанность, схватился за шапку, которую имел в кармане, потому что мисиурку давно снял – и пошёл по замку искать Никиту. Желая назавтра с утра уехать, дабы прислать людей для подкрепления, должен был воспользоваться ночью.
Несмотря на усталость, никто внизу не спал. Часть челяди разговаривала о событиях сегодняшнего дня в сводчатой комнате у входа, остатки околачивались под стенами, возле коней, охраняя входы, укрепляя ворота.
Никита был во дворе, Дуленба нашёл его в углу, навострившего ухо.
– Что это?
– Кто его знает, – тихо сказал Никита, – или это души каятся, или я уже не понимаю ничего.
– Где?
– Тут, если наступить, слышится стон и вздох.
Полковник не был слишком легковерен: верил в духов, но хуже боялся предательства и Доршака. Стали слушать. Из-под земли доносился глухой стон. Дуленба лёг на камни и прислонился к ним ухом. Через мгновение он встал и сказал:
– Что-то сидит. Это, должно быть, подземелье, а в подземелье будто бы кто запертый.
Когда они так беседовали, смешавшиеся, осматривали, под стеной, грызя фартучек зубами, стояла маленькая Горпинка. Девушка имела какое-то испуганное лицо и вся была дрожащая. Этот белый призрак поначалу также их перепугал.
– Чего эта надоеда тут волочится? – крикнул Дуленба. – Что ты тут делаешь? Шпионишь? Гм? Это, наверно, из двора Доршака.
Никита посмотрел.
– Но это бедное забитое создание.
И обратился к ней:
– Иди ты себе отсюда. Зачем пришла сюда? Двигай, пока цела! Девушка стояла, грызя конец фартука, очевидно, говорить что-то хотела и не смела. То на полковника бросала испуганный взгляд, то снова на Никиту. Выгадав минуту, когда Дуленба на неё не смотрел, она кивнула Никите. Тот приблизился. Он должен был нагнуться даже к её устам, потому что парень был как дуб, а девушка маленькая и миниатюрная.
– Это она там стонет! Это она! Как Бог милый!
– Кто? – спросил Никита.
Девушка опустила глаза и замолчала, и снова грызла фартучек.
– Э! Тогда знайте! – шепнула и обернулась она. – Пан сбежал, значит вы должны её освободить.
– Но кого?
Девушка молчала снова; удивлённый Дуленба ждал, кода кончатся эти шёпоты.
– Что ты там дуришь с этим ребёнком, – прервал он, – времени не т.
Никита не слушал.
– Говори, кого?
– Пани, пани бросили в подзмелье! Татьяна! Он приказал! Татьяна! Татьяна! – повторила она несколько раз, закрыла глаза и украдкой под стеной, как бы испугалась того, что поведала, побежала к воротам, пригнулась, проползла под ними, как кот, и исчезла.
Никита стоял, думая.
– Девушка поведала, – сказал он полковнику, – что Доршак там жену держит запертой.
Дуленба, едва это услышав, судорожно схватил его за руку.
– Где? Как? Человече! Если бы я должен был шею скрутить, её освободить должен, веди! В какую сторону?
Никита, ничего уже не говоря, двинулся к воротам, полковник за ним. Он весь трясся.
– Негодяй! Разбойник! Злодей! – повторял он. – Дайте его мне в руки, на мою ответственность! На ветку! На ветку!
Обежав дом за воротами по кругу, потому что Дуленба не шёл, а летел гневный, вбежали на крыльцо и по ступеням наверх. Дверь была закрыта изнутри. Начали стучать и сильно долбить. Сначала им отвечала гробовая тишина, только когда вдвоём начали выламывать дверь, послышались шаги.
– Кто там?
– Отворяй! – крикнул Дуленба.
В замке отозвался ключ и на пороге показалась та толстая Татьяна с огарком в руке. Диким взглядом она измерила входящих. Её звериное лицо, равнодушное и одновременно хитрое, освещённое блеском света, который заслонила рукой, было полно и сдерживаемого гнева, и тревоги.
– Где твоя пани? – крикнул Дуленба, подходя.
– Разве я знаю, уехала! – с очевидным равнодушием начала женщина. – Что я могу знать.
– Ты лжёшь, – вставил Никита.
Женщина побледнела и начала отходить; Дуленба железную руку положил ей на плечи.
– Говори! – воскликнул он. – Или живой не уйдёшь. Бери ключ и веди.
– Ты заперла её в подземелье по приказанию пана, – сказал Никита. В руке женщины дрогнул огарок, она повернулась к Деленбе.
– Что вам до его жены! Что вам до неё! Она с ножом на него бросилась, яростная, она безумная. Это их дело – не ваше, а он отомстит. Её отпускать нельзя!
– Веди, не болтай, – воскликнул Дуленба, – немедленно.
Татьяна хотела вырваться из его рук, но с другой стороны схватил её Никита, и вырывалась напрасно… Огарок покатился на землю, но, по счастью, не погас и Дуленба ловко его поднял одной рукой. Безумными глазами глядя напрасно вокруг, как бы искала спасения, Татьяна начала от злости плакать.
Дуленба воскликнул: «Веди!»
– Отпустите меня! – воскликнула она наконец, словно от отчаяния.
Полковнику было так важно освободить несчастную женщину, что он тут же выкрикнул:
– Отпущу, когда её найдём.
– Клянись Богом! – воскликнула Татьяна.
– Клянусь Богом!
– Троицей!
Эта настойчивость должа была бы породить подозрение в полковнике, но он загорелся так судьбой узницы, что не обратил ни на что внимание и поклялся.
Татьяна велела ему повторить присягу и тогда только двинулась.
Не выпуская её из рук, шли они молча вперёд через комнату, в которой был ещё открытый шкаф с побега Доршака, а у окна работа его жены и шёлк, беспорядочно брошенный, потом через пустую спальню, через сени, из которых лестница вела вниз, до закрытого подземелья. Когда отворили его дверь, Татьяна начала дрожать, указала рукой: там.
– Веди! – настаивал Дуленба.
Шли снова по лестницам. Подземелья были пустые. Татьяна надеялась, может, вырваться, убежать и запереть за собой дверь, потому что их молча обвела по пустым подземельям. Тут не было ни следа, не слышно никакого голоса. Полковник начал железными руками сжимать её так, что Татьяна зашипела от боли. Она начала стонать и плакать. Они остановились в подземелье, середину которого занимал камень с железной ручкой, она указала на него ногой…
В момент, когда Никита нагнулся его поднять, она дёрнулась, но Дуленба, схватив её обеими руками, сжал так, что она упала на землю.
Крышка поднялась легко… закрутилась маленькая лестница вниз.
– Крикни! Позови! – отозвался Дуленба.
Никита нагнулся над чёрным отверстием и начал кричать как в лесу… В молчании прошла минута. Им казалось, что услышали шелест. Татьяна вся дрожала… Болезненный голос отозвался из глубины.
Никита по-прежнему звал. Ждали. Бледная, измождённая, изменившаяся в лице, с безумными глазами показалась под отверстием женщина, спутанные волосы спадали ей на плечи, покрытые грязным платком. При виде этого привидения Дуленба вскрикнул, Татьяна закрыла глаза, словно хотела скрыться…
Никита подавал руку.
– Выходите, пани, – сказал он, – и не бойтесь, Доршака нет… сбежал…
Как бы ещё не понимая и не узнавая никого, женщина постоянно водила по ним глазами, подняла исхудавшие руки, потёрла веки. Стояла, не смела идти дальше. Силы ей изменяли. Никита, почти силой схватив её за руку, вытянул молчащую, ошеломлённую в верхнее подземелье… Она тут стояла, всматриваясь в Дуленбу, словно хотела его распознать и не могла. Заметила Татьяну и с тревогой отступила.
– Это она, это мой палач, – воскликнула она.
– Я невинна, – стонала Татьяна, – я слуга.
– Пойдёмте из подземелья, – воскликнул Дуленба голосом, слыша который, женщина задрожала и начала всматриваться ещё внимательней.
Не отпуская Татьяну из страха какого предательства, Дуленба толкнул её перед собой. Молча вышли из подзмелья на лестницу. Женщина пробовала несколько раз вырваться от полковника, напрасно. Только когда оказались в жилых помещениях и Доршакова упала на подушки, Дуленба забыл о Татьяне и отпустил её. Прежде чем они заметили, она бросилась к дверям и исчезла.
Дуленба с невыразимым сожалением всматривался в эту красоту, которая его некогда восхищала.
– Вы меня не узнали, – сказал он, – а я тот несчастный Дуленба…
– Где же этот человек? Где эта женщина? Почему вы здесь?
Трудно было ответить сразу на все вопросы. Сперва её успокоили, что мужа бояться нечего, а Татьяна, его наперсница и правая рука, очевидно, сбежала. Она начала плакать. Полковник сел при ней и мгновение так смотрел на её слёзы, не говоря ничего. Никита тем временем звал на службу Горпинку, которая, плача, упала к ногам пани, и оставил их, сам спеша на мост и в город.
Свободного времени не было.
Вся ночь была бессонной и полной тревоги – от страха, волнения, ран и чрезвычайного усилия в защите мечниковой и Ядзи, Янашек получил лихорадку. Хотя Дуленба ручался, что раны от татарских стрел были не опасней укуса комара, однако же, несколько из них вонзились в тело глубоко, а удаление из раздрожало раны. Корчак потерял много крови, прежде чем её смогли остановить. Трудно его было успокоить и удержать на ложе, он постоянно вскакивал с великим криком, желая бежать на помощь.
