— А что, если бы был?
Но на самом деле этого не было. Просто серия невпечатляющих свиданий и недолговечные отношения. Тяжело, когда сравниваешь каждого парня, которого встречаешь, с тем, от которого сбежала.
— Ничего, — говорит он, пожимая плечами.
— Просто хочешь поговорить с ним, верно? Просто поболтать.
Эван ухмыляется.
— Что-то вроде того.
Я ничего не могу поделать с тем, что его ревность возбуждает меня. Это глупо и мелочно, я знаю, но по-нашему странно, так мы показываем, что нам не все равно.
— А как насчет тебя? Есть девушка?
— Несколько.
Я хмурюсь на его неопределенный тон. Чувствуя, как когти пытаются вырваться, я заставляю себя убрать их. Заставляю себя не представлять Эвана с другой женщиной. Его рот на ком-то, кто не я. Его руки исследуют изгибы, которые не мои. Но я терплю неудачу. Образы роятся в моем мозгу, и низкое рычание вырывается из моего горла.
Эван издевательски смеется.
— Просто хочешь поговорить с ними, верно? — он имитирует мой тон. — Просто поболтать?
— Нет. Я хочу сжечь их дома за то, что они прикасались к тебе.
— Черт возьми, Фред, почему ты всегда сразу переходишь к поджогам?
Я хихикаю.
— Что я могу сказать? Я горячая штучка
— Чертовски верно.
Его руки скользят вверх по моему животу, чтобы обхватить мою обнаженную грудь. Он сжимает ее, подмигивая мне.
Я дрожу, когда его кончики пальцев танцуют по моим соскам, которые сильно сжимаются. Эван замечает реакцию, и слабая улыбка появляется на его губах.
Он так хорош собой, что это почти несправедливо. Мой взгляд скользит от его точеных черт к рельефным мышцам его обнаженной груди. Его скульптурные руки. Плоский живот. Эти большие, мозолистые руки, которые только что прижали меня к земле, в то время как его голодный рот пировал между моих ног.
— Ты убиваешь меня, Жен. — Эван рычит на то, что он видит на моем лице. Его пальцы впиваются в мою плоть. — Не делай этого, если ты не имеешь этого в виду.
— Что?
— Ты знаешь что. — Держась за мою талию, он ведет нас назад к берегу. — У тебя мечты о том, чтобы трахнуть меня наяву. Я в значительной степени готов, если ты хочешь снова.
— Я этого не говорила.
Он прижимается ко мне, позволяя мне почувствовать его твердость.
— Ты дразнилка, ты знаешь это?
— Я знаю.
Мы достигаем сухого песка. Стоя там, мы пристально смотрим друг на друга, пока крошечная улыбка не щекочет мои губы.
— Тебе это нравится.
Затем я целую его в шею. Его плечо. Вниз по его груди, пока я не окажусь на коленях с его эрекцией в моей хватке, поглаживаю его. Эван запускает руки в волосы и откидывает голову назад, тяжело дыша.
Когда я ничего не делаю, он смотрит на меня сверху вниз, его темные глаза горят желанием.
— Ты так и будешь там сидеть или будешь сосать?
— Еще не решила. — Я облизываю губы, и он издает вымученный звук, стон.
— Дразнилка, — снова говорит он, пытаясь податься вперед.
Я усиливаю хватку в знак предупреждения, но это только заставляет его глаза заблестеть ярче.
— Еще, — умоляет он.
— Еще что? — Я использую свой указательный палец, чтобы нарисовать маленькие круги вокруг кончика его члена, продлевая его пытку.
— Больше, — выдыхает Эван.
Его бедра снова рвутся вперед, ища контакта, облегчения. Смеясь над его отчаянием, я скольжу языком по его стволу, а затем беру его в рот.
Он стонет достаточно громко, чтобы разбудить мертвого.
Есть вещи в Эване, по которым я скучала больше, чем по другим. Напиваться, терять сознание, просыпаться в случайном шкафу какого-то случайного склада с одеждой, которая мне не принадлежала — я могла бы жить без некоторых из этих воспоминаний. Но что он заставляет меня чувствовать, когда мы одни? То, как он отдает себя мне, полностью доверяет мне — я люблю эту версию нас. Хорошие мы.
Я наслаждаюсь тихими стонами, которые вибрируют в его груди, и напряжением, сжимающим его мышцы. То, как его руки опускаются к бедрам, затем к моим волосам, когда он сопротивляется желанию толкнуться сильно и быстро, потому что однажды я осторожно укусила его в знак предупреждения, и теперь он живет в страхе передо мной — совсем немного. Это наша игра. Я стою на коленях, но он единственный в моей власти. Я заставляю его чувствовать только то, что я ему даю. Удовольствие и предвкушение. Замедление, чтобы продлить переживание, спешка, чтобы подвести его к краю разочарования. Пока, наконец, он не ломается.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Жен, пожалуйста.
Поэтому я позволяю ему кончить, накачивая его, пока он не достигнет своего освобождения.
Затем, полностью истощенный, он опускается на землю и тянет меня лечь с ним на одеяло. Какое-то время мы молчим. Окруженные успокаивающей темнотой, окруженные только звуком ветерка, шелестящего пальмами и волнами, набегающими на песок.
— Я говорил тебе, что моя мама написала мне сообщение? — Внезапно говорит Эван.
Это совсем не то, чего я ожидаю от его ума, и я не решаюсь развивать тему. Не потому, что это беспокоит меня каким-то особым образом, но я знаю, что это расстраивает его.
— Она хочет, чтобы я встретился с ней в Чарльстоне. Загладить вину или неважно.
— А Купер знает?
— Нет. — Эван потягивается, чтобы заложить руки за голову, склоняется под звездами. Его красивый профиль напряжен, когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.
— В последний раз, когда она была в городе, она украла его сбережения.
— О боже. Это грубо.
— Он вернул большую часть, но… да. Излишне говорить, что он не готов в ближайшее время раскатать для нее приветственный коврик.
— Ты хочешь ее увидеть? — Осторожно спрашиваю я.
Шелли — больное место для Эвана и его брата, и всегда была. В то время как я почувствовала облегчение, наконец-то освободившись от тупика моих неудачных отношений с мамой, я провела годы, наблюдая, как Эван тешит себя надеждами, что однажды его мать образумится и полюбит его, а затем совершенно опустошит их. Я не разделяю его веру.
— Я не хочу, чтобы из меня снова сделали дурака, — признается он. Его голос звучит мрачно, измученно. — Я знаю, как я выгляжу. Купер думает, что я идиот, что я этого не понимаю. Тем не менее, я знаю. Я понимаю, что она делает, но я ничего не могу поделать с тем, что не хочу пропустить тот единственный раз, когда она может что-то исправить. Может быть, это звучит глупо.
— Это не так, — уверяю я его. Может быть, наивно. Желаемое за действительное, да. Оба качества, на которые я никогда особо не рассчитывала. Но не глупый.
— Я думаю, все было бы по-другому, если бы не только мы с Купом. Если бы наш папа был все еще рядом. — Он смотрит на меня с грустной улыбкой. — Я имею в виду, если бы он не был мудаком. И если бы у нас была куча братьев и сестер.
— У моей мамы было слишком много чертовых детей, — вмешиваюсь я. — Поверь мне, это не сделало ее лучше. Я думаю, когда мои братья рядом, это помогает мне не чувствовать себя так одиноко в том доме, но ничто не исправит это, когда ты знаешь, что твоей маме на тебя наплевать.
Странно, как произнесение этих слов вслух — сказать, что моей матери было на меня наплевать, приносит утешение, а не душевную боль. Давным-давно я сказала себе, что мне не нужны ее любовь, одобрение или внимание. Что я не буду тратить свое время на кого-то, кто не может быть обеспокоен. И я продолжала говорить себе это, пока не поверила в это, полностью и без колебаний. Теперь, когда она мертва, я не скучаю по потраченным впустую годам и не сожалею о тех случаях, когда я избавляла себя от необходимости пытаться.
Лучший подарок, который мы делаем себе, — это уважение наших потребностей в первую очередь. Потому что никто другой этого не сделает.
— Ты бы не хотела большую семью? — Спрашивает Эван. — Твою собственную, когда-нибудь?
Я задумываюсь, вспоминая все случаи, когда один из моих братьев заходил в ванную, чтобы помочиться, пока я была в душе.
