Странно протекала близость между двуполым танцующим существом и директором телеканала Генрихом Корном. Гермафродит сорвал с директора бархатный берет, бесцеремонно стянул с него дамский лифчик, размотал висящую на бедрах ткань. И обнаружилось, что у директора женские груди и абсолютно мужской, не оставляющий никаких сомнений таз. Два гермафродита с изумлением смотрели один на другого. Затем, не сговариваясь, растворили объятия. Стали ласкать друг другу груди, с нежным щебетом приговаривая: «Как ты прекрасна, дорогая!», «Тебе нет равных, моя красавица». Но потом танцор грубо поворачивал директора к себе спиной, наклонял его, и были видны бурно работающие ягодицы скорохода, и директор Генрих Корн рыкающим басом умолял: «Ну, ты, мужик, полегче!»
Кустодиевская красавица овладела политологом Матвеем Игруновым. Она легла перед ним на спину, пышная, необъятная, розовая. Перенесла политолога себе на живот, и он утонул, исчез, растворился в белизне, как в джакузи. Красавица сжала колени, обняла себя пышными руками. Политолог оказался в глубине восхитительной, теплой, дышащей материи, и находился там, покуда хватало воздуху. Вынырнул из подмышки красавицы, как выныривают из морской пены, и поплыл по-собачьи на спасительный берег. Но прекрасная рука схватила его за шиворот и снова окунула в пучину. Политолог исчез среди розовых шаров, дышащих сфер, над ним сомкнулась стихия, и только лучистое золотое солнышко между розовых ног указывало место, где только что был политолог.
Принц крови Макс Лифенштром оказался во власти женщины-урода. Следуя эротической традиции, доставшейся по наследству от Габсбургов, он не касался своей избранницы, но вдыхал исходившие от нее ароматы. Нюхал ее, как кальян, закатывая блаженно глаза и втягивая губами воздух. Его утонченная, аристократическая натура различала малейшие оттенки запахов. Черных венозных шишек, покрывавших больную ногу. Незаживающих язв, испятнавших коростой ее лицо. Воспаленных складок безволосого паха. Тонкие ноздри принца трепетали, как у хищника, чувствующего близость добычи. А добыча терпеливо ждала, когда на нее набросятся, распространяя вокруг запах тления.
Керим Вагипов наблюдал соитие гостей и плясуний. Он испытывал наслаждение не меньшее, чем они, извивавшиеся перед ним на ковре. Он уже не казался лилипутом, выглядел выше, плотнее. Его мелкое язвительное лицо становилось властным, величественным, обретало благородство и силу.
Слуги внесли в зал приспособления и инструменты, взятые из застенков инквизиции – то ли напрокат, из музеев, то ли изготовленные по старинным образцам.
Здесь были жаровни с раскаленными углями. Клещи и шкворни, нагретые докрасна. Винты для дробления костей и удушения жертвы. Воронки, сквозь которые в горло лили свинец и кипящее масло. Колесо, на котором жертве разрывали мускулы и сухожилия. И все эти орудия истязания были немедленно пущены в дело.
Раввин Исаак Карулевич зажал девичьи пальчики в деревянных тисках. Медленно поворачивал винт. И сквозь крик истязаемой девочки было слышно, как похрустывают ломкие косточки.
Режиссер Самуил Полончик посадил старуху на острый осиновый кол. Женщина орала от боли, когда острие, проникая в нее, раздирало внутренности. А режиссер бегал вокруг и целовал ее кричащий рот.
Министр финансов Михаил Лабузинский приковал африканскую царевну к скамье и раскаленными щипцами рвал ей соски. Дочь вождя стоически терпела, стиснув зубы, молчала, а Михаил Лабузинский подносил к ее глазам клещи с дымящимся соском.
Директор телеканала Генрих Корн растянул на топчане гермафродита лицом вниз. Вставил ему в задний проход раскаленный шкворень, приговаривая: «Признайся же наконец, дева ты или отрок?»
Политолог Матвей Игрунов истязал кустодиевскую красавицу. Он обмотал ее голову грязной тряпкой, оставив дыру для дышащего рта. Из дыры доносились рыдания: «Умоляю, у меня же дети в Рязани». Политолог вставил в дыру жестяную воронку, влил расплавленный свинец, и белое тело красавицы покрылось кровавой росой.
Принц крови Макс Лифенштром занимался женщиной-уродом. Облаченный в белый халат врача, он пинцетом срывал коросту с ее сочащихся язв и лил на них уксус.
Когда женщина начинала кричать, он затыкал себе уши и втягивал чувственными ноздрями воздух, будто нюхал цветы.
Хруст костей, звериные вопли боли, запах горелой плоти возбуждали Керима Вагипова. Он на глазах менялся. Становился выше, был похож на атлета. Его лицо напоминало лик античного героя, поражало совершенством пропорций. Он поднялся во весь рост, плечистый и прекрасный.
– Да прольется на вас дождь любви моей! – крикнул он громогласно.
Сверху, из нарисованного неба, где мчались золотые нарисованные птицы, упало несколько золотых капель. Полетели вниз золотые струи, от которых дрогнула, стала расходиться кругами влага в бассейне. Дождь превратился в золотой ливень, наполнив пространство шумом, плеском, ослепительным сверканием. Струи падали на гостей, на измученных женщин, на орудия пыток, превращая все в драгоценное сияние. Палачи и жертвы выглядели как золотые статуи. Влага в бассейне воспламенилась, покрылась золотыми огненными языками.
Керим Вагипов, огромного роста, прекрасный исполин, шел по горящей воде, туда, где расцветала прекрасная золотая лилия. И в центре волшебного цветка переливалось Черное солнце, верховное божество, которому, как жрец, поклонялся Керим Вагипов.
Вавила выключил экран, и Сержу казалось, что на потухшем стекле все еще переливается, брызжет лучами черное светило.
– Что это было? – спросил Серж, обессиленный зрелищем.
– Ты должен был видеть эскиз картины, которую тебе придется рисовать, гений.
– Все это было на самом деле или ты подсыпал мне возбуждающее зелье?
– Ты угадал.
– Когда ты успел?
– Ты проглотил препарат вместе с кофе.
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ты поскорее взялся за дело.
– А если я откажусь?
– Твоя милая, нежная Нинон ждет тебя. Не правда ли, какой отвратительный садист этот Исаак Карулевич, который ломал пальчики невинной девочке?
– Отведи меня обратно в отсек.
Появился китаец Сен со своей неизменной плеткой и повел его по туннелю. Серж слышал за спиной его мягкие шаги и острый запах муравьиного спирта.
Глава одиннадцатая
После отбоя, когда утомленные люди послушно, словно стадо в стойлах, укладывались в свои черные койки, накрываясь одеялами, будто темными могильными плитами, два охранника привели Лукреция Кара и кинули его на кровать. Серж подумал, что так из пыточной камеры доставляют истерзанного заключенного, бросают на топчан. Когда охранники скрылись, Серж и белорус Андрей прокрались к Лукрецию Кару. Тот лежал на спине, лицом к тусклому светильнику в потолке, и его высокие надбровные дуги сдвигали кожу широкого лба множеством мучительных морщин, а открытые глаза сверкали в темноте темно-золотыми слезами.
– Лукреций Кар, что с вами? – Серж положил свою руку на его большую, костлявую кисть и почувствовал, как слабо в ней бьется жизнь.
– Что эти сволочи сделали с вами, Лукреций? – Белорус осторожно приподнял голову космиста и подложил под нее подушку.
– Они заставляют меня служить их дьявольскому делу. Хотят, чтобы я изготовил препарат, который сгущает материю и изгоняет из нее дух. Чтобы их бездуховная плоть погрузилась в содомский мрак, во тьму извращений и неутолимого садизма. Хотят, чтобы я изобрел топливо для их черного звездолета, летящего к Черному солнцу. Хотят направить человечество в антимиры запредельной тьмы. Хотят, чтобы я исказил вектор русского духа, устремленного в Космос, к абсолютному свету, в бессмертие.
– Как они мучали тебя, Лукреций? – Белорус поднес к воспаленным губам космиста пластмассовую чашку с водой.
– Внучка, моя любимая внучка. Они грозят похитить ее и отдать на истязание педофилам. Они показали мне фотографию: она играет в нашем дворе, и к ней подошел мужчина с мерзким, порочным лицом. Они говорят, что ее судьба зависит от моего решения.
Он лежал поверх одеяла, длинный, босоногий, с голым огромным черепом и солнечными, даже во тьме, глазами. Его крупные руки были сложены на груди, и он казался инопланетянином, упавшим из сверкающих миров на черную, лишенную света планету. Изнемогал без света, без лучистой энергии, без своих космических соплеменников, достигших совершенства.
– Но они ошибаются. Я не в их власти. Русский Космос не даст мне погибнуть. Голос Гагарина зовет меня. Мой препарат «Кандинский» унесет меня из мрачного подземелья. Он превращает материю в дух, в космический луч, для которого нет тюремных дверей и запоров. Вот топливо к русскому звездолету, который построит Россия и унесет людей к обетованной планете, на которой в своих снах побывал космический провидец Кандинский. А до него зодчие Барма и Постник, создавшие храм Василия Блаженного.
