— Ты ни при чём? Ты не вмешивался?! — взрываюсь я. — Да он женился на мне только потому, что карьерой запахло! А пока ты не появился, он ни рыба, ни мясо был! А я-то думаю, с чего он вдруг так рьяно меня обхаживать стал… А это папа! Снова папа, со своим насильным причинением добра!
Отец на глазах смурнеет:
— Я так понимаю, у тебя с ним действительно какие-то проблемы? Что не так, Алиса? Чем я могу помочь?
Смотрю на его хмуро сведённые брови, на глубокие носогубные складки, придающие лицу ещё больше властной жёсткости и в тоже время возраста, и не понимаю, почему мама его простила. Зачем приняла — его, который на двадцать лет старше, а туда же, за другой юбкой потащился. Помочь он мне собрался. Ишь ты!
— А мне твоя помощь не нужна, пап. Никогда. Слышишь, никогда больше мне не помогай. Я запрещаю тебе, ясно?
— Алиса… — отец выглядит растерянно, — я правда всё это делаю для тебя!
— Для меня?! — Я уже ору, и прохожие начинают заинтересованно оборачиваться. — А когда ты меня продать хотел, это тоже для меня было?
Он словно получает пощёчину. Вздрагивает, гневно выпрямляется… но губы лишь беспомощно шевелятся, не находя нужных слов. И мне, чёрт возьми, опять предательски его жалко, опять невыносимо болит что-то внутри — не моей, но его болью, и я не знаю, что с ней делать. Я её боюсь, потому что не понимаю откуда она вообще могла взяться. И лишь одно для меня точно: я не хочу как мама — жалеть и принимать предателя.
— Алиса, всё не так…
Ну да, конечно. Старые песни о главном.
— Ненавижу тебя! — Боль всё-таки затапливает до верху и глаза затуманиваются слезами. — Видеть тебя не хочу! И знаешь… — Подбородок дрожит, словно сдерживая разъедающий меня горький яд, но я всё равно плюю им в отца: — Это не она, это ты должен был погибнуть тогда! И если бы ты не вернулся, если бы она тебя не простила — она была бы жива! — По щекам градом горячие, тяжёлые капли. Господи, ну почему же так больно смотреть на него, а в память так назойливо лезут наши с ним лучшие дни из детства? — Забудь, что я вообще есть. Нет у тебя больше дочери, понял? Умерла вместе с мамой!
— Алиса… — хрипит мне в спину отец. — Алиса, дочь…
И мне так хочется обернуться, но я стремительно несусь прочь, ничего не видя за сплошной пеленой слёз.
Ну вот и поговорили. Уж лучше бы и не приезжал! Нет, ну надо же, волнуется он! Приехал узнать, как дела! Мужу он моему пальцем из кустов грозил… Диктатор, хренов! Домостроевец. Самодур!
Но на выходе из парка резко торможу. Мимо, едва увернувшись от столкновения, с ругательствами проносится самокатчик. А я смотрю ему вслед и не понимаю, что заставило меня остановиться… А уже в следующий миг срываюсь, и мчу обратно. Сердце утопает в тревоге — какой-то совершенно детской и иррациональной, но с которой я не в силах совладать.
На прежнем месте отца нету. Я оббегаю фонтан, пристаю к отдыхающим:
— Извините, вы не видели здесь мужчину? Ну такой седой, крепкий, лет шестьдесят на вид? А вы не видели?.. А вы?..
Наконец нахожу свидетеля того, как отец, проводив меня взглядом до поворота, сразу ушёл.
— А ты не заметил, случайно, в каком он был состоянии? Ну, не было похоже, что ему с сердцем плохо или что-то вроде того?
— Да нет, — жмёт парень плечами, — наоборот, бодрый такой дед. Всем бы такими быть!
И я словно вываливаюсь из морока детских страхов обратно в реальность. «Бодрый дед» — это, пожалуй, самый точный эпитет для моего отца. И всё у него на самом деле нормально! Ну уж точно получше чем у меня.
Глава 20. Хочу тебе признаться...
Глава 20. Хочу тебе признаться...
И всё же эта встреча окончательно выбивает меня из колеи. Даже сил дойти-таки до суда не остаётся, а хочется лишь чтобы рядом оказался Димка. Как будто с недавних пор он моя единственная опора и утешение. И это здорово пугает. Я ведь действительно не хочу вот так одержимо проваливаться в него… Но, кажется, уже. Безнадёжно, по самые, так сказать, помидоры.
Дурында ты, Алисонька, ничему тебя жизнь не учит, да?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
За всей этой кутерьмой о пропаже Ирки я вспоминаю лишь дома, когда эта самая Ирка, живая и здоровая, кричит мне из кухни:
— Лиска, ты? Слава богу! Я уж думала тебя похитили!
— Меня-то с чего? — Мимоходом смотрюсь в зеркало: след от пощёчины окончательно исчез, оставшись в истории лишь фотками, приложенными к заявлению о побоях. Захожу на кухню, сажусь у стола. — Это ж ты у нас, вообще-то, вся в долгах. Что там у тебя, кстати? Рассказывай.
— А там у меня жопа, Лис! — не отрываясь от переворачивания котлет, вздыхает подруга. — И главное, не только я в шоке, но и соседние торгаши. Никто не верит, что из-за меня вспыхнуло, но и впрягаться никто не собирается, особенно администрация. Им-то наоборот, на руку. Своя рубаха ближе к телу, понятно же. А ты как, подала заявление?
Смотрю на неё и понимаю, что несмотря ни на что держится она молодцом. Даже удивительно, откуда столько сил и стальных нервов?
— У них сегодня неприёмный день оказался. — Вру. Желания грузить её ещё и своими проблемами нету. — Завтра ещё раз съезжу. Ты лучше скажи, что теперь думаешь? Надо же какой-то протест писать или встречку, пока срок не вышел.
— Пока официально ничего не предъявили, мне тоже дёргаться не надо. Всё потом, по ситуации.
— А поздно не будет?
Ирка жмёт плечами.
— Ну, мне так сказали.
— Кто?
— Да там, — отмахивается она. — Знающие люди. Ты будешь ужинать?
Вижу, что тоже не хочет говорить о проблемах, поэтому переводит тему, и прекрасно её понимаю. Кривлюсь.
— Вообще аппетита нет, даже наоборот, мутит. День какой-то дурацкий сегодня, да ещё и у одной мадам телефон отключен оказался! А мне хоть на стену лезь от волнения.
— Ой, да, прости! — спохватывается Ирка. — Он сдох, а я только дома заметила.
— Зашибись, Ир, а ведь я даже у Тоськи в саду тебя искала! Где была-то хоть всё это время?
— Сначала на рынке, тебя ждала. А потом поехала в одно место и там и сидела.
— А конкретнее?
— Ну… — она мнётся, но всё-таки признаётся: — У Володи на квартире. Вернее, во дворе перед его подъездом. У него телефон не отвечал, вот я и ждала, думала, может сам приедет. Хотела у него совета спросить.
Я усмехаюсь:
— Самая умная, да, Синицина? Понятно же, что его нет в городе!
Ирка опускает голову и отворачивается. А я понимаю, что перегнула.
— Ну ладно, прости. Я ведь тоже, знаешь как хотела бы, чтобы Димка появился! Но он же сам предупредил, что уедет на неопределённый срок. А нет его, нет и Володьки твоего.
Подруга кисло кивает, и я вдруг с ужасающей ясностью ощущаю всю бездну её отчаяния! А ещё осознаю себя настоящей сволочью.
Нет, я не боюсь, что Сергей исполнит угрозу с наркотиками. Теперь, когда отец убедился, что зятёк не справился с миссией хорошего мужа, он наверняка свернёт своё покровительство. Если не уже. А значит, и Серому я больше и даром не сдалась. Однако это не отменяет того, что он уже успел намутить с этой пожарной инспекцией... И того, что я могла бы разгрести это сегодня одним лишь словом отцу. Но не стала.
Это гложет меня весь оставшийся день. Я не радуюсь ни Тоськиным забавам, ни тому, что теперь-то уж имею полное моральное право не просто развестись, но и забрать у мужа машину и отсудить половину совместно нажитого, включая и штучный паркет почти на полтора миллиона — пусть только попробует не компенсировать мне его стоимость!
Но нет, мне нет до этого дела. Зато меня реально тошнит от чувства вины перед подругой. И заканчивается всё тем, что среди ночи я бегу к унитазу, но по пути тошнота немного отступает, а я понимаю, что просто проблеваться здесь и не поможет. Тут нужно облегчаться совсем иначе.
— Ир… Ирка-а-а… — бужу её шепотом, чтобы не беспокоить Тоську, и в то же время слегка придерживаю, чтобы случайно не зарядила мне спросонья в глаз.
— А? Что? — Ирка резко вскакивает, непонимающе мотает головой: — Ты чего? Случилось что?
