счастлива.
Однажды, когда они возвращались из ресторана, где женщина выпила две рюмки водки и кофе с ликером, она уверенно заявила:
– Я достану еще денег. Ты только люби меня. Не бросай.
– А если потребуется кого-то убить – убьешь? – приостановившись, пристально посмотрел на Екатерину Артемий Левандовский.
– Убью, – решительно заявила Малыгина.
Наутро, не вылезая из постели, Левандовский закурил папиросу, пустил дым в потолок и, посмотрев на Екатерину, прижавшуюся к его боку, не без интереса поинтересовался насмешливо:
– Ну, и кого ты намерена убить и как? Бабьи бредни?
Артемий был почти уверен, что вопрос поставит Екатерину в тупик, – обыкновенный пьяный бабий треп! Слыхал подобное не однажды! Но Малыгина, приподняв голову, внимательно посмотрела на Левандовского и твердо ответила:
– А ты зря смеешься… Кое-кто на примете у меня уже имеется. Он холост и живет один. А убью я его вот этим, – указала она на лежавшую у дивана двухкилограммовую гантель, с которой занимался Левандовский, залечивая раненное плечо.
– Хм, – негромко протянул Левандовский и призадумался. В голосе женщины было нечто такое, что позволяло поверить. Поднявшись, он вышел в неосвещенную прихожую и швырнул в металлическое ведро окурок, брызнувший ворохом мелких искр. – Похоже, что ты и в самом деле ненормальная.
На следующий день ближе к обеду Малыгина отправилась на улицу Чернышевского, где напротив здания Верховного суда проживал в бывшем доходном купеческом доме хозяин коммерческого ресторана в парке отдыха «Черное озеро» Самуил Яковлевич Якунин. Кажется, ему еще принадлежала парочка коммерческих магазинов на улице Баумана, но это не суть важно. А главным являлось то, что Екатерина решила действовать по задуманному плану. Она решительно поднялась на третий этаж и дважды покрутила звонок квартиры № 24.
На звонок дверь открыл поджарый седеющий мужчина с горделивой осанкой и услышал:
– Самуил, ты хотел, чтобы я пришла. Ну вот я здесь.
Прежде они были хорошо знакомы, весьма мило общались при встрече, но на все приглашения посетить его холостяцкую квартиру и выпить по бокалу шампанского Екатерина отвечала неизменным отказом. Не виделись они более года. Срок, конечно же, немалый, чтобы размышлять о прежних симпатиях, но Екатерина почему-то была уверена, что Самуил Яковлевич ее не позабыл.
Якунин, увидев в дверях женщину, которая прежде ему нравилась, не сумел сдержать удивления:
– Ты? Очень неожиданно.
За прошедший год Екатерина сильно подурнела. Исхудала. В больших карих глазах прочитывалась скорбь, которую невозможно было скрыть даже натужной улыбкой.
– Рада, что ты меня узнал. Хотя, мне кажется, за последний год я немного изменилась… Позволь пройти, – произнесла Екатерина и уверенно шагнула в коридор, заставив Самуила Яковлевича потесниться. – У тебя так тепло, я вся продрогла. Позволь я сниму пальто, – принялась Малыгина расстегивать верхние пуговицы пальто, держа одну руку с гантелью в кармане.
– Катя, не стоит снимать верхнюю одежду, я сейчас очень занят, но я готов выслушать тебя тут, – как можно любезнее проговорил Якунин.
– Ты будешь держать меня в передней? – удивленно спросила Екатерина, нахмурив брови. – И где же твои прежние манеры? У нас совсем перевелись рыцари.
– Понимаешь, я не один, – виновато улыбнулся Самуил Яковлевич. – Я сожалею.
Его слова сбили решительный настрой Малыгиной, и она разжала вспотевшую ладонь, в которой была зажата гантель.
– Вот как… А кто у тебя? – поинтересовалась она.
– Женщина… С которой у меня очень теплые отношения. Ну, не век же мне тебя ждать, когда ты соизволишь ответить на мое приглашение, то шампанское уже давно выдохлось, – последовал немедленный ответ.
В словах Самуила Яковлевича был весомый аргумент, поэтому Екатерина не стала еще что-либо говорить и твердо заявила о том, зачем она и пришла:
– Самуил, сейчас я в сложном положении. Мне очень нужны деньги.
Якунин заморгал и, подумав, полез в карман своего пальто, висящего на вешалке.
– Возьми, – протянул он Малыгиной две помятые десятки. – Больше у меня тут все равно нет… Извини.
Самуил Яковлевич никогда не выходил на улицу, если у него в кармане было менее трехсот рублей, а однажды проговорился о том, что в его кабинете находится сейф, в котором он хранил крупную наличность. Екатерина не стала уличать Самуила Яковлевича во лжи, ибо это ни к чему бы не привело: он давно вычеркнул ее из своей жизни и прежние его чувства к ней остались в далеком прошлом.
– Ты предлагаешь двадцать рублей женщине, которой когда-то клялся в любви. Ты даже не спросил меня, для чего мне нужны деньги.
Екатерина презрительно посмотрела на коммерсанта, гордо развернулась и вышла из квартиры. За ней незамедлительно захлопнулась дверь.
Постояв немного на лестничной площадке и выждав, покуда щеки и шея не перестанут пылать жаром, Екатерина Малыгина спустилась по ступеням и вышла из дома на улицу. Налетевший февральский ветер бросил ей в лицо горсть колючих снежинок, и она, тотчас почувствовав, как стужа начинает забираться под ее невесомое пальтишко, скорым шагом потопала на Большую Красную.
– Ну что, как все прошло? – с интересом поинтересовался возлежащий на потертом диване Левандовский.
– Не вышло, – хмуро ответила Екатерина, снимая с себя холодное пальто. – Но я знаю, куда я еще пойду.
– Да тебе вечно ничего не удается, – проворчал с дивана Артемий. – Что за баба такая! Даже не знаю, почему я с тобой связался, – смерил он Екатерину презрительным взглядом. – Видно, на меня какое-то помутнение нашло. У меня из-за тебя вся жизнь наперекосяк! Если бы ты знала, какие девки за мной увивались!
Было до слез обидно. Последние месяцы оба жили исключительно на деньги, что приносила Екатерина, но ни одного доброго слова она так и не услышала в ответ. В какой-то момент Екатерина хотела высказать наболевшее, но потом, чтобы смолчать, до боли прикусила губу.
На следующий день, не сказав ни слова, лишь только выпив стакан чая с небольшим кусочком колотого сахара, Екатерина ушла. Вернулась лишь к середине дня и до самого вечера была задумчива. Два дня она сидела дома, раздумывая о чем-то и скупо отвечая на вопросы Левандовского. А вечером четырнадцатого февраля, взяв с собой свой саквояж и припасенную гантель, вышла из дома, сказав Артемию:
– Жди меня, Тема. И я вернусь либо с хорошей добычей, либо не вернусь вовсе.
– А куда ты? – спросил Левандовский без обычного своего сарказма и даже иронии.
Но ответа не дождался…
Глава 11
Признание Екатерины Малыгиной
Когда майор Щелкунов приехал забирать в городское управление Екатерину Малыгину из отделения милиции, куда она заявилась, многое из ее биографии было уже известно. Ну а как может быть иначе? Появление Екатерины Малыгиной и ее признание в убийстве Матрены Поздняковой произвели эффект разорвавшейся бомбы. Разумеется, следовало изучить столь «выдающуюся» личность, прежде чем приступить к допросам. А потом следовало знать: а не вводит ли она следствие в заблуждение? Поскольку бывали случаи, и не единичные, когда в отделения милиции приходили неадекватные люди, которые признавались в совершенных преступлениях, а на поверку оказывалось, что никакого преступления они не совершали и их признания – полнейший самооговор.
Чаще всего такими людьми являлись психически неуравновешенные граждане, которые, буквально заболев резонансным преступлением, придумывали разные истории, в которые потом сами начинали верить, легко стирая грань между настоящим и выдуманным. Поэтому их признания всегда выглядели вполне искренними и весьма правдоподобными. С другой стороны, показания Екатерины Малыгиной изобиловали существенными подробностями и значимыми мелочами, которые могли быть известны лишь человеку, побывавшему внутри конторы ювелирно-художественной артели не когда-либо, а именно в субботу вечером, четырнадцатого февраля.
Первым делом Виталий Викторович внимательно с головы до ног оглядел заявительницу и составил о ней предварительное мнение. Если обозначить его в нескольких словах, то перед начальником отдела по борьбе с бандитизмом предстала молодая женщина, одетая хоть и не по сезону легко, зато отнюдь не дешево. Это означало, что гражданка Малыгина знавала и лучшие времена в своей биографии, нежели те, что переживала сейчас. Худощавое бледное лицо и вся ее фигура говорили о явном недоедании или, по крайней мере, о нерегулярном питании. Тонкие длинные пальцы предполагали наличие характера скорее нервного, нежели спокойного. Впрочем, такое определение можно было дать, наверное, половине женщин города.
Однако присутствовало в ее взоре нечто такое, отчего хотелось поскорее отвернуться и более не встречаться с ней взглядом. Нельзя было сказать, что в ее очах таилось нечто дикое или безумное. Скорее всего, в них была темная бездонная глубина, которая одновременно пугала и притягивала, как чернота ночного беззвездного неба, и заставляла относиться к владелице таких
