Лавируя в потоке машин, я отчетливо осознала — податься мне некуда. Дома папа, и он явно меня осуждает. У Еськи Володя, а больше у меня никого нет. То есть, мама-то есть, но она в Питере. А сейчас и вовсе скорее всего ко мне едет.
Если бы не все вот это, я могла бы позвонить Глебу. Он бы нашел для меня пригоршню добрых слов и обязательно подсказал бы, как выйти из этой ситуации с минимальными потерями. Вот только я потеряла своего друга. Разменяла на одну ночь.
Всхлипнув, я припарковалась у супермаркета и, не глядя по сторонам, прошла внутрь. Вихрем промчавшись мимо полок, схватила упаковку маршеллоу и несколько бутылок шампанского.
На кассе, расплачиваясь, я поймала на себе сочувствующий взгляд обслуживавшей меня девушки. Она, кривовато улыбнувшись, шепнула:
— Он того не стоит.
Всхлипнув, я только кивнула и, подхватив покупки, убралась из магазина. Он стоит всего, а вот я…
Тряхнув головой, я приказала себе успокоиться и села за руль. Домой. Сейчас мне остается только ехать домой.
Телефон ожил, запела стандартная мелодия и на экране высветилось «Драгош».
Ну уж нет, только не сейчас.
Он названивал мне всю дорогу до дома. И все то время, пока я искала место для парковки.
Заглушив мотор, я вышла из машины, но только для того, чтобы пересесть назад. Я не могу пойти к Еське, я не могу пойти домой. Все, что мне остается, это заднее сиденье. Я буду пить шампанское, рыдать и заедать это все маршеллоу. И жалеть себя. И ненавидеть себя.
«И сбрасывать звонки любимого человека, потому что ничего хорошего он мне не скажет», пронеслось у меня в голове, когда на экране телефона вновь появилась надпись «Драгош».
Кое-как сбросив пальто, я немного повоевала с пробкой и, открыв шампанское, разорвала пакет с маршеллоу.
И эти белые мягкие сладости были и вполовину не так вкусны, как много лет назад. Просто приторная дрянь, прилипающая к зубам. А шампанское — просто пузырящаяся жидкость, которая должна веселить, но вместо этого только усиливает грусть.
Глоток, другой. Опять звонок от Глеба. К черту.
Не хотелось ничего.
«Нарыв вскрыт без наркоза», невесело подумала я. «Гной выходит, ожидается рубцевание раны».
Вот только когда оно произойдет, это самое рубцевание? В голове нон-стоп крутится киношная фраза «Я не смогу без него жить». И те несколько лет после выпуска… Я ведь и не жила. Просто вставала, ела, шла на работу. После работы на курсы — все, что угодно лишь бы заполнить пустоту. Жаль, не догадалась завести кота или хомячка какого-нибудь.
Плавное течение мыслей прервал дробный стук в окно. Ну кому я могла помешать?!
Подняв глаза, я обмерла. И очень-очень пожалела о том, что никогда не любила тонировку. Потому что снаружи стоял Драгош. Сердитый, красивый и такой не мой. В куртке на распашку, волосы в беспорядке, а губы сердито сжаты. И взгляд. На меня смотрел волк. Взбешенный волк.
Опустив взгляд, я замерла. Тут же на телефон пришла смс-ка:
«Тома, открывай».
Нет, меня нет. Я тебе кажусь.
«Мари, не глупи, открывай».
Господи, за что? Ну что я такого плохого сделала?! За грехи же в Аду наказывают!
— Мари!
Драгош гаркнул так, что я услышала в закрытой машине.
— Я выбью это чертово стекло!
И следом несколько до боли знакомых румынских ругательств. А на его руке, лежащей на стекле, появились стальные когти. Волк выходит из себя.
«Давай, Тома. Нарыв вскрыт, гной выходит. Чтобы рана зарубцевалась, надо принять горькую пилюлю ответственности».
Вскинув руку, я сняла блокировку и в этот же момент Драгош распахнул дверцу.
— Двигайся, — коротко сказал он.
— Я не могу, я пригрелась. И шампанское расплескается.
Он проворчал что-то незнакомо-румынское и захлопнул дверцу, чтобы быстро обойти машину и залезть внутрь с другой стороны.
— Тесно, — хмыкнул он. — Маленькая машинка.
— Мне нравится.
Бутылка шампанского была зажата у меня между колен, а пакет с маршеллоу я держала в руках. И смотрела только на него, потому что… Потому что не было сил посмотреть куда-то еще.
Драгош протянул руку, зацепил горсть вкусняшек и сказал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Надо же, ничуть не изменились.
Я пожала плечами. Для меня изменилось все.
— Я не подписал твое заявление об уходе, Тома.
— Зря, — коротко отозвалась я.
— Почему ты решила уйти? — он вновь протянул руку и зацепил пару маршеллоу.
Я проследила взглядом за его сильной, изящной кистью и на мгновение залипла на губах. Вспомнила, как пылко он касался меня и, вспыхнув, с горечью спросила:
— А ты не догадываешься?
Он белозубо усмехнулся и задумчиво произнес:
— Я о многом могу догадываться. Вот, например, ты сбежала ночью. От меня. Смею надеяться, что был не так плох, чтобы ты так отреагировала. И я догадался, что ты пожалела о нашей ночи. Я правильно догадался?
— Да, — глухо ответила я.
— Надо же, — он чуть скривился. — Не думал, что быть правым так… Неприятно. Тогда почему ты решила уйти? Я не догадываюсь, Мари Тома.
Я молчала. Он таскал маршеллоу из пакета, жевал и спокойно ждал. А мне хотелось выбежать накричать на него, стукнуть, поцеловать и…
«Стоп, Тома. Никаких «поцеловать»».
— Глеб, наша ночь — ошибка, — я вновь опустила глаза.
— Интересный вывод. А если я не согласен?
— Глеб…
Он забрал у меня бутылку, пакет со сладостями и куда-то это все убрал. Затем придвинулся ближе и, взяв меня за подбородок, повернул к себе:
— Мари, я хочу знать, чем была эта ночь для тебя.
Я смотрела в его глаза и понимала, что не смогу солгать. Что у меня просто не получится протолкнуть через онемевшие губы какую-нибудь «правильную» ложь. Если, конечно, ложь бывает правильной.
— Сказкой, — едва слышно выдохнула я. — Наша ночь была для меня сбывшейся сказкой. Я не жила без тебя. Не могла дышать. Не могла… Ничего не могла.
И, выдав свой самый главный секрет, я уже не смогла остановиться. Я говорила и говорила, рассказывала о том, как влюбилась в своего лучшего друга. Как ждала и верила, и как мне было больно, когда он пришел в кино с другой.
Слова лились сплошным потоком и Глеб меня не прерывал. Он просто держал меня взглядом и не отводил его ни на секунду. И только время от времени, едва дотрагиваясь до моей кожи, стирал слезинки, которые никак не заканчивались.
Я выдохлась. Я открылась ему полностью, до самого донышка. Во мне не осталось ничего. Ни слов, ни эмоций, ни тайн.
— Мари, — глухо произнес. — Мари, я должен извиниться перед тобой.
А я, мотнув головой, резко произнесла:
— Не стоит. Ты не несешь ответственность за мои чувства. Глеб, ты… Мы поговорили, мне станет легче и все пройдет. Спасибо, что пришел, но…
Договорить я не смогла и замолчала. В горле встал комок. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что именно он мне скажет.
Прикрыв глаза, я смиренно ждала своего приговора. Все идет так, как должно быть. Сначала будет очень больно, а потом заживет.
— А если я не хочу, что все прошло?
Распахнув глаза, я неверяще на него посмотрела:
— А ты жесток. Тебе льстят мои чувства?
Мне не верилось, что Глеб может быть так жесток. Может, я чего-то не понимаю? Может…
Когда Драгош взял меня за руку и переплел наши пальцы, все мои мысли разлетелись как стая испуганных птиц. В голове стало пусто и гулко. Я могла только смотреть на наши руки и нервно, лихорадочно облизывать губы. Надо что-то спросит, уточнить, развеять все иллюзии до того, как мое глупое сердце в них окончательно поверит!
— Посмотри на меня, — тихо позвал он.
Но я только молча покачала головой.
— Много лет назад одна смешливая и до безумия симпатичная девчонка начала подкармливать одного стремного волчонка бутербродами. И девчонка эта совсем ничего не хотела взамен. Волчонок пропал. Ухнул с головой и не выплыл. Вот только кто он, оборотень-одиночка, изгнанник, нищеброд и вечно отстающий студент и кто она, умная, светлая, легкая, начитанная театралка?
