сам потник повесил рядом. Затем хлопнул ладонью вороного по крупу, отогнал его на несколько шагов и прошел к бочке с водой. Только тогда Елен удостоил взглядом джигита.
— Ну как? — справился он, обтирая лезвие о рукав бешмета из голубого сукна, который надевал редко.
— А-а!.. — махнул рукой Орынбасар. — Не отходил от нее ни на шаг. Все обхаживает. Она два раза уже падала на колени.
— Зародок?
— Выбросила.
— Ну, слава аллаху! — Старик облегченно вздохнул и опять нагнулся над кожей.
Орынбасар сполоснул лицо и руки до плеч водой, потом стал разжигать очаг.
— А то, бывает, умерщвленный плод остается в утробе, — продолжал Елен, — тогда считай — пропала кобыла. В табуне Голубого лет тому уже десять ходила такая нежеребая. Отбил он двухлетку, а она, как и эта, понесла в своем косяке.
Джигит выпрямился и удивленно посмотрел на старика, словно недоумевая: с чего это наставник говорит ему давно известную истину. Не встретил его взгляда и стал молча хлопотать у очага. Поставил на треногу прокопченный казанчик, залил его водой. Достал из деревянного ящика два куска копченой конины, помыл в ведерке и опустил в казан.
— Кому камча?
Старик повернулся к напарнику, улыбнулся:
— Знакомец объявился. Помнишь парня, который два года назад лазил по горам?
— Булат, что ли?
— Вот-вот! Приехал снова и говорит — насовсем. Как думаешь, заслужил он подарок?
Орынбасар с еще большим удивлением посмотрел на старика. Это была необыкновенная новость, в нее верилось с трудом, ибо сейчас редко кто из молодых меняет Алма-Ату на степь. Он даже подумал: уж не шутит ли старик. Но иссеченное глубокими морщинами лицо табунщика было торжественно ясным. Голубой бешмет шел ему. Орынбасар промолчал, а Елен вернулся к прежнему разговору.
— Правильно сделал, что не попытался развести их на ночь. Если не отходит от нее, значит, не желает, чтобы у ней что-то осталось от Голубого. Голубой хоть и стар, да не мышиный пока. Еще в силе. И Крылатый чувствует это. Побудок — чувство могучее. Вот и выходит: одно дело зачать от него, совсем другое, чтобы жеребенок и повадками вышел в отца… Так-то.
— Копжасар едет, — заметил джигит.
Заходящее в закат солнце слепило. Старик отыскал всадника, приладив ладонь козырьком к глазам.
— Не спешит.
— На меня сердит, — объяснил Орынбасар. — Прискакал в полдень, стал требовать, чтобы я отогнал от нее жеребца. Чуть не расплакался.
Он взял ковш, полил старику на руки.
— Поймет со временем, что законы природы складывались тысячелетиями и в них сокрыта мудрость. Плесни-ка еще… Здесь не конюшня, а степь, и кони должны быть неприхотливыми.
— Похоже, что вы объясняете это и мне, — улыбнулся джигит.
— Не помешает послушать лишний раз. Мне уже немало лет, сам знаешь.
— Слышали уже.
Теперь улыбнулся и Елен. Но улыбка вышла грустная, и лицо старика как-то некрасиво, жалостливо сморщилось, подобралось. «Странное творится со стариком, — подумал Орынбасар, подавая ему полотенце. — Уж не заболел ли? Что-то и руки у него дрожат…»
— Ты вот что, возьми у мальчика коня и съезди за Булатом, — Елен кивнул в сторону гор. — Поужинаем вместе. Я предупредил его.
Орынбасар молча зашагал навстречу Копжасару. Он шел и думал, что со стариком и вправду творится что-то неладное. То ли это от весны, трудной поры для старых людей, то ли сам по себе ослаб, непонятно. Может быть, предложить ему поехать на курорт? Посмотрел бы, что это такое, отдохнул. Или предложить съездить в город, развеяться как-то, или хоть на центральную усадьбу? После того как два года назад скончалась старуха, Елен и не заглядывал в поселок. Да и пора старику на отдых, сполна ведь потрудился, не стыдно ни перед людьми, ни перед собой. Но разве его уговоришь? Сколько об этом твердит и председатель колхоза, а старик ни в какую. И слышать не хочет об отдыхе. Словно бы чего-то ждет-А чего?.. И показалось джигиту, что у его наставника есть какая-то большая тайна, которую он почему-то не доверил ему. Пожалуй, и не тайна, а тяжесть. Ну конечно. Зачем бы ему иначе уходить в подземный храм и просиживать в нем целыми днями? О чем он там размышляет? О прожитой жизни? Что его мучает? Единственный сын старика — капитан рыбацкого сейнера — известен на весь Каспий. Есть у него еще дальние родственники, правда, он не общается с ними. Даже не вспоминает о них. Но дело не в этом… Как же все-таки помочь наставнику? Он никак не может догадаться о боли старика, не то что помочь. Выходит, он никто старику и старик не нуждается в нем?.. Эта мысль так овладела сердцем джигита и так сильно огорчила его, что он без особой радости поздоровался с Булатом, и они почти не говорили в пути.
В нескольких шагах от кибитки Орынбасар отстал от Булата — ему надо было расседлать и отпустить в ночное коня. Но Булат, пройдя немного, остановился и подождал его. Орынбасару это понравилось, и он взглядом поблагодарил парня. К кибитке подошли вместе.
— Мир вам! — поприветствовал Булат табунщиков, стаскивая с головы белую кепку с широким козырьком.
— Будь удачлив, сынок! — ответил Елен. — Присаживайся. Вот сюда…
Копжасар обменялся с гостем крепким рукопожатием и стал стелить дастархан. Поставил на скатерть березовое тегене, наполненное до краев кумысом, и небольшие деревянные расписные чашки.
Булат огляделся. Жили табунщики просто. Через решетчатое кереге виднелись сложенные на жастагаше — деревянной подставке — одеяла и подушки; необходимая утварь была разложена на деревянной полке, рядом с ней стоял кебеже — сундучок для посуды. И жастагаш, и кебеже, и карниз полки покрывали ромбические узоры с ответвлениями в виде рогообразных завитков. Расписаны они были красной и синей красками, издавна популярными в степи, но особой яркости при этом не ощущалось: она скрадывалась лаконичностью и простотой ритмичных повторений рисунка. Булат знал, что все это сделано стариком. Рядом с кибиткой лежали ящик с инструментом, три разных по вместимости казана, стояла бочка с водой, прикрытая сверху тулаком — воловьей шкурой.
— Выпей кумыса, — предложил Елен гостю. — Должно быть, намаялся за день.
— Спасибо.
— Сейчас он пахнет тюльпанами, — добавил старик. — Приятно.
Булат кивнул, не отрываясь от душистого напитка.
— Что делал? — спросил Елен, когда гость опорожнил вторую чашку. Похоже, только годами выработанная вежливость удерживала его до этой минуты.
— Срисовал два-три настенных рисунка, — ответил Булат и тут же стал разъяснять: — Начал с портала. Одному трудно управляться, но вроде бы получается. В будущем году добьюсь экспедиции.
— А я думал — ты не вернешься, — повторил старик слова, сказанные Булату
