ходило много легенд. Некогда знаменитый воин и путешественник, он давно замкнулся в царстве камней и никого, кроме двух десятков учеников, не пускал к себе. Мастер сам вызвал в горы семнадцатилетнего Шакпака.
Прошло восемь лет, и небольшая келья наставника, вырубленная в скале, стала приютом Шакпака, а все скалы — его царством. На кулыптасе, поставленном учениками на могиле Адлета, Шакпак вырубил любимые слова учителя: «Не будь беспечным и не бездумно доверяйся жизни, ибо жизнь слишком близка к смерти». Шакпак был молод и не принимал всерьез это изречение, но оно как бы звало к скалам. Их было еще много, неразрисованных…
И Шакпак начал сам находить в аулах юношей, видящих по ночам цветные сны. Так Адлет научил его узнавать будущих художников и решать их судьбу. Только с каждым годом все труднее становилось ладить с вождями. Кругом шли войны, и юношей предпочитали обучать искусству боя. Да и не любой из отобранных юношей выдерживал мученический труд художника, соперничество со своими сверстниками, строгость наставника. Со временем, когда имя Шакпака приобрело известность, вожди сами стали приводить к нему учеников. Это было еще хуже, ибо каждый предводитель хотел, чтобы только из его соплеменника вышел лучший умелец. Тогда и начал Шакпак отсылать обратно в аулы тех, кто подражал ему. Уверял вождей, что они уже все умеют и нет смысла держать их в горах. Искусством Шакпака гордились в степи, но, чтобы создавать, нужна была свобода, и он научился добиваться ее.
Как к чему-то отвлеченному, неглавному прислушивался он в те годы к шуму жизни, равнодушно смотрел на то, что происходило вокруг.
В степи появились газии — борцы за веру, и говорили они о скором пришествии имама, потомка Мухаммеда, и о разделении имущества и скота между всеми правоверными согласно справедливым заветам пророка. Имам, говорили они, лишит халифа, нынешнего духовного наставника мусульман, власти, и тогда восторжествует справедливость. Но для этого, выходило, надо низложить султана Санджара. Пришельцев ловили и убивали, потому что они были шиитами, но те объявлялись снова, в других аулах, на другом конце полуострова, в селениях карлуков.
Потом великий баксы Бекет начал враждовать с предводителем адаев Самрадом, решившим заложить новый город. Однажды баксы пришел к роднику и стал уговаривать Шакпака помочь ему объединить степных вождей на борьбу с Самрадом. С раздражением и глухим недовольством говорил баксы о будущем нашествии городов на степь, о смешении двух образов жизни, которое погубит людей его страны. Шакпак не хотел верить, что четыреста убитых шиитов, пробравшихся на полуостров, смогли бы что-то изменить. Кончилось тем, что Бекет сорвался на крик, а Шакпак повернулся и ушел в горы. Он уже построил дворец и верил в себя…
Когда его мысли возвращались к дворцу, Шакпак начинал волноваться. Глазам становилось горячо. Под правым веком вздувалась жилка, билась все ощутимее, а потом боль заставляла его искать каменную колоду с водой и окунать в нее лицо. Боль утихала медленно, вместе с ней гасли разноцветные сполохи, и он постепенно успокаивался. Эти минуты, когда Шакпак приходил в себя, пожалуй, были лучшими: он надолго обретал ясность мысли.
Почему же дворец, в котором он так был уверен, не покорил чужеземца? В чем его ошибка? Не овладел настолько сочетанием линий и красок, что завоеватель занес над дворцом руку? Не постиг еще законов красоты и совершенства? Нет, в дворце он не видел изъяна. И снова он думал, что его заточение в зиндан случайность. Причиной тому — его непокорность. Всем должно быть видно, что невозможно пристроить мечеть к дворцу, не нарушив гармонии. И не видимым единством ансамбля, наверное, должна доказываться приемлемость новой веры для его земли. Впрочем, вера одна и та же, только толкование другое… Во всяком случае, полагал Шакпак, он пробудет в заточении недолго. До тех пор, пока бек не остынет и не поймет свою неправоту. Мастера нужны во все времена, а он ведь, в сущности, согласился на все, лишь бы не портить дворец.
Но верно ли он поступил, вернувшись в город снова? И кто оказался прав: Бекет или Самрад?..
Долгая, бесконечная ночь продолжалась. И не кончались думы. Однажды он заметил, как тонки стали руки. Спустя еще некоторое время его начал одолевать кашель, и после каждого приступа он долго лежал пластом на каменном ложе. Когда слабел и тело покрывал холодный липкий пот, приходила мысль, что он допустил ошибку. Она являлась, как палач. Шакпак начинал мучиться, стараясь найти свой промах, определить его сущность, и в порыве бессильной ярости громко проклинал судьбу. И не знал он, что только сейчас в нем рождается истинный художник. Не понимал, что выживет, будет жить, пока с ним будут его сомнения.
В тот день так и было. Он пришел в себя после очередного жестокого приступа кашля и размечтался. Мечта унесла его далеко, на тысячелетия вперед, и Шакпак видел свой дворец, роспись на стенах, и каждый проем, каждое углубление и узорный выступ, рисунки на порталах. Дворец стоял, сверкая нетускнеющими, впитанными в камень красками. Двигалось солнце, и каждое мгновение выступала какая-то часть дворца, насыщенней казались определенные цвета, становились резче одни линии, и уходили на второй план, как бы таяли, другие. Люди не смотрели на солнце, а отмечали его движение по дворцу, который разворачивался, тянулся вслед за ним, подобно цветку. Шакпаку казалось, что он слышит восхищенные возгласы людей. И вдруг он вздрогнул, привстал на ложе. Страшная догадка словно оглушила его. Он вспомнил о злополучном опорном камне, установленном под левую колонну главной арки. Камне, который совсем выпал из памяти. О трещине, которая якобы угадывалась в ступеннике, тесальщик сказал тогда, когда на нем уже установили ствол колонны. Шакпак предварительно, как всегда, сам осматривал камень и потому в первый момент не обратил внимания на слова раба. Он никогда не ошибался в материале. Лишь поздней Шакпак убедился, что тесальщик из опытных и знает толк в камне, но беспокойство быстро забылось. Теперь же воображение Шакпака рисовало мрачную картину. Под чудовищной тяжестью трещина может увеличиться. На это уйдут годы, но если она раздастся хоть на ширину пальца, то колонна осядет. Тогда исчезнет ощущение того, что арка огромна, все увидят ее такой, какая она есть на самом деле. Перекошенная арка отяжелеет, не будет больше повторять контур неба. Никто не скажет, что это подобие видимого над землей, ибо пропадет главное — связь с небом. Шакпак представил вдруг, как люди смеются над незадачливым мастером, тычут пальцами в колонну, показывают на
