Нос уселся на старую, покосившуюся табуретку.
– Знафит, все, что было, – просто игра?
В его тусклых глазах-монетках скользнула догадка, и он, не дав ответить брату, задал очередной вопрос:
– Вы все подстроили, и Сава косил под размазню?
– Считай, что так.
Нос умолк, переваривая информацию.
– От них нужно избавиться, – после непродолжительной паузы произнес он. – У меня плохое предчувствие. Я вижу сны. И почти каждый сон связан с нафей матерью, Дикий. Ты помниф ее?
– Помню, – не глядя на брата, ответил егерь.
– И я помню. Особенно последние минуты ее жизни. Это ведь при мне она выбросилась из окна. Она встала на подоконник. Якобы поправить зана…
– Не будем об этом, – перебил Дикий резким голосом. – Ты рассказывал это миллион раз.
– Хорофо, – послушно произнес Нос. – Так вот, нафа мать сказала, что эти двое принесут беду в нафу семью.
Он подался вперед, не сводя с егеря пытливого взгляда.
– Ты мне вериф? Я никогда не офибался. Убей их. Посади в свою теплицу. Что угодно, но чтобы их не было. Так будет лучфе.
Дикий поднялся с кровати.
– Извини, братишка. Но я буду делать то, что считаю нужным, – мягким, но решительным тоном промолвил он. – И вы не тронете друг друга даже пальцем. Во всяком случае, не у меня дома.
Нос расплылся в улыбке.
– Никаких проблем. Выведи его за забор и дай мне нож. И все произойдет не у тебя дома.
Он широко открыл рот, коснувшись пальцем почерневшего зуба:
– А впрочем, можно обойтись и без ножа.
Дикий скептически покосился на брата.
– Справишься?
– Думаю, фто да, – с серьезным видом ответил Нос, и они одновременно рассмеялись, словно услышав удачный анекдот.
– Ничего. Будет время, вставлю себе новые, – пообещал Нос. – Железные.
Он перехватил взгляд брата – изучающий и цепкий. Так опытный филателист исследует редчайшую марку на предмет подлинности.
– Ты помнишь Наташу, братишка? Мою Наташу? – вдруг спросил Дикий.
На лице Носа не дрогнул ни один мускул.
– Конечно, помню. Ты очень любил ее. Кажется, вы собирались пожениться. Несмотря на то, что у нее был ребенок от другого. Я прав?
– Совершенно верно. Я любил ее. Но потом она куда-то пропала. Прямо из дома, где была ее трехлетняя дочь, – тихо произнес Дикий. – А на кухне и в комнате нашли следы крови.
Нос вздохнул:
– Жизнь – непредсказуемая фтука.
– Да. Не знаю, что там произошло, но бедная девочка лишилась дара речи. Несколько месяцев она пролежала в глубокой коме, а когда пришла в себя, то стала инвалидом.
– Очень жаль, – с сочувствием произнес Нос. – У нее была вся жизнь впереди. А почему ты затеял этот разговор? Я считал, что ты не хочеф лифний раз бередить старую рану. Натафа наверняка умерла, и с этим уже ничего не поделаеф.
Дикий внезапно растерялся и отвел взор.
– Не знаю, – хрипловатым голосом выдавил он. – Не знаю, зачем. Но я тоже вижу сны. И каждый раз она приходит ко мне.
Нос шагнул к брату, осторожно положив на его плечо руку.
– Это придется пережить, братифка. Пусть она будет в твоих мыслях. В твоей памяти. Пусть это будет как коробка с елофными игруфками. Когда праздник проходит, их снимают с елки, протирают и заботливо укладывают в коробку, обкладывая мятой газетой или ватой. А потом убирают на антресоль. Убери свои мысли о Натафе в самый дальний угол своих воспоминаний. Туда, куда не проникает свет.
– Да тебе книжки писать надо, – с грустью улыбнулся Дикий. Его глаза повлажнели от слез. – Убрать на полку, говоришь?
Нос улыбнулся в ответ:
– Именно так.
– Что ж, попробую. Ладно. День был тяжелым. В сортир хочешь? Пожрать что-нибудь? Выпить?
Нос отрицательно качнул головой.
– Тогда ложись спать, – велел Дикий и с этими словами вышел из комнаты. Заскрежетал ключ, запирая дверь на замок. Улыбка с лица Носа мгновенно испарилась, уступив место озлобленному, почти ненавидящему выражению. Он с силой прикусил губу, а когда показалась кровь, меланхолично растер ее пальцами по подбородку.
– Зачем ты вспомнил эту историю? – едва слышно прошептал он. – Зачем расковырял эту могилу, братик?
* * *
– Зажим… Ты… здесь?
Голос Ходжи прозвучал как хруст фольги.
Темнота липла, словно влажное одеяло – скисшее и дурно пахнущее. Казалось, помимо ремней, которыми они были скручены, тьма спешно обволакивала их своей пеленой, угольно-черной и непроницаемой, как брезент.
– Зажим, – проскулил Ходжа. – Ты в норме? За…
– Прикрой пасть, – устало перебил его уголовник, и Ходжа почувствовал небольшое облегчение.
– Где мы? И что это за беспредельщик? Кто он?
– Хрен его знает, – зло отозвался зэк. Он потянул носом, сморщившись. Витающий внутри запах был невыносимым – муторно-затхлая смесь из давно непроветриваемого помещения и протухшей еды, которую щедро разбавлял смрад человеческих выделений.
Зажим поерзал, напрягая мускулы, пытаясь при этом хоть немного ослабить ремни, но все усилия были тщетны. Этими движениями он только лишний раз потревожил сломанную руку.
– Падла, – хрипло выругался он. – Связал на совесть.
– Зажим, – тихо окликнул его Ходжа.
– Ну?
– А ведь он нас обкорнал. Под корень. Ты это заметил? Мы теперь бритые. Все равно что бильярдные шары.
Несколько секунд в темноте слышалось лишь натужное дыхание, после чего Зажим процедил:
– Заметил. Больной урод, чего с него возьмешь.
Ходжа почувствовал, как откуда-то изнутри наверх медленно, словно утопленник, всплывает жуткое понимание беды, в которую они угодили.
«Стул. Электрический стул».
Эта мысль с неожиданной силой острым клювом заколотилась в стенки черепа.
– Зажим, он хочет нас сжечь на электрическом стуле, – зашептал Ходжа. Во рту мгновенно стало сухо, и он провел кончиком языка по шершавым губам. – Въезжаешь?
– Нет. При чем тут стул?!
– Я слышал… гм… я слышал, так у пендосов делали! Когда нашего брата к вышке приговаривали, им черепушки брили. Потом на башку шапочку специальную надевали с проводами. Через голую кожу ток лучше всего проходит, – дрожащим голосом проговорил Ходжа. Он всхлипнул, представив себя на этом жутком приспособлении для казни – жалкий, трясущийся, с гладким черепом, на котором отражается свет от ярких ламп…
– Не гони порожняк, – сердито оборвал его Зажим. Он закряхтел, снова выругавшись.
– Это все Сава, – с ненавистью прошипел он. – Херов валенок! Это он все подстроил! Он и этот псих бородатый! И… – помедлив, он спросил уже спокойней: – А где Нос, кстати?
– Не… знаю.
– Подбери сопли, девчонка, – презрительно бросил Зажим. – И вообще…
– Что?
– Попробуй зубами разорвать эту срань на мне. Потом я развяжу тебя. Освободимся и сломаем дверь.
– Зажим… – начал робко Ходжа.
– Ты оглох, что ли? – злобно рыкнул уголовник. – Начинай, пока этот псих не пришел!
– Зажим, мне показалось…
Ходжа кашлянул.
– Тут кто-то есть, – испуганным шепотом произнес он. – Я слышал что-то. Там, сзади.
– Ты… – начал было Зажим, но тут же осекся, прислушиваясь. Ходжа тоже замер, непроизвольно считая стуки собственного сердца.
Откуда-то издалека раздался тихий вздох. Затем что-то прошуршало, и зэки отчетливо услышали хлюпающий звук.
«Как будто камень в слякоть упал», – пронеслась у Зажима мысль, и по телу пробежал озноб.
– Кто там, Зажим? – забормотал Ходжа. – Там человек?
– Заткнись, – шикнул Зажим.
Вздохнув поглубже, он громко спросил:
– Есть тут кто живой? А?
Зэк моргнул, напряженно всматриваясь в угольную черноту.
«Она движется. Тьма идет прямо на нас», – с ужасом подумал он. С носа, повиснув, сорвалась капелька пота.
– Кто здесь есть? – уже не так уверенно спросил он.
Очередной болезненный вздох.
– Это… это необязательно человек, – глухо произнес Зажим. – Это может быть собака. На цепи.
– Выходи… выходи, грибной народ, – неожиданно раздался где-то за спиной дребезжащий голос. Он звучал странно, будто человек не до конца прожевал пищу. – Выходи, грибной народ…
Булькнув, голос оборвался, причем так резко, что ошеломленный Зажим задался вопросом, не померещилось ли ему это.
– Слышь, Ходжа, – зашептал зэк. – Давай, скорее, рви зубами ремни. Не нравится мне эта хрень. Валить надо отсюда.
– Зажим, я…
– Выходи, грибной народ, – в третий раз прошамкал голос. Человек в темноте удовлетворенно хрюкнул, как если бы наконец-то вспомнил дальнейший текст. – На веселый хоровод. Легкий дождичек осенний…
– …В круг веселый всех зовет, – едва слышно закончил четверостишье Ходжа.
– …В круг веселый всех зовет! – радостно повторил квакающий голос.
– Что за хрень? – прошипел Зажим. – И ты спятил, Ходжа?!
