Я не смог бы остановить эту потребность в хаосе, даже если бы попытался.
Прошло чертовски много времени без войны, а войны должны случаться, чтобы очистить людей.
Войны должны происходить со Смертью, а теперь он, блядь, вынужден истекать кровью.
Он ухмыляется мне, когда я бью кулаком ему в лицо, но он не пытается отбиться от меня, хотя и не сможет, когда я на таком адреналине.
Справа от меня раздается голос, испуганный и мягкий. Где-то в глубине сознания я понимаю, что это она, но не сосредотачиваюсь на ней. Я не останавливаюсь, чтобы увидеть ее или услышать тот же голос, которым она хихикала с ним.
Мой следующий удар сильнее предыдущего, и голова Ронана откидывается в сторону.
— Кто-то слетел с катушек. — Ронан облизывает уголок окровавленного рта. — Проблемы, mon ami — друг мой?
Я снова бью его, заставляя его слова остановиться там, где они начались.
Не имеет значения, что я провел большую часть ночи и утра, сражаясь с бандитами, или что несколько синяков на моем теле чертовски болят. Я собираюсь закончить этот день эпично — например, смертью этого ублюдка.
— Остановись!
Тонкая рука обхватывает мой бицепс, отталкивая меня назад.
Это не так сильно, но ее прикосновение да.
Ощущение ее пальцев на моей коже, разделенных только рубашкой, похоже на то, как вода заливает мой огонь.
Размытые линии, которые были раньше, и черная дымка медленно рассеиваются, когда в поле зрения появляется ее лицо.
Она смотрит на меня своими огромными зелеными глазами, которые никогда не покидали мою голову, ни со вчерашнего дня, ни со столетней давности.
Ее губы приоткрываются в изумлении — или беспокойстве, не знаю, в чем именно. Все, о чем я могу думать, это как я наслаждался этими губами, как они ощущались под моими зубами и на моем языке.
Как я пробовал ее на вкус, как тайно фантазировал в течение многих лет, и как этот единственный вкус открыл чертов ящик Пандоры, выпустив на волю приспешников дьявола и даже джинна, о котором Ахмед рассказывал мне.
Потому что сейчас меня охватывает потребность снова попробовать ее на вкус, и на этот раз я не хочу останавливаться — или заканчивать.
Я хочу свободно упасть в ад.
Трахните меня.
Я пошел на бой, ради избавления от этих мыслей, но они только усиливаются. Ее взгляд тоже не помогает. Он похож на шторм, и мне суждено только упасть, согрешить, погибнуть, черт возьми.
— Какого черта ты делаешь? — она кричит, глядя на кровь, сочащуюся из губ Ронана. — Ты с ума сошел?
Да. Конкретно. Иначе ничего бы этого не случилось.
Ошибка.
Все это произошло из-за алкоголя.
Я могу повторять себе это весь день, но заставить свой мозг поверить в это совсем другая история.
Мозг начинает ненавидеть меня за то количество мусора, которое я ежедневно в него вливаю.
Взаимно, приятель.
Кимберли с легкостью отталкивает меня — на самом деле, нет. Все, что ей нужно сделать, это взять меня за руку, и уйду, словно меня никогда и не было.
Всего лишь прикосновение, говорю я себе. Одно единственное прикосновение.
Я поднимаюсь на ноги, направляемый ее руками, обхватывающими мои бицепсы. Ее руки на мне.
Ее. Руки. На. Мне.
Блядь, почему это так приятно? И сюрреалистично.
И чертовски неправильно.
Она так же быстро отпускает меня. Отсутствие контакта — это как пить и дать воду, чтобы ее забрать в последнюю секунду. Ее внимание падает на Ронана, и она помогает ему подняться.
Зверь внутри с ревом возвращается к жизни, когда он улыбается ей с таким чистым выражением, что оно пронзает меня сто раз одновременно.
Я вновь бросаюсь на него, и он вызывающе улыбается, даже не пытаясь прикрыть лицо. Кимберли встает перед ним, заставляя меня остановиться, как вкопанного.
Ее поза расширяется, и она приподнимает подбородок, глядя на меня снизу вверх.
— Не знаю, что, черт возьми, с тобой не так, но перестань быть нездоровой собакой, или я позвоню директору.
Нездоровой собакой.
Вот подходящее слово. Собака. Из-за нее я превратился в нечто меньшее, чем собака. По крайней мере, у собаки есть принципы, верность. Но не у меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Хуже всего то, что у меня нет возможности остановиться.
Когда я пристально смотрю на Ронан, я притворяюсь, что ее не существует, и говорю ей:
— Это не твое дело. Уйди.
— Ну, я делаю это своим делом. Ты не можешь причинить боль Ро в моём окружении.
Ро.
Чертов Ро.
Если она называет его так нарочно, усугубляя мое безумие, то это, блядь, работает.
Кто-нибудь, запишите в отделение психиатрии. И скорую помощь, потому что, если меня посадят за то, что я сумасшедший, с таким же успехом можно убить этого ублюдка.
— Да, Кимми. Защити меня от этого сумасшедшего придурка. — Ронан надувает губы, держит ее руку в своей и гладит по спине.
Поскольку он стоит у нее за спиной, я вижу всю фальшь в этом выражении, насмешку в его глазах, а затем он просто ухмыляется мне.
Он, блядь, ухмыляется, указывая на ее руку в своей.
Вот и все. Он труп. Во сне, в машине, в бассейне. Не имеет значения, это произойдет.
Я смеюсь, звук невеселый и резкий, когда я обращаюсь к ней:
— Думаешь, что сможешь остановить меня? Знай свое гребаное место.
— Ты знаешь свое место. Ты не можешь просто толкать людей и бить их просто потому, что хочешь или можешь. Мир не вращается вокруг тебя.
Потому что он вращается вокруг тебя.
Нет, нет, я так не думаю.
Эту мысль нужно, блядь, искоренить.
Такими темпами, либо ей нужно исчезнуть, либо мне. Иначе с этого момента начнется гребаный хаос.
— Наблюдай... — я подхожу вперед, но она не двигается и не отступает.
У нее слегка дрожит подбородок, что означает, что она напугана, но не позволяет этому сказаться на ней.
Кимберли все еще стоит перед ублюдком Ронаном, не двигаясь, будто его безопасность ее цель в жизни.
Его безопасность.
Его.
Я останавливаюсь в нескольких шагах от них, наблюдая за, происходящим с той ясностью, которая у меня имеется, после всего алкоголя и травки, которые я употреблял. У меня болит голова и горит лицо, но самая сильная боль исходит от того, что что-то неровно бьется в моей груди.
Раньше они смеялись и веселились. Сейчас она защищает его.
И он перестал спать со всеми подряд.
Реальность обрушивается на меня, как удар по носу. Я никогда не видел ее такой счастливой с кем-то, кроме Кира, до Ронана.
Я никогда не видел, чтобы он сходил с ума из-за девушки до Кимберли.
— А теперь, если ты нас извинишь, нам с Кимми нужно поговорить о нашем свидании.
Голос Ронана ясен, не насмешлив, просто констатирует факты.
Свидание.
Они идут на гребаное свидание.
Я пристально смотрю на нее, ожидая отрицания. Кимберли не ходит на свидания. Кириан вся ее жизнь, и она не любит, когда ее отвлекают от него. Кроме того, у нее нет уверенности. Я знаю это, потому что наблюдаю за ней больше, чем за собой.
Она не может пойти на свидание с Ронаном. Этого просто не может быть.
Я улыбаюсь им, но уверен, что это больше похоже на улыбку какого-нибудь сумасшедшего, чем на мою собственную.
— Хорошая попытка.
— Кто сказал, что это попытка? — Ронан улыбается в ответ.
— Ронан, — рычу я.
— Ксандер, — воркует он.
Я пристально смотрю на него, сообщая все, что ему нужно знать.
Держись, блядь, подальше.
Не испытывай меня, или я раздавлю тебя, как таракана.
Очевидно, эта судьба его не пугает, так как он говорит драматическим тоном.
— В любом случае, если у тебя имеются какие-либо возражения, скажи это сейчас или закрой рот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Взгляд Кимберли устремляется в мою сторону. Это так обнадеживает, что я хочу, блядь, выпотрошить себя и наступить на останки.
Почему она так на меня смотрит?
Разве я не говорил ей, чтобы она прекратила меня искушать? Перестала надеяться на что-то от меня?
