— Я бы подумала, что ты рисуешься, — потянулась она за стаканом, встав рядом на цыпочки. — Но ты слишком громко шумишь, чтобы я не услышала разговор.
— Что такое «рисуешься»? — скосил глаза на ее губы, когда она поднесла к ним стакан и стала жадно пить.
— Чувствуешь вину, — облизалась она и принялась мыть стакан.
— Чувствую. И я уже просил прощения…
— Мне теперь не за что тебя ненавидеть, — посмотрела мне в глаза. — Ты исправил все, а за что не смог — попросил прощения. Вернул мне малыша, защитил от Дана… разрешил сделать аборт, — она замолчала и опустила взгляд. — Но почему-то чувствую себя еще больше загнанной в угол.
— Просто стань моей, и я сделаю все, чтобы тебя больше никто не обидел, — ждал ее прямого взгляда, и она не подвела — вернулась в плен моего внимания.
— Я правильно понимаю: единственное, чего не дашь — свободы. — И каждое слово, как заточенное лезвие.
Ладони сами сжались в кулаки, кровь ударила в голову так, что та аж закружилась:
— Можешь просто взять этот нож и ударить меня в шею, чтобы наверняка, — плохо соображая, еле сложил слова. — Результат будет один.
— Твоя жизнь зависит от меня? — раскрыла она глаза.
— Не жизнь, — выдавил. — Неважно. Я не могу тебя отпустить. И пытаюсь сделать все, чтобы ты осталась. Что тебе еще нужно?
— Нужно понять, почему ты это делаешь, — заморгала она. — Почему не отпускаешь…
— Потому что могу не отпустить.
Я ничем не способствовал улучшению ее состояния, но обнаружить, что ничего не отвлекает ее от него лучше, чем мои тайны, было неприятно. Хотя чего я ждал? Это ее работа.
— Я подумала, что тебе нужен ребенок, — сузила она пытливо глаза. — Но ты сегодня и эту гипотезу разрушил. Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Рэм…
Боялась. Вся побелела и затряслась от страха не получить ответ.
— Ты не поверишь, если я скажу правду, — не смог сдержать усмешки.
— А ты попробуй, — сглотнула.
— Просто останься со мной, — склонился я ниже. Смешно было себя чувствовать снова подростком, но я отдался этому с головой и ушами, потому что не знал, как изменить отношение этой женщины к себе самой. — И будь что будет. Рискни, без расчетов и взвешиваний. — Приятно было видеть растерянность в ее взгляде. Я явно видел детали разрозненных слов и наблюдений, которые тянулись в ее мыслях одни к другим, но Вика разве что не жмурилась, лишь бы не видеть целую картинку. — Я тебе уже столько всего пообещал. И все — за один день. Не помню за собой подобного…
Ее губы тронула обескураженная усмешка, которую не успела сдержать. Интересная — от кончика носа до кончиков ногтей. Я втянул воздух, стремясь распробовать ее запах в эту секунду, а она, наконец, прикрыла глаза. И я не стал больше сопротивляться — дернул ее в свои руки и прижал к груди, жмурясь. Ее запах наполнил душу букетом эмоций — тревогой, спокойствием, дикой радостью… Я забыл каково это — так ярко чувствовать. Наверное, последний раз было так хорошо только в детстве, когда катился по снежной горке кувырком.
Вика замерла в руках, но не вырывалась — уже хорошо. Хотелось остановиться пока на этом.
— Сегодня не поедем никуда, — голос охрип, а грудь едва не порвало от удовольствия скользить носом по ее волосам, пропахшим клиникой. — Давай ужинать. И мне нужно еще собрать кроватку, — я выпустил ее из рук.
Вика отшатнулась. Набрала воздуха в грудь, чтобы возразить, но просто медленно выдохнула и кивнула:
— Да, нужно…
Недотрога. Ее никто не обнимал… как давно? А как давно мне стало это важным? Я втягивался в нее, прорастал каждой порой, и это пугало.
Но назад дороги не было.
* * *
Нужно было переставать обдумывать и сопоставлять. Мужчину, который поставил все в моей жизни с ног на уши, а теперь сидел на полу, собирая для ребенка кровать, невозможно уложить в какие-то рамки и ожидания. Я устала, вымоталась, впала в отупение, пока не услышала его разговор с Даном. Я больше не могу пытаться что-то понять. Нас обоих штормило и трясло, и непонятно кого больше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но обстоятельства красноречиво показывали, где теперь будет надежнее. Дан бесновался. Мне на почту пришло уведомление о закрытии отдела информационных исследований, а аналитиков, которых я собирала по всему городу, предстояло уволить. Он рушил то, что я создавала месяцами. И это только начало. Почему отмолчался Келлер, я пока не понимала, но приказы об увольнениях он видел. Получил рекомендацию не поддерживать меня так явно, чтобы остаться у руля? Тогда это действительно выглядело малой жертвой, но стоило вспомнить каждого сотрудника, что верил мне, и сжимались кулаки. Нужно быть идиотами, чтобы разрушить и распустить столь функциональный отдел! Каким образом Дан обосновал это чудовищное решение, я не понимала. Только Рэм рубанул эту мразь поперек, и хоть она и сдыхала, но в агонии могла наворотить многое.
— Так ты его уберешь с поста? — отважилась задать вопрос, когда Рэм встал, чтобы сварить кофе.
23
— Не я, но…
— Не скромничай, — усмехнулась.
Он полуобернулся, усмехаясь:
— Я сделал предложение вашему правительству, от которого они не смогут отказаться. Просто поставил условие…
— Сурово, — улыбнулась, блуждая взглядом по его широкой спине, временами отвлекаясь на руки. Чувствовала себя как после взрыва — в ушах звенело от нашего разговора, а тело растекалось по стулу, сбрасывая напряжение. — Мне нужно на работу… завтра.
— Что случилось?
— Дан добился упразднения важного для меня отдела и сокращения финансирования. А я даже не там, чтобы заступиться…
— Хорошо, утром поедешь на работу. Дашь знать, когда освободишься, заберу, и поедем в Аджун. Идет?
— Идет.
За окнами стемнело, проснулся Денвер и сразу же направился к Рэму щупать новую кровать. Я разогрела ужин, порезала еду на более мелкие куски и попыталась переманить малыша к себе, но куда там! Пока Рэм не подхватил его и не понес к столу, и ухом не повел. И снова сел есть только с ним. Оно и понятно — мама все это время до встречи с этим мужчиной кормила непонятной жижей, а тут — целое приключение! Подавиться пару раз, растянуть еду по всей тарелке, куснуть Рэма за палец вроде как случайно… Денвер пробовал границы дозволенного, как любой малыш в его возрасте. И это было радостно видеть, потому что то, как он тянулся к Рэму, могло перерасти в заискивание и в «сделаю что угодно, лишь бы любил». Но этого не происходило. Малыш проявлял характер, хоть и робко и опасливо.
— Не пробовали искать его родителей? — спросил Рэм.
— Нет. Если его бросили — смысл?
— Отец ребенка не знает о нем. Случайной беременности тоже не бывает…
— В смысле? — моргнула я.
— Если оборотень завел ребенка, значит, сделал это намеренно. Его мать не была случайной встречной.
Ах да, значит, это убеждение касается не только его.
— Может, она была против? — нахмурилась я.
— Она родила, — возразил он.
— Может, ей не позволили принять другое решение? — уперлась. Да и… пример такой же ситуации был перед глазами.
— Ты бы бросила, если бы родила?
— Нет, конечно!
Тут даже задуматься не пришлось. И, глядя на Денвера, в глубине души я совершенно не понимала его мать.
— С ними со всеми что-то случилось, — будто услышал мои мысли Рэм. — И его зовут не Денвер. Вот в чем проблема.
— Что? — опешила я.
— Ребенок запоминает имя, которым его называют. Его назвали другим. Он не реагирует на твое…
— Он же просто маленький…
— Нет.
Денвер внимательно смотрел на меня, да так осмысленно, будто подтверждал каждое слово Рэма.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Расскажи про имя, — зацепилась я, подаваясь вперед.
Слова Рэма взволновали до глубины души. Если отвлечься от остального, он — просто кладезь открытий для меня!
— Первое имя, которое слышит ребенок от того, кто его держит, запоминается на всю жизнь, и откликаться он будет только на него. Это имя значит «дом», «родители», «все будет хорошо». Другие имена всегда будут чужими.
