– Ладно, – сказал дьявол.
Когда он поудобнее расположился на крепком суку и начал спокойно лакомиться сливами, Сметсе потихоньку спустился вниз, схватил палку, лежавшую в траве, и давай что есть силы дубасить своего гостя.
Почуяв удары, дьявол хотел прыгнуть на кузнеца, но не тут-то было: кожа на его заду прочно пристала к суку. И он шипел, брызгал слюною со злости, скрежетал зубами от ярости, да и от боли тоже.
А Сметсе тем временем колотил его, бил палкой куда ни попало, содрал с него кожу до самых костей, разорвал на нем блузу и, радуясь, надавал ему таких крепких, здоровых тумаков, каких никто еще до того не получал во Фландрии.
И при этом он спрашивал:
– Что же вы и словечком не обмолвитесь о моих сливах? А ведь они хороши!
– Ух! – взревел Гессельс. – Будь я только свободен!
– О да! будь вы только свободны! – подхватил Сметсе. – Вы бы тотчас вручили меня доброму палачу, одному из ваших милых дружков, и он бы совершенно свободно разрезал меня на куски, словно какой-нибудь окорок, соблюдая при этом все ваши мудрые правила, – ведь вы, сдается мне, были великим мастером по части пыток. Ну, а вот такая пытка – палкою – не беспокоит ли вас? О да! будь вы только свободны! Вы бы вздернули меня на священную виселицу, и я бы болтался в воздухе у всех на глазах, а дядюшка Гессельс тем временем бы хохотал во все горло. Уж он бы отомстил мне за то, что я так свободно его колочу! Ибо нет на свете ничего свободнее, нежели свободная палка, которая свободно гуляет по спине несвободного советника. О да, будь вы только свободны! Вы бы освободили мое тело от головы, как вы это с превеликой охотой проделали с графами Эгмонтом и Горном. О да! будь вы только свободны! Сметсе тогда бы, конечно, свободно поджаривался на медленном огне, как те бедные девочки-реформатки. И Сметсе, как и они, тоже бы славил от всей своей свободной души бога свободно верующих и свободу совести, что сильнее и жарче огня, а дядюшка Гессельс в это время попивал бы пивцо, говоря, что оно хорошо пенится.
– Ах, – простонал дьявол, – и зачем ты меня бьешь так нещадно, без всякого сострадания к моим сединам?
– А затем, что твои седины – это шкура лютого тигра, опустошителя нашей страны; затем, что мне любо тесать тебя дубинкой, а также затем, чтобы ты дал мне прожить еще семь лет на этом свете, где мне неплохо живется, если хочешь знать.
– Семь лет! – воскликнул дьявол. – И думать не смей! Лучше я изойду кровью под твоей палкой.
– Ха-ха-ха, я отлично вижу, – засмеялся Сметсе, – твоя шкура жаждет колотушек. Конечно, они недурны. Но все же и самая вкусная пища не идет впрок тому, кто не знает меры. Итак, когда с вас будет довольно, благоволите сказать мне! Я перестану вас угощать, но за это мне нужно получить мои семь лет.
– Никогда! – и Гессельс, подняв нос кверху, как собака, когда она воет, закричал:
– Эй, бесы! Все на помощь ко мне!
И его надтреснутый голос прозвучал так резко и страшно, – будто сотни труб затрубили, – что со всех сторон сбежались подмастерья.
– Вы недостаточно громко кричите, – сказал Сметсе, – я помогу вам.
И он принялся бить дьявола еще крепче, и тот завопил еще громче.
– Поглядите, – сказал Сметсе, – как хорошо моя палка выучила петь славного соловушку, который сидит на моей сливе. Это он поет лид любви, призывая свою милую. Она скоро придет, мессир; но, пожалуйста, подождите ее внизу: вечерняя роса, говорят, вредна наверху по причине колотушек.
– Бас, уж не мессир ли это Якоб Гессельс, кровавый советник, влез на твое дерево? – спросили подмастерья.
– Да, ребята, – отвечал Сметсе, – это он, своей собственной персоной. Сей почтенный человек и теперь хочет влезть повыше, как он стремился к этому всю свою жизнь. Вот он и кончил жизнь в воздухе, показывая прохожим язык. Ибо то, что исходит от виселицы, к виселице возвращается, и веревке подобает вернуть то, что ей принадлежит. Так сказано в Писании.
– Бас, не помочь ли тебе спустить его вниз? – спросили подмастерья.
– Помогите! – отвечал кузнец.
И подмастерья пошли в кузницу.
Дьявол меж тем, не говоря ни слова, пытался оторвать свой зад от сука. Он метался, бесновался, то так, то этак извивался, упираясь в дерево ногами, руками, головой, но все тщетно.
А Сметсе, не переставая его вволю тузить, говорил:
– Мессир советник, вы, держитесь крепко на своем троне, как я полагаю; но я хочу снять вас оттуда, снять незамедлительно, ибо если я этого не сделаю, продолжая вас изо всех сил колотить, вы, чего доброго, вырвете мою сливу с корнями, и люди увидят, как вы разгуливаете повсюду, волоча за собой дерево на вашей заднице, словно хвост, а это было бы жалкое и смехотворное зрелище, недостойное столь благородного дьявола, как вы. Дайте-ка лучше мне мои семь лет!
– Бас, – сказали подмастерья, возвратившись из кузницы с железными брусьями и молотами, – вот мы и здесь, в полном твоем распоряжении. Что надо нам делать?
– Раз я его уже причесал дубинкой, – сказал Сметсе, – остается лишь вычесать вшей из его головы при помощи брусьев и молотов.
– Смилуйся, Сметсе, смилуйся! – закричал дьявол. – Железные брусья и молоты, это уж чересчур! На, получай свои семь лет, кузнец!
– Поторопись написать расписку!
– Вот она, – сказал дьявол.
Кузнец взял расписку, убедился, что она составлена правильно, и сказал:
– Мне угодно, чтобы ты слез с дерева.
Но дьявол так ослабел от побоев, что не смог спрыгнуть с дерева, а просто грохнулся навзничь. Он ушел, прихрамывая и, погрозив Сметсе кулаком, сказал:
– Жду тебя в аду через семь лет, кузнец!
– Жди! – отвечал Сметсе.
Глава одиннадцатая
О добрых словах, с какими подмастерья обратились к Сметсе
Когда дьявол скрылся и Сметсе посмотрел на своих подмастерьев, он заметил, что они переглядываются и перешептываются, и вид у них смущенный, словно они хотят что-то сказать, да не смеют.
И Сметсе подумал: «Уж не собираются ли они донести на меня священнику?»
Тут Флипке по прозвищу Медведь подошел к нему:
– Бас, – сказал он, – мы хорошо знаем, что призрак Гессельса подослан к тебе тем, кто правит преисподней. Ты заключил договор с дьяволом и от него получил богатство, мы это давно подозревали. Но, чтобы с тобой не случилось худого, мы никому в городе об этом не говорили, будем молчать и впредь. Мы хотели сказать тебе это, чтобы ты был спокоен. А теперь, бас, доброй ночи и приятного сна!
– Спасибо, ребята, – сказал Сметсе, тронутый до глубины души.
И подмастерья ушли.
Глава двенадцатая
О том, как Сметсе, желая сохранить свою тайну, скрывал ее от своей доброй жены
Войдя на кухню, кузнец застал там жену на коленях перед распятием. Она била себя в грудь, плакала, вздыхала и, рыдая, говорила:
– Господи, владыка наш, Иисусе Христе! Договор с дьяволом он заключил без моего согласия, поверь мне! И ты, пресвятая матерь божья, и вы, святые угодники, тоже! Ах, как я страдаю, но не за себя, а за моего бедного мужа, который продал душу дьяволу ради презренного золота. О горе! он продал свою душу! Блаженные и приснославные святые угодники! молитесь за него милостивому господу и прошу вас, не забудьте, что ежели я, как смею надеяться, приму свой конец по-христиански и попаду в рай, я ведь там одна буду есть серебряной ложечкой пирог с рисом, а бедный мой муж будет гореть в геене огненной и криком кричать, мучась голодом и жаждой, и я не смогу ему дать ни попить, ни поесть… Я буду так несчастна! О святые угодники, пресвятая дева Мария, господи Иисусе, ведь он согрешил только один-единственный раз, а до этого всю свою жизнь был добрым человеком, добрым христианином, помогал бедным и сердце у него было мягкое. Спасите его от вечного огня и не разлучайте на том свете тех, кто так долго были неразлучны на земле. Молитесь за него! молитесь и за меня, горемычную!
– Жена, ты очень горюешь? – спросил Сметсе.
– Ах, негодный ты человек, я теперь все уже знаю! Это адское пламя зажглось у нас в доме, когда шар раскололся и в кузнице вспыхнул огонь; а булочники, пивовары, виноторговцы – все это были черти; и тот урод, который показал тебе клад, а мне влепил страшную пощечину, тоже был черт. Кто теперь не побоится жить в нашем доме? Горе! от дьявола наша еда; от дьявола наше питье; от дьявола наши сыры, мясо, хлеб; от дьявола наши деньги, наш дом – все, все от него. И если кому вздумается рыть землю под нашим домом, на него сразу так и полыхнет адским пламенем. Все они здесь, я их вижу: они наверху и внизу, справа и слева, они ощерились, словно тигры, и подстерегают свою добычу. Ах, каково мне будет глядеть, когда на глазах у меня черти растерзают в клочки моего бедного мужа! А это будет через семь лет, ведь он сам сказал, я хорошо слышала: он вернется сюда через семь лет.
– Не плачь, жена, – сказал Сметсе, – через семь лет я одолею его, как одолел сегодня!
