И он хотел ее обнять, но она вырвалась.
– Боже, он влез в долги, он лжет, да еще смеется над своим позором! у него все пороки, все, все, какие только бывают у человека.
– Жена, – сказал Сметсе, – все это наше, уверяю тебя. Я получил задаток за выгодную работу, которую мне заказали.
– А ты не врешь? – спросила она, чуть-чуть успокоившись.
– Нет, не вру, – отвечал он.
– Так все это наше?
– Да, – отвечал он, – честное слово гентца!
– Ах, муженек, и мы больше не будем нуждаться?
– Больше не будем нуждаться, жена.
– Вот так чудо господне!
– Да, – вздохнул он.
– Но эти люди пришли сюда ночью. Ведь у нас так не водится; скажи мне, в чем здесь причина?
– Кто знает причину всему, – отвечал Сметсе, – тот больно умен. О себе я этого сказать не могу.
– А почему они молчат, муженек?
– Должно быть, они не любят говорить. А может, их хозяин нарочно подбирает себе немых слуг, чтоб они не теряли времени, судача с кумушками.
– Пожалуй, что так, – согласилась она, когда мимо прошел тридцать первый слуга виноторговца, – но все-таки очень странно: я не слышу их шагов, муженек!
– Наверное, у них для работы башмаки на особых подошвах, – сказал Сметсе.
– А почему у них такие безжизненные, унылые, неподвижные лица, словно у покойников?
– Полуночники никогда румяны не бывают, – отвечал Сметсе.
– Но они мне что-то не встречались в гентских лавках.
– Ты же не всех знаешь, – возразил Сметсе.
– И то правда, муженек!
Так говорили меж собой кузнец и его жена: она – сгорая от любопытства и тревоги, а он – смущаясь и не зная, куда деваться от стыда за свою ложь.
Едва тридцать третий слуга виноторговца успел покинуть кузницу, как туда с невероятной поспешностью вошел человек среднего роста, с фонарем в руке, одетый в черную короткую блузу; волосы у него были светлые, голова большая, лицо бледное, без кровинки; прямой, как палка, и быстрый, как ветер, он семенил мелкими шажками и беспрестанно улыбался.
Человек этот живо подбежал к Сметсе, взял его за руку и молча пригласил следовать за собою. Сметсе попытался сопротивляться, но человек тотчас же сделал ему знак, чтобы он не боялся, и повел его в сад, куда поспешила и жена кузнеца. В саду человек дал Сметсе подержать свой фонарь, а сам взял лопату и, начав копать землю, быстро вырыл глубокую яму, вытащил оттуда кожаный мешок, в один миг открыл его и с улыбкой показал Сметсе, что он набит золотыми монетами. При виде золота женщина вскрикнула, а странный гость влепил ей здоровую оплеуху; потом опять улыбнулся, отвесил поклон и, повернувшись на каблуках, исчез со своим фонарем.
Жена кузнеца, сбитая с ног пощечиной, совсем опешила и, не смея больше кричать, лишь тихонько стонала:
– Сметсе, а Сметсе! где ты, муженек? у меня очень болит щека.
Сметсе поднял ее и сказал:
– Жена, пусть эта пощечина раз навсегда научит тебя держать язык за зубами. Своими криками ты докучала добрым людям, которые пришли сюда ночью ради моего же блага. Но человек, что явился сюда позже всех, не был так терпелив, как другие: вот он и наказал тебя. И поделом.
– Ах, я виновата, что не послушалась тебя. Что же я должна теперь делать, муженек?
– Помоги мне втащить этот мешок в дом!
– Хорошо, – сказала она.
Они с трудом втащили мешок в дом и высыпали все, что в нем было, в сундук.
– Ах, это очень красиво, – говорила женщина, глядя, как золотые монеты хлынули из мешка, – но кто же этот человек, который показал тебе этот чудесный мешок, а мне дал такую страшную пощечину?
– Один мой дружок, – отвечал Сметсе, – великий открыватель зарытых кладов.
– А как его зовут? – спросила она.
– Мне запрещено это тебе говорить.
– Но, муженек…
– Эх, жена, жена, – сказал Сметсе, – ты слишком много хочешь знать, ты еще, милая моя, поплатишься за свое любопытство.
– Ох, уже поплатилась! – вздохнула она.
Глава шестая
Из которой видно, какой длинный язык был у жены Сметсе
Рано утром Сметсе с женой поели свежего хлеба, жирной ветчины, вкусного сыра, запили все это крепким брёйнбииром и добрым вином, подкрепив таким образом свои силы, несколько подорванные долгой голодовкой.
Неожиданно в дом кузнеца вошли его бывшие подмастерья.
– Бас[24] Сметсе, – сказали они, – ты нас позвал, вот мы и здесь! Мы очень рады, что у тебя горит огонь, и мы снова будем работать с тобой. Ты всегда был нам хорошим хозяином.
– Клянусь Артерелде! – воскликнул Сметсе, – они все тут: Пир, Долф, Флипке, Тоон, Хендрик и остальные. Здорово, ребята! – И он пожал подмастерьям руки. – Ну, а теперь выпьем по этому случаю!
В то время как они выпивали, жена кузнеца покачав головою, вдруг сказала:
– Но вас ведь никто не звал! Правда, Сметсе?
– Жена, жена, – отвечал кузнец, – научишься ты когда-нибудь молчать?
– Ведь я же не лгу, муженек!
– Ты болтаешь глупости, – сказал он, – болтаешь о том, в чем ничего не смыслишь. Сиди у себя на кухне, а в мою кузницу не суйся!
– Басине,[25] – вмешался Флипке, – мне не хотелось бы с вами спорить, но смею вас уверить, что всех нас позвали от имени баса. Сегодня ночью какой-то человек стучался в наши дома и кричал, чтобы мы все как один, не мешкая, пришли сюда утром для срочной работы и что каждый из нас получит по золотому, который бы он заработал у своего нынешнего хозяина. Вот мы и пришли: мы хотели помочь нашему басу.
– Вы хорошо поступили, – сказал Сметсе, – и все получите по обещанному золотому. Ну, идемте со мной, я каждому дам его привычную работу.
Так он и сделал, и с этого часа в кузнице славного кузнеца не смолкал чудесный шум: стучали молоты, стонали наковальни, пыхтели мехи, пели подмастерья.
Однако Сметсе подошел к жене и сердито сказал:
– Тебе не терпится прекословить мне при этих добрых малых! Болтливая сорока, научишься ты когда-нибудь молчать? Разве тебя не проучили как следует нынче ночью? Или тебе этого мало?
– Но, Сметсе, я ведь не знала, что ты их позвал!
– Это еще не значит, что ты можешь выставлять меня обманщиком перед моими подмастерьями. Говори, когда я кончу говорить, а еще лучше, молчи!
– Сметсе, – сказал жена, – я никогда не видала тебя таким сердитым. Только не бей меня, муженек, я буду теперь нема, как этот сыр!
– То-то же! – отвечал Сметсе.
– Но, муженек, не можешь ли ты объяснить мне, что здесь происходит?
– После, – сказал он и ушел в кузницу.
Глава седьмая
О Сметсе богаче
В тот день к Сметсе приходило множество людей – и знатных, и простых. Дворяне и священники, горожане и крестьяне давали ему заказы на прибыльные крупные работы. Так было и в другие дни, и целый год.
Вскорости стало тесно в кузнице Сметсе, и пришлось ее расширить, потому что все росло число подмастерьев, изготовлявших такие хорошие, красивые, удивительные вещи, что добрая слава о них дошла до дальних стран, и люди приезжали поглядеть и полюбоваться на них из Голландии, Зеландии, Испании, Германии, Англии и даже из Турции.
А Сметсе был невесел: он думал о семи годах.
Скоро сундуки его стали ломиться от блестящих крузадо, анжело, розеноблей и дукатов. Но золотые монеты не очень-то радовали Сметсе, ибо он полагал, что не могут они вознаградить его за душу, которую он предал дьяволу на веки веков.
Мало-помалу Слимбрук Рыжий растерял своих заказчиков, и все они снова вернулись к Сметсе. Жалкий, оборванный, Слимбрук каждый день, как вкопанный, стоял на набережной, не сводя неподвижного взгляда с веселого огня, пылавшего в кузнице славного кузнеца, и напоминал собою сову, которая ошалело и тупо уставилась на патар.[26] Зная, что сосед терпит нужду, Сметсе посылал к нему заказчиков, и чтобы не дать ему умереть с голоду, частенько помогал и деньгами. Но, хотя Сметсе платил добром за зло, он был невесел: он думал о семи годах. Уверившись в том, что она богата, жена Сметсе каждое воскресенье покупала на жаркое к обеду жирные бараньи ножки, гусей, каплунов, индюшек и всякое другое вкусное мясо; она приглашала к столу родственников, друзей, подмастерьев, и в доме Сметсе устраивались веселые пирушки, где щедро угощали крепким брёйнбииром. Но, хотя Сметсе ел и пил, как император, он был невесел: он думал о семи годах. А дым от жаркого, плывший над Луковичной набережной, наполнял воздух таким аппетитным ароматом, что все бездомные собаки, бегавшие по городу, усаживались перед домом Сметсе и, подняв морды кверху, вдыхали этот запах в ожидании куска. Приходили сюда и нищие, которых в Генте было великое множество. Нищие гнали собак прочь, и порой происходили такие побоища, что иные выходили из них жестоко искусанными. Тогда жена Сметсе и ее подружки стали по воскресеньям выносить перед обедом из дома корзины полные снеди и оделять из тех корзин всех нищих свежим хлебом, мясом, да еще давали по два патара на выпивку и при этом говорили ласковые и приветливые слова. А затем женщины просили бедняков покинуть набережную, что те и делали, соблюдая порядок. Но собаки оставались: после трапезы им тоже перепадало, и они убегали, унося с собой кость или иную добычу. Сметсе и его жена возлюбили всем сердцем несчастных бедняков и бездомных собак. Бедняки находили у них приют и пищу, как и хромые, больные и покалеченные псы, скитавшиеся без крова по Генту, так что дом Сметсе был назван Госпиталем для Собак и Домом Нищих.
