– Да, это моя кузница!
От радости у Сметсе дух захватило и едва не подкосились ноги; однако он собрался с силами и добежал до дому. Дверь, будто на дворе стоял день, была распахнута настежь, а там, в глубине, жарко пылал чудесный яркий огонь.
При этом зрелище Сметсе не мог больше сдержаться и начал плясать, прыгать и хохотать.
– Кузница опять моя, моя старая кузница! – завопил он. – Весь Гент теперь мой!
Он вошел в кузницу, все осмотрел, проверил, потрогал и увидал на полу аккуратно сложенное железо всех сортов: для кирас, для брусьев, для плугов.
– Клянусь Артевелде, – сказал он, – дьявол меня не обманул!
И он взял в руки брус, живо раскалил его на огне докрасна, и молот застучал по наковальне с такой силой, будто в кузнице загрохотал гром.
– Ну, – говорил кузнец, – опять я держу в руках мои милые инструменты, опять я слышу музыку, которой давно не слыхал!
А когда Сметсе смахнул слезу радости, омочившую его глаза непривычною влагой, он заметил на ларе славный оловянный кувшин, а рядом с ним – славную кружку и, наполнив эту кружку пивом из кувшина, осушил ее, потом наполнил опять, и так – много, много раз.
– Ах, что за брёйнбиир! – похваливал он. – Такое доброе пивцо придает силу мужчине. А я и вкус его позабыл. Но до чего же оно хорошо! – И снова принялся бить по брусу.
Сметсе совсем расшумелся, как вдруг кто-то окликнул его; он глянул в ту сторону, откуда послышался голос, – и увидел жену: она стояла на кухне и растерянно смотрела на него, полуотворив дверь.
– Сметсе, это ты, муженек? – спросила она.
– Я, женушка, – отвечал он.
– Сметсе, подойди ко мне, я боюсь войти в кузницу!
– Почему же ты боишься войти в кузницу, жена? – подивился он.
– Ох, беда! Ты был здесь один, муженек? – допытывалась она, держась за него и все заглядывая в кузницу.
– Да, один, – отвечал он.
– Когда тебя не было, Сметсе, здесь ужас что творилось!
– Что же здесь творилось, жена?
– Я уже легла было спать, – начала она, – как вдруг наш дом весь затрясся и через нашу спальню пролетел огненный шар; он ничего не прожег, вылетел в дверь, покатился по лестнице и угодил прямо в кузницу; там он, наверно, и лопнул: шуму наделал, будто гром загремел! И в кузнице сразу со страшным грохотом растворились все двери и окна. Тут я вскочила с постели, гляжу: вся набережная освещена, вот как сейчас. Я сразу подумала, что у нас в доме пожар: сломя голову бросилась вниз, вбежала в кузницу, а там – в горне пылает огонь, и его, громко пыхтя, раздувают мехи. А в каждом углу в полном порядке само собой укладывается железо всех сортов, – то, что нужно тебе для разных работ. Я не видела рук, которые его укладывали, но ведь кто-то должен был это делать, поверь мне! От страха я закричала, но тут почувствовала, будто кто-то зажал мне рот вроде теплой мохнатой перчаткой, и чей-то голос сказал: «Если не хочешь, чтобы мужа твоего обвинили в колдовстве и сожгли живым на костре, никого не зови и не поднимай шум!» А ведь тот, кто велел мне молчать, сам так нашумел, как бы я никогда не посмела, и это великое чудо, что никто из соседей не услышал его. А у меня, муженек, пропала охота кричать. Я спряталась в кухне и молилась богу, пока не услыхала твой голос и не набралась храбрости приоткрыть дверь. Ах, муженек, раз ты здесь, объясни мне, если можешь, что означает вся эта кутерьма?
– Жена, – сказал Сметсе, – пусть это объясняют те, кто поумнее нас с тобой. А ты старайся лишь делать то, что приказал тебе голос: набери воды в рот и никому не рассказывай, что видела ночью, да ступай спать, до утра еще далеко.
– Ладно, – согласилась она, – а ты, муженек?
– Я не могу отлучиться из кузницы, – отвечал он.
Не успел кузнец договорить, как в дом его вошли один вслед за другим булочник со свежими хлебами, бакалейщик с сырами и мясник с окороками.
По мертвенно бледным лицам, ввалившимся глазам, обгорелым волосам, скрюченным пальцам, а также по неслышной походке Сметсе сразу признал в них чертей.
Озадаченная появлением незнакомцев, принесших с собой столько съестных припасов, жена кузнеца хотела было их остановить, но они, точно угри, скользнули мимо нее и тихим, ровным шагом прошли на кухню.
Булочник принялся молча убирать хлеба в ларь, а бакалейщик и мясник спустились в погреб и раскладывали там в холодке сыры и окорока. И все это они проделывали, не обращая никакого внимания на жену кузнеца, которая восклицала:
– Куда это вы все притащили? Вы ошиблись, добрые люди! Уверяю вас! Идите в другое место!
А они, не отвечая на ее возгласы, преспокойно раскладывали хлеба, сыры и окорока.
Тут уж она совсем рассердилась:
– Я же говорю вам, вы ошиблись, – вы что, не слышите меня? Вы ошиблись, ваше место не здесь! Я вам повторяю: ваше место не здесь, не в доме у нищего Сметсе, у него ни гроша нет, он вам ничего не заплатит. Горе мне, они и слышать ничего не хотят!
И она завопила во все горло:
– Господа торговцы! Вы у Сметсе, понимаете? У нищего Сметсе! Разве вы меня не слышите? Господи, Иисусе Христе! Вы у бедняка Сметсе! У голяка Сметсе! У оборванца Сметсе! У Сметсе, у которого все богатство – одна рвань! Он вам ничего не заплатит, слышите вы меня? он вам ничего, ничего, ничего не заплатит!
– Жена, – молвил кузнец, – ты не в себе, видно, голубушка! Я послал за этими добрыми людьми.
– Ты! – возмутилась она, – ты! Да ты, муженек, рехнулся. Право, господа, он рехнулся! Как это ты послал за ними? Ха-ха-ха, ты приказал им доставить сюда всю эту уйму хлеба, сыра, окороков! Ишь, какой богач отыскался! Но ты ведь знаешь, что тебе нечем им заплатить. Ни стыда у тебя, ни совести!
– Жена, – невозмутимо сказал кузнец, – мы богаты, и за все заплатим:
– Мы богаты? – закричала она. – Ха-ха-ха, да мы нищие! Мне-то хорошо известно, что у нас есть в сундуке. Ты ведь туда не заглядываешь, да и в хлебный ларь тоже. Но, может, тебе захотелось нарядиться в бабью юбку? Ох, беда, мой муженек рехнулся, господи, спаси и помилуй нас!
Тем временем три торговца снова появились в кузнице.
Увидя их, женщина подбежала к ним.
– Господа торговцы, вы слышите меня, вы ведь, кажется, не глухие! У нас ничего нет, нам нечем вам заплатить, унесите все эти припасы!
Но, не глядя на нее и будто не слыша ее, все трое удалились тихим и твердым шагом.
Когда они выходили из дома Сметсе, у порога остановилась повозка пивовара, и двое мужчин втащили в кузницу большую бочку, полную брёйнбиира.
– Сметсе, – ахнула жена, – это уж слишком! Господа пивовары, это не нам! Мы совсем не любим пива. Мы пьем только воду. Отвезите бочку соседям, это не для нас, поверьте мне!
Однако пивовары вкатили в погреб бочку брёйнбиира, затем отправились за другою, и так – до двадцати. Жена кузнеца хотела помешать пивоварам, да, оступившись, повалилась наземь, и Сметсе, помирая со смеху, поднял и притянул ее к себе, чтобы она не ушиблась об одну из бочек, которые пивовары удивительно проворно и ловко катили с улицы в погреб.
– Ах, – причитала жена, – отпусти меня, Сметсе! Это слишком! Горе-то какое! Мы теперь еще хуже нищих, мы по уши в долгах. Сметсе, муженек, я, право, утоплюсь! Наделать долгов, чтоб наполнить голодное брюхо, очень стыдно, но влезать в долги, чтоб обжираться, нет слов, как это гадко! Разве тебе недостаточно хлеба и воды, которые ты мог бы честно заработать своими руками? Неужто ты стал таким обжорой, что не можешь обойтись без сладких пирогов, без вкусного сыра да полных бочек пива и вина? Сметсе, Сметсе, так пристало поступать не доброму гентцу, а испанскому разбойнику! Ах, муженек, я пойду топиться!
– Жена, – сказал Сметсе, опечаленный тем, что она так горюет, – не плачь, моя милая, ведь все это наше, все принадлежит нам – по праву и закону.
– Ай-ай-ай, – заголосила она, – как же дурно, что ты на старости лет потерял свою честность, ведь она была твоим единственным украшением.
А пока кузнец тщетно пытался утешить жену, в дом вошел виноторговец; за ним проследовало не менее тридцати трех слуг, и каждый из них нес корзину, полную бутылок самого дорогого вина, о чем свидетельствовал вид этих бутылок.
Когда женщина это увидала, она пришла в уныние и совсем пала духом.
– Входите, – жалобно сказала она, – входите, господа виноторговцы! Наш погреб внизу. У вас с собой порядочно бутылок: сто двадцать будет наверняка. Но это не слишком много для нас. У нас ведь всего вдоволь: нищеты, вшей, отрепьев. Входите, господа, вот дверь в погреб, поставьте там все, что вы принесли, а если угодно, то и больше!
И она подтолкнула к ним Сметсе, говоря:
– Ты, конечно, рад-радехонек! Такому пьянчужке, как ты, приятно глядеть, как все это доброе вино gratis попадает в его дом. Ах, он еще смеется!
– Да, жена, я смеюсь, – отвечал Сметсе, – я смеюсь от радости, потому что вино – наше, и хлеба, и сыры, и мясо – все наше! Будем же радоваться вместе!
И он хотел ее обнять, но она вырвалась.
