Купил письменный стол - под стать шкафу. В детскую и третью комнату шкафы, красивые ковры... Живи и пой! А тут такое дело... Хорошо, оказалось, есть, что распродавать. И долго ходить не пришлось. Во дворе у нас два одинаковых дома - один против другого. Много живет писателей. Им и продал, в основном.
Мой первый, купленный на мой первый гонорар стол и сейчас где-то стоит. Один из моих очень дорогих мне людей, которые понимают мою книгу и понимают в ней меня, видит в этих нескольких деревяшках меня и видит, что я собой представляю. Это уже не стол, а некоторый такой знак, что ли. Я за этим столом писал "Не хлебом единым". Я не скажу, у кого мой стол. Скажу разрушу уединение, в котором с этим столом находится этот мой человек. Я оберегаю внутреннюю тишину дорогих мне людей.
После первого стола был другой, более похожий на стол. Его у меня купили. Заплатив мне гораздо больше по сравнению с тем, что стоил он. И я эти деньги, к своему стыду, принял. Вот. Но я чувствовал, что здесь дело нечисто: человек хотел мне в трудную минуту помочь. Шкаф! Совсем дорогой книжный такой шкаф - "Хельга", весь играющий какими-то хитрыми огнями, какого-то особого дерева, вроде "птичий глаз". Этот шкаф у меня купил писатель, который, бедный, торговался, хотел дать мне поменьше. Больно уж понравился мой шкаф. Сторговались. Он таки победил меня. Мне были нужны деньги, - и человек торжественно уволок к себе этот шедевр. Он не узнал, что я его облапошил, взял у него кое-что большее. Был он такой вихлявый, похожий на танцора. Послужил моделью для Вонлярлярского из "Белых одежд". Что он писал, я не знаю. Это был один из тех писателей, относительно творчества которых мы ничего не знаем, кроме того, что он член Союза. Вот так - некто в сером. И все. Как он узнал про шкаф? Как-то я с ним ходил, гулял вокруг дома. Это было прямо как у Гамсуна в "Голоде", когда я бегал, где бы денег стрельнуть, и, встречаясь с людьми, очень тонко забрасывал мыслишку, что в одном месте есть хороший шкаф и дешево продается... не хотели бы вы... Вот так я и попал на человека, который заинтересовался, пришел ко мне домой, и дальше все пошло благополучно для него и для меня, и завершилась эта сделка успехом.
Мы же внесли в квартиру другую мебель. У нас во дворе магазин складывал громадные горы ящиков от различных своих товаров. Вот мы и натащили этих ящиков, накрыли их такими тряпочками - и все семейство отлично спало на этих "тахтах".
И однажды они развалились в присутствии шведов. Это был конфуз! Но об этом приключении как-нибудь в другой раз.
И вот, в условиях пустой квартиры, обезмебеленной, в условиях постоянного такого здорового аппетита у всех членов семьи - вдруг раздался звонок телефонный: "Говорят из Иностранной комиссии Союза писателей. Владимир Дмитриевич, как вы смотрите на то, что к вам просится немецкий издатель Генри Наннен, глава издательства "Штерн Ферлаг"? Он уже выехал к вам, будет у вас через час - сорок минут. Имейте в виду: едут на нескольких машинах с киноаппаратами, с корреспондентами... Там целая шайка едет. Приготовьтесь". Я говорю: "Ну что там готовиться?" - "Ну, Владимир Дмитриевич, вы, конечно, не расшибайтесь в лепешку, но, знаете, бутылка коньяка - немцы любят "Двин". Понимаете? Ну и поставьте вазу с пирож-ными немцы любят сладкое". Давно это было, уж лет 30 назад, но как сейчас... даже голос звонившей дамы - низкий, почти мужской... "Да, да, хорошо", соглашаюсь я, а у самого ничего этого нет, а уже говорю: "Да, да".
Повесила она трубку, и мы забегали... Скатерть! Где взять скатерть? К одной соседке. Стулья! К другой. Где взять деньги? На коньяк "Двин" и на пирожные? За стену, к Витьке Гончарову, поэту. Вот так и забегали все, и к моменту к тому, когда надо было, уже стол был накрыт, и уже стояли там, за занавесочкой, и коньяк, и пирожные. Да еще и жинка успела картофельные котлетки с грибным соусом приготовить. Это просто одно из ее коронных блюд, и мы не сомневались, что тот, кто едал омаров и лангустов, и суп из бычьих хвостов, и черепахо-вый суп, отведав это блюдо - с грибным соусом картофельные котлеточки, маленькие такие, по-особенному ею приготовленные, - умрет все равно. И не ошиблись.
И вот дети кричат: "Едут, едут!" Открываем окно и видим некую картину, небывалую для этого двора. Из-за угла выезжают медленным таким, торжественным аллюром три или четыре "мерседеса". Черный, потом едет красный открытый спортивный "мерседес", в котором видны на треножниках камеры, а впереди, рядом с шофером, сидит какой-то большой, объемистый немец коричневого цвета. И сзади там еще "мерседесы". Все они едут, и как-то безошибочно прямо к нашему подъезду, и занимают весь тротуар. Так они подъезжают - уже и к соседним подъездам не подберешься - сплошь в ряд, и оттуда выбираются и торжественно входят к нам в подъезд. Слышно, как идет лифт, мы уже приготовились расшаркиваться и действительно открываем дверь, - и появляется вперед животом, коричневым каким-то, замшевым, - мощный дядя громадного роста - Генри Наннен, за ним - секретарь, там дальше идут какие-то кино-, фоторепортеры с разной аппаратурой, девушка какая-то, переводчица, какие-то еще немецкие "товарищи". Все входят и начинают как-то странно быстро оглядывать квартиру. А квартира, как я сказал, была основательно оголена. Что было? На ящиках были постели. В той светлой комнате с эркером у нас помещались, тоже на ящиках, детки. В длинной большой комнате стоял овальный раздвижной стол, накрытый прекрасной белой камчатной скатертью, взятой у соседки, лежали приборы, из мельхиора ножи и вилки, которые когда-то Бальзак назвал "серебром бедноты". Тут же коньяк ставится, и пирожные ставятся, и несет жена вазу с этими котлетками и соусник с грибным соусом. Знакомимся, сидим разговариваем. И начали они отведывать... Уже жужжит киноаппарат... Потом в ихнем журнале "Дер Штерн" появились фото, многократно повторенные, разные, как я угощаю Наннена грибным соусом, - и пошел непринужденный разговор.
Наннен во все стороны смотрит и постепенно заводится своими вопросами, своим интере-сом к происходящему, к этому явлению, которое он наблюдает. И в конце концов он разродился вопросом: "Господин Дудинцев, - по-немецки говорит, - я несколько удивлен. Вы же богатейший писатель. Почему у вас какая-то странная обстановка в квартире, вы аскет?" Я ему отвечаю - тоже по-немецки, немецкий я знаю прилично: "В первый раз слышу, что я богатей-ший... Обстановка - тут мне мой пионерский галстук не смог подсказать, как вывернуться, потому что уголки ящиков выглядывали из-под тряпок, - обстановка так, нормальная, не беспокоит, не мешает мне работать". В общем, городил что-то такое ввиду явности картины. А он опять удивился, говорит: "Все же я хотел бы спросить: вы получали те деньги, которые я вам перевел?" - "Какие деньги?" - Тут я опять же не смог соврать ничего, потому что слишком неожиданным вопрос оказался. Да и "Международная книга" здесь попалась: слишком уж нагло мне врали, что ничего эти акулы империализма мне не платят. И вот эта акула приехала, задает вопрос - и я растерялся и, естественно, раздражился на "Международную книгу".
"Герр Дудинцев, а ведь я вам перевел большую сумму. Мы, - говорит, уже что-то вроде 1,5 миллиона уже издали экземпляров. А мы же платим вам 13% от проданной книжки. Посчитайте, если книжка 20 марок". В общем, мы посчитали с ним, получилось действительно что-то около 1,5 миллиона - само собой, пальцы как-то начали загибаться. Получилось, значит, что-то 1,5 или 2 миллиона марок. А мы тут сидим, дрожим, занимаем, трясемся, ни черта нет...
Он мне говорит: "Герр Дудинцев, а вы от моего английского коллеги Хатчинсона ничего не получали? Он ведь еще больше вам прислал. Он монополизировал для всех стран, говорящих по-английски". Тут же моментально у меня пальцы забегали - по-английски говорит Австра-лия, Индия, Канада, в Африке много стран, США и, кроме того, сама Англия! И я, естественно, говорю: "Нет, не было". И вот тут-то он сказал исторические слова: "Вот это - капиталисти-ческая эксплуатация!" - так сказал он. И опять же на этот его выпад я не нашелся ничего ответить, не смог рассердиться, гневно одернуть его, ничего я не смог. И наступила такая молчаливая пауза.
Наннен еще какое-то время побыл у меня и уехал, записал какие-то мои слова, приветствие читателям, что-то там еще - и уехал. А история вся эта, она легла в начало второго этапа моих взаимоотношений с "Международной книгой". Дело в том, что с того момента, как Наннен сказал мне все, я начал понимать, что с гонораром этим вот валютным что-то не совсем так, как мне говорили в "Международной книге". Я все же навещал их раза два, напоминал их завиранья: "Миллионером станете, руки не будете подавать, купите "мерседес"". А я никакой не миллионер, и на "мерседесе" не езжу, а вот спим на ящиках и еще распродаем мебель. Что такое, мол? А мне в ответ: "Да, Владимир Дмитриевич: мы вам обещали, мы искренне вам обещали. Да вот акулы империализма не хотят ничего платить, ссылаются на то, что Советский Союз не подписал Бернскую конвенцию. Поэтому они перепечатывают спокойно ваш роман и не платят ни копейки, сволочуги". Так они примерно мне говорили. И, получив такие заверения, я, несколько обескураженный, уходил. А между тем туристы всякие иностранные, мои читатели, в том числе весьма солидные лидер какой-то партии из Индии, Крипалани, чуть ли не из Индийского конгресса, приезжал, и еще много разных серьезных людей, - все мне наперебой упорно твердили, что я богатый человек. Естественно, когда говорят такое, то постепенно начинаешь беситься, особенно когда дома нет ни копейки. А в "Международной книге" твердят: акулы империализма не платят ни копейки, все это сплошная ложь и провокация. Поэтому, когда приехал Наннен, я, хотя и был предупрежден "Международной книгой", все же слушал его и во всех интонациях, во всем, что он говорил, неискренности не почувствовал, более того, настораживающие какие-то флюиды, что ли, так на меня подействовали, что я сразу направился в "Международную книгу, слегка уже закипая. Объясняю: ко мне приезжал издатель, то-то и то-то рассказывал, такие-то цифры называл. "А вы, Владимир Дмитриевич, поверили ему? Ведь это чистопробная акула империализма была у вас в гостях, и вы вот оказались не на высоте. Ведь он все лгал. Ну с какой стати было ему говорить правду, говорить, что он ни копейки вам не пла-тит? Вы бы его с лестницы спустили, и он бы не достиг той цели, которую преследовал, едучи к вам со своими киношниками и корреспондентами. А поскольку вы ему поверили, он цели достиг. Какова эта цель? Записать на кинопленку его визит к писателю Дудинцеву, который известен в ФРГ, записать его приветствие читателям, разговор с ним, а потом, уехав в ФРГ, организовать там какую-нибудь телепередачу клеветнического характера, но такую, которая имела бы успех у западногерманского телезрителя. И это дало бы возможность издать дополнительный тираж и получить дополнительный доход. Вот. А вы, Владимир Дмитриевич, попались на удочку и дали ему возможность обогатиться еще раз. Вы сейчас прямо являете собой пример человека, который эксплуатируется западногерманским капиталом. Вы отдали им некую прибавочную стоимость. Они разбогатели, а вы и не заметили, потому что они демагоги, обманщики. Акулы, они и есть - акулы!"
