– Я согласен с севастой Еленой. – Василий сделал почтительный поклон в сторону Елены. – Синклит не выделит денег на эту войну, потому что папа Иоанн XII способен самостоятельно справиться с герцогами Беневенто. Ну, а стратигу Пасхалию следует объединиться с князем Гизульфом[306], который твердой рукой правит в Солерно[307]. Вместе они смогут подавить восстание в Реджо и призовут к порядку герцога Неаполя.
– Может быть, может быть… Но давайте подумаем, к чему это приведет, – возразил басилевс и стал рассуждать: – Октавиан, сын Альбериха Сполетского, возглавит объединенные войска и захватит Беневенто. Ландульфа с Пандульфом он бросит в тюрьму, а их земли присоединит к папской области. Потом неизбежно молодой развратник получит признание от народа, как папа – «Защитник христианской веры». А этого не должно произойти, ведь Октавиан – это позор Ватикана, да и всей западной Церкви. Далее, – продолжал аргументировать Константин. – Герцог Иоанн уже не раз изменял своему слову. Где гарантия, что он послушает Пасхалия, если за его спиной будет поддержка эмира Ахмада? Кроме того, подавление мятежа в Резо все равно спровоцирует войну с Сицилией. И мы будем втянуты в эту войну, так или иначе. Нет, тут нужен такой ход, чтобы разом и надолго отбить охоту у Фатимидов соваться на полуостров. И заставить вернуться Иоанна XII к его любимым куртизанкам в Рим. При этом, не испортив наших взаимоотношений. Константин встал и подошел к окну. Пока он обдумывал, Елена с Василием терпеливо ждали, не прерывая полет мысли басилевса. Наконец он что-то для себя решил и обернулся к собеседникам.
– Василий! – Константин начал отдавать распоряжения паракимомену. – Патрикия и комита конюшни Мариана[308] Аргира надлежит назначить стратигом Лангобардии. Ему следует передать всю военную власть в регионе.
Далее. Объявить мобилизацию в фемах Калабрия и Македония.
– Но синклит… – начал было Василий.
– Убедить синклит выделить средства на войну и объявить мобилизацию стратиотов в этих фемах – это твоя забота Василий, – не терпящим возражения голосом прервал его Константин и продолжал отдавать распоряжения: – После проведения мобилизации, стратигу Калабрии Пасхалию следует выступить в сторону города Реджо. Захватить его и подавить мятеж.
Одновременно с ним стратигам фемы Македония, братьям Льву и Николаю Торнике надлежит высадиться в порту Неаполя, захватить город и уничтожить мятежников.
Командующий флотом Константин Гонгила должен будет обеспечить переброску македонцев и фракийцев с материка на полуостров. После переброски легиона, ему следует разделить флот. Одна его часть должна будет занять позиции возле мыса, напротив сицилийского порта Мессина[309]. На случай, если эмир Сицилии захочет вмешаться в наши дела. Вторую половину флота надлежит расположить возле полуострова Пелопоннес. Их задачей будет препятствовать проходу пиратских кораблей со стороны Крита и Тарса. – Константин закончил отдавать распоряжения. – Как вам мой план?
– Неаполь и Реджо – богатые города. Средств от контрибуции[310] должно хватить на погашение всех издержек войны, – нейтрально заметил Василий.
– Я не услышала, как ты намерен вернуть Октавиана в Рим? – Елена могла позволить себе говорить более прямолинейно. – Или ты все же хочешь позволить ему захватить Беневенто? К тому же ты забыл про флот Ифрикии! Кто остановит африканцев?
– Умница! – Похвалил супругу Константин. – Ты напомнила мне о самых главных деталях предстоящей компании. И в этом мы положимся на наших друзей и союзников.
Надо будет, после взятия Неаполя, отправить князя Гизульфа послом в Беневето. Захват портового города будет весомым аргументом в его руках. На этом этапе, я думаю, можно так же привлечь грамотных епископов и миссионеров из ведомства патриарха Феофилакта. Думаю, Ландульф с Пандульфом предпочтут отречься от агарянской ереси без вмешательства военной силы извне. Вернув мятежников в лоно Церкви Христа, Гизульф тем самым выбьет опору из-под ног так называемого Папы Римского. И у того не будет больше повода вести войска в Беневенто.
И наконец! Василий, пошли посольство в Геную, к Беренгару. В отсутствие Оттона в нем надо поддерживать стремление к утраченной короне Северной Италии. Он заставит герцога Октавиана Тусколо занервничать и больше беспокоиться о сохранении своих западных владений, чем о приобретении новых на востоке.
А что же касается пиратов Магриба, то для решения этой проблемы мне надо будет встретиться с послом халифа Кордовы и через него убедить Абдеррахмана блокировать порты Ифрикии. Халиф стал подлинным хозяином на Иберийском полуострове[311], рассуждал Константин. – Он смог объединить под своей властью не только агарянские эмираты, включая Толедо[312], но даже Каролингов из Леона[313] и Наварры[314]. Ему уже принадлежит Сеута[315] на северном побережье Африки. Мне кажется, он будет рад в союзе с Византией лишний раз поквитаться с берберскими пиратами и отвоевать у Фатимидов часть Магриба. Вот это будет реальная помощь флоту Гонгилы.
– Слушаюсь, мой государь. – Василий согнулся в почтительном поклоне. – Разреши мне покинуть тебя, чтобы как можно скорее начать выполнять твои распоряжения.
В тот же день, после трапезы, басилевс уединился с патриархом Феофилактом.
Только вот разговор получался не очень веселым. Вероятно из-за черной меланхолии накатившей вдруг на всесильного басилевса. Ему опять нездоровилось. Константин любил вкусно поесть, но его чрево перестало переваривать[316] обильную пищу. Поэтому он вынужден был поститься. – Перестань хмуриться, – утешал его Феофилакт. – «И это пройдет», как говаривал царь Соломон. Пост еще никому не вредил. Лучше расскажи, отчего плодятся сектанства? И распространяется эта зараза в экзархатах, католикосатах и прочих епископатах, оторванных от Вселенской Церкви Константинополя.
– В религии, как и в организме человека, непременно должно поддерживаться равновесие. А в христианстве – его центральная, официально принятая версия от Константина Великого. И для этого следует рассылать монахов миссионеров, чтобы они проповедовали истину и опровергали ереси, – неохотно ответил базилевс.
– Как ты думаешь, Константин, почему мы никак не можем договориться с римской Церковью? Где кроются истоки непримиримой вражды кафедр Святого Петра[317] и Святого Андрея[318]?
Под убаюкивающее журчание фонтана Константин стал, неспешно философствовать. Снова «сев на своего конька», он на время забыл о своем недуге. Чего собственно и добивался патриарх. – Чтобы это понять, надо снова заглянуть в наше прошлое, – вздохнул Константин. – Что ты знаешь о раннем христианстве? – Я знаю только то, что принято знать официально, – ответил Феофилакт. – Но ты, как обычно, знаешь не только это, но гораздо больше. Расскажи мне свою версию.
Константин вздохнул и начал рассказ:
– Раннее христианство было небольшой сектой иудаизма[319]. У раннего христианства отсутствовал канон, то есть свой обряд! А если и был, то отличался крайней упрощенностью. Сначала сектанты находили себе приверженцев в Палестине. Потом за отказ от участия в Иудейской войне 66–73 годов иудеи выгнали христиан в Малую Азию. Оттуда часть их перекочевала и обосновалась в Риме. Поэтому Рим и считается колыбелью христианства в Европе. Но какого христианства? Гонимых сектантов. Или, как говорили в древности, – Шика-Муна[320]. Так называли часть людей отделившихся от одного народа, но не ставшими частью другого. И не разросшимися до приобретения собственного имени. Поэтому их, первых христиан, и прозвали жидовствующими[321]. Например, в трехсоттысячном Риме насчитали бы от силы несколько десятков христиан, живущих своей замкнутой общиной. Все их знали и сторонились, полагая, будто те совершают ритуальные детоубийства. Находились даже свидетели, видевшие, как христиане ели плоть и пили кровь человеческую. А их знаменитые «вечери любви» горожане называли оргиями, складывая о них легенды. Религиозным обрядом все это можно назвать с очень большой натяжкой…
Людей восстанавливало против ранних христиан и то, что они отрицали существование богов и отвергали любую мораль! Христианские сектанты называли себя атеистами, прятались в катакомбах, их считали дном общества…
– Если вспомнить, что апостол[322] Петр[323] возглавлял общину зелотов[324] у учеников Христа[325], могу предположить, что первые христиане пытались развалить Рим изнутри. Продажные женщины-сектантки, становились любовницами патрициев и через них незаметно влияли на политику Рима. Только этим можно объяснить их богопротивное и аморальное поведение в столице империи.
