Вот так и получилось, что один Ашот стал царем в Карсе, а другой в Двине. Практически все вернулось к границам, по которым еще в 4 веке от Рождества Христова царства Великой Армении поделили[244] между собой Римская и Персидская империи. Но когда базилевс Роман Лакапин, совершенно справедливо полагаясь на благодарность и союзническую помощь со стороны Ашота Железного, думал, что сможет провести ромейские войска через территорию восточной Армении к Гурганскому морю, его ожидало разочарование. Оба Ашота внезапно помирились и объединились. Они приняли приглашение эмира Сбука[245], который к тому времени сменил попавшего в опалу Юсуфа. Вот их объединенное войско и встало стеной на пути друнгария Куркуаса Старого возле Двина. – И ты знаешь, почему Ашот поступил так вероломно? – Феофилакт поджал губы. – Готов поспорить, что тут не обошлось без влияния еретических сект тондракийцев[246] и павликиан, ненавидящих христиан Византии.
– Конечно. Это очевидно. Но не только, – объяснил Константин[247]. – Ашот свои интересы поставил выше союзного договора с Византией. Благодаря своему предательству, он объединил царства Карса и Двина в единое. И вынудил халифа признать его властителем объединенных царств, с титулом «царь царей», шахиншах Ширака.
– И мой отец спустил это Ашоту с рук?
– Твой отец поступил так же, как в свое время фараон Эхнатон. Лакапин плюнул тогда на обоих Ашотов. Не было смысла договариваться с тондракийскими сепаратистами, которые предпочли союзу с христианами союз с мусульманами.
Он стал планировать восточную компанию севернее Армении. Через Кавказскую Албанию. Чтобы достичь победы в регионе, он привлек третью силу, которая не имела своего интереса в Закавказье. Базилевс, ни много ни мало, отправил войско наемников с севера захватить Барда – ключ к Закавказской провинции Арабского халифата. Города, где находилась резиденция самого наместника. И норманны прекрасно справились с поставленной задачей.
Тайное перемещение викингов по водным путям Закавказья обеспечивали византийские федераты: царь Вирка Ашот сын Аданарсе и царь Абхазии Константин из Кутатиси[248]. Сначала норманны поднялись на лодках по Фасису[249]. Потом перетащили лодки через перевал и спустились по Куре. Глубокой ночью миновали Тпхисский эмират[250] и под утро вошли в протоку, ведущую к городу. Затем внезапным налетом с воды, захватили столицу провинции.
По замыслу Романа, пока норманны удерживали Барда, к ним должно было подойти подкрепление с запада. По левобережью Куры – союзнические войска абхазов. По правобережью – объединенное войско ромеев и Картлов Вирка. – Да, если бы планам моего отца суждено было осуществиться! Если бы не дворцовый переворот в Константинополе, – мечтательно произнес патриарх. – Наши легионеры уже мыли бы ноги в Гирканском море. – Возможно, возможно… – согласился Константин. – К сожалению не все его сыновья обладали царскими достоинствами. Ни чета тебе и Василию. Но мы-то с тобой и паракимоменом, главой синклита, сможем продолжать осуществлять его планы. Я не могу пока задумывать боевые действия на востоке, в сторону Гирканского моря. Зато с такими друнгариями, как Никифор и Лев, мы сможем вернуть Византии юг Малой Азии, Сирию и, возможно даже, остров Кипр.
– Можешь всецело рассчитывать на меня и поддержку Церкви, – заверил Константина Феофилакт.
– Что ж, так тому и быть, – заключил Константин и хлопнул в ладоши, привлекая внимание палатина[251]. – Вызвать ко мне паракимомена, асикрита[252] и препозита[253] – распорядителя дворцовых церемоний.
Один из палатинов согнулся в поясном поклоне и, пятясь, удалился выполнять приказание базилевса.
По случаю нового назначения и скорого убытия в Амориум, центральный город фемы Анатолик, в доме принадлежащем фамилии Фока был устроен торжественный прием. В неформальной обстановке семья Фока придерживалась свободных греческих обычаев. Мужчины и женщины собирались для общения в парке и садах, окружающих поместье. Хотя позже, придерживаясь этикета, рассаживались за Пиршественные столы в разных палатах, по отдельности. Собралось много гостей. Дворец и парковая территория были освещены тысячью свечей. Огни сверкали, отражаясь в каплях фонтанов и драгоценных камнях, в украшениях присутствующих женщин. Да и многие из присутствующих мужчин не пренебрегали массивными кольцами на пальцах, золотыми цепями на груди и вышивкой жемчугами. Гости ходили кучками, общались. Повсюду стояли столики с прохладительными напитками, восточными сладостями и фруктами. Обслуживающие их слуги следили, чтобы бокалы гостей были наполнены. В портике играли музыканты.
Слышались приглушенные смешки и взрывы хохота.
– Говорят, в Андалузии сарацины построили фабрику для производства бумаги? – Спрашивал один.
– Шелк и кожа надежнее, а папирус дешевле, – отвечал другой. – Думаю, у бумаги нет будущего.
– Никифор! Расскажи, как ты проткнул эрманского рыцаря, – выкрикнул кто-то.
– Расскажи, расскажи! – раздались еще выкрики. Магистра обступили любопытные.
Никифор слегка смутился.
– Да ничего особенного. Во дворе у герцога я случайно наступил на ногу одному швабскому хлыщу. И он тут же вознамерился дать мне пощечину. – Да ну? И что же ты? – Загалдели слушатели.
– Мне показалось все это нелепым. Просто какой-то гибрид баронской спеси с Кодексом чести нарта.
– Да не про это. Что с пощечиной? Он ударил тебя? И ты стерпел это? Расскажи! Расскажи! – Стали уговаривать его со всех сторон.
– Я же сказал, что он только вознамерился… – Никифор посмотрел на затаивших дыхание слушателей. – Но не успел. Я сломал ему руку.
Дамы шумно выдохнули: – Ах! Ох! Следом за ними мужская половина загоготала и зашумела. – Но ты же с кем-то сражался! Неужели с тем, кому сломал руку? – Допытывался какой-то любопытный.
– Нет, того я больше не видел, небрежно, – с ленцой в голосе ответил Никифор. – Его товарищ прислал мне секунданта. Так сказать, вызвал меня на рыцарский поединок по всем их правилам.
– Ну и что? Тяжко тебе пришлось? Говорят, они одеваются в железо с ног до головы!
– Да нет. Ничего сложного, – махнул рукой Никифор. – Когда этот шут напялил на себя все свое железо, я заметил, что ему двигаться в нем было весьма затруднительно. – Никифор хитро сощурился и сделал паузу, давая слушателям подумать над этим. – И вот мы понеслись навстречу друг другу. А когда мы поравнялись, я слегка отклонил корпус, пропуская его копье мимо себя. Одновременно я привстал на стременах и ударил его копьем поверх щита. Мне даже не пришлось сильно бить. Он сам нанизался на него, как перепелка на шампур.
– Браво магистру Никифору! – Гости поднимали заздравные бокалы в честь Никифора. – Слава доместику схол Востока! Да пребудут с тобой твои победы! На приеме был и двоюродный брат Никифора со стороны матери, несносный Ван из семейства Куркуасов. За свой маленький рост прозванный Цимисхием, что в переводе с армянского звучало, как Туфелька. Семейство Куркуасов – род земельных магнатов, живших возле Трабзона[254] в Цанике, дало государству немало выдающихся полководцев. Выходцы из этого рода традиционно занимали место стратигов в прибрежных фемах Армениак и Халдия. Его дядя магистр и доместик схол после свержения Романа Лакапина попал в опалу, но стараниями Варды Фоки, отца Никифора, Куркуасы вновь заняли подобающее место при дворе басилевса Константина Багрянородного. Не склоняющийся ни перед какими авторитетами, агрессивный, импульсивный Цимисхий уже выказал себя как блестящий военачальник. Он в свои тридцать был назначен стратигом Халдии. Его геройская душа была бесстрашна и отличалась поразительной для такого маленького тела отвагой. Лицо он имел белое, здорового цвета, глаза голубые, взгляд острый, нос тонкий, соразмерный. Борода была вверху рыжая, правильной формы и не подстриженная. Он был роста малого, но с широкой грудью и спиной. В нем таилась гигантская сила, руки обладали ловкостью и непреодолимой мощью. Он один без боязни нападал на целый отряд и, перебив множество врагов, с быстротой птицы возвращался к своему войску, целый и невредимый. Недостатком его была привычка сверх меры напиваться на пирах. Жадный до телесных наслаждений он не оставался надолго ни с одной женщиной. За ним струился шлейф из разбитых дамских сердец и мужских могил.
– Ной, тебе давно пора жениться, племянник, – увещевал Цимисхия Никифор. – Настоящая женщина вдвое уменьшает печаль. И вдвое увеличивает радость. – Никифору казалось, что он рассказывает о поэзии глухому.
– Наоборот! Если тебя интересует мое мнение, я скажу тебе, что женщины увеличивают горе в два раза и разбивают радость пополам. Да и зачем покупать овцу, если тебе нужна от нее только шерсть? – Парировал несносный Ван.
