Вечером, когда они покинули теплушку катка, Брагин чувствовал себя самым счастливым человеком в мире и лишь только потому, что нес помимо своих коньков коньки очаровательной Маши, холодная сталь которых, ему казалось, излучала нежное тепло и согревала его руки.
На Чебоксарской встретили одноклассника, красавца князя Вачнадзе. Познакомившись с Машей, — с Верочкой он был не только знаком, а даже ухаживал за ней, — он с радостью принял ее приглашение, и скоро вся компания вошла в просторную переднюю квартиры статского советника Гедвилло.
— Раздевайтесь, господа, — сказала Маша, показывая на вешалку и не желая оставлять гостей одних, весело закричала: — Папа! Мама! Валя!.. Я пригласила друзей… Мы голодны как волки…
Первой вбежала в переднюю старшая сестра Валя, прелестная пушистая блондинка, выпускного класса Мариинской гимназии. В ней было столько простоты и естественности, что через минуту все чувствовали, что они давным-давно с ней знакомы. В гостиной их радушно, просто и тепло встретили родители Маши, и та застенчивость, которую обычно испытывает молодость при первом посещении незнакомого дома, как-то сама собой исчезла.
— Ну, что я говорила, что папа и мама будут рады? — вопросительно прощебетала Маша, по очереди чмокая в щеку отца и мать.
— Мы покидаем вас, Верочке надо поправиться, а мне переодеться…
По тому ласковому взгляду, каким родители проводили Машу, не трудно было заключить, что она была общей любимицей семьи.
Старики пошли хлопотать по хозяйству, а голубоглазая Валя уже весело хохотала в обществе Упорникова и Вачнадзе. Брагин, в каком-то размягченно-блаженном состоянии от случайно найденного им счастья, подошел к открытому роялю. Сам он не умел играть, но он до болезненности любил музыку, и каким-то внутренним чутьем понимал ее. Он перелистывал тетрадку этюдов Шопена, а мысли неудержимо неслись к той необыкновенной, прелестной, маленькие ручки которой по этим, непонятным для него, черным точкам и закарючкам, могут передать в музыке счастье, страданье, любовь…
— Неужели я люблю? — пронеслось в мозгу… «Любишь», — ответило переполненное счастьем все его существо… — Маша!.. люблю, — чуть слышно шопотом проронил он, сжимая в руках ноты Шопена, а перед глазами с бешеной быстротой неслась, словно в дикой пляске, навязчивая вереница всех его бывших увлечений. Кокетливая, с вздернутым носиком Валечка Лепарская, томная блондинка Наташа Туркестанова, с ямочками на щеках Верочка Шидловская и много… много других. Он ясно слышал их громкий хохот, насыщенный презрением и укором ему — лжецу чувства. Он закрыл глаза, и все эти видения испарились словно туман под лучами солнца, и где-то далеко, далеко он увидел, чуть заметные нежные контуры той, ради которой он сейчас готов совершить любой подвиг, путь которой он всегда будет устилать яркими цветами своей любви. Он открыл глаза. Маша в нежно голубом домашнем платье с небольшим вырезом на груди и обнаженными точеными руками, схваченными у плеча вздутыми буфами, стояла возле него.
— Маша, сыграйте что-нибудь, — попросил он, освобождаясь от сладких мечтаний.
— С удовольствием, — просто ответила Маша и, слегка приподняв узкую, плотно облегающую ее фигуру, юбочку, опустилась на круглый стул. Перелистнув несколько страниц, и найдя любимый этюд, она мягко опустила руки на белую кость клавиш. Послышались волшебные звуки нежной как кружева любви, музыки… Брагин стоял зачарованный.
— Дорогие гости, прошу к столу, — с ласковой улыбкой сказала вошедшая мама. Этюд Шопена оборвался… Маша вскочила из-за рояля и, отыскав глазами Упорникова, весело прощебетала:
— Коля, вы со мной…
— Почему с ним? — мелькнуло в мозгу Брагина, и волна безотчетной ревности впервые закипела в нем, бросилась в голову, краской залила лицо, в висках застучали какие-то молоточки, настойчиво твердившие, — «Почему с ним?.. Уйди… уйди»…
Брагин уже был готов повиноваться зову охватившей его ревности, когда подбежавшая Валя взяла его под руку и сказала:
— А я с вами, Брагин.
Все с шумом вошли в столовую, с тем же шумом сели за стол, обильно уставленный домашними явствами.
— Дорогие гости, хлеб-соль на столе, а руки свои, — с улыбкой, осматривая поверх очков стол, сказал радушный хозяин. Гедвилло были хлебосолами — умели поесть и любили угостить. Надышавшаяся морозного воздуха молодежь ела с сочным аппетитом. Остроумный Упорников, как будто на зло Брагину, без стеснения ухаживал за Машей и сыпал веселыми шутками, каламбурами и эпизодами кадетских шалостей, вызывая раскаты дружного смеха и, что поразило Брагина, что смеялись и статский советник и его монументальная супруга. Она колыхала в такт смеха свое располневшее тело, а статский советник поминутно вытирал белоснежным платком слезы смеха в своих, не по возрасту, лучистых глазах. Брагин, еще не остывший от ревности, в меру поддерживал остроты Упорникова и через стол любовался Машей.
— Ну, конечно, она самая красивая и умная девушка из всех, которых я раньше знал… Таких каштановых с бронзовым отливом вьющихся волос я еще никогда не видел… а этот прямой породистый лоб, точеный, чуть вздернутый носик, глубокая ямочка на подбородке, капризная, немного приподнятая, верхняя губка, теплоту которой он ощутил на своей щеке при падении на катке… а эти синего бархата большие глаза, окрашивающие белки в нежную просинь и таящие в себе глубину моря, чистоту неба, смущение девственности, нежность любви.
— А ведь она действительно красавица, без колебания подумал он, и их глаза невольно встретились. Он впервые в жизни осознал необыкновенную силу взгляда, для которого не нужны слова, сила которого настолько могущественна и многогранна, что совершенно свободно отражает в себе все человеческие чувства: правду и ложь, волю и трусость, радость и печаль, ненависть и любовь… Любовь, от которой так сладко кружится голова, как-то по другому бьется сердце, ради которой хочется быть чище и лучше, для которой нет запретов и нет пресыщения.
«Моя?» — глазами спросил он Машу. Она на секунду остановила на нем свои счастливые смеющиеся глаза, но смеялись только губы, глаза говорили другое, что наполняло его душу чем-то прекрасным, неизведанным и светлым.
— Только твоя… — ответили глаза Маши и, словно испугавшись, что Брагин не понял ее взгляда, она преувеличенно весело сказала: «Господа, сейчас будем играть в игру… „Кто не доволен своими соседями“… Я, например, совсем недовольна своим… Папа и мама, вы тоже играете».
Она повернула кнопку выключателя и скомандовала: «Раз, два, три». Комната погрузилась в темноту, послышался шум двигающихся стульев, веселый смех, нечаянные возгласы, и чья-то нежная рука коснулась руки Брагина.
— Глупый, — услышал он, и чьи-то волосы слегка защекотали его правое ухо. Кто-то повернул выключатель, и в ярком свете комнаты предстали Вачнадзе с мамой, статский советник с Верочкой, Упорников с Валей и Брагин с Машей.
— А теперь, первый вальс… кавалеры танцуют со своими дамами, — объявила Маша, и все с шумом перешли в гостиную. Маша поставила пластинку одного из Штраусовских вальсов. Вачнадзе почтительно склонил свою красивую голову перед слегка оробевшей мамой и, если физическая красота была унаследована им от его родителей, грация от седых гор Кавказа, то рыцарская почтительность к женщине была дана ему корпусом. Они плавно заскользили по блестящим квадратам паркета, когда статский советник, как знак молчаливого приглашения, склонил седеющую голову перед пухлой Верочкой. Маша грациозно положила левую руку на плечо Брагина и, в темп музыки, они, как на катке, закружились в вальсе. Он особенно близко чувствовал ее сейчас такую нежную, хрупкую, и вдыхал аромат ее слегка открытого тела. Он ясно чувствовал то горьковатый запах весенней черемухи, то пряный аромат пунцово-черных роз, то нежный, чуть уловимый запах гелиотропа… Он не понимал, что это был самый красивый, дурманящий аромат молодого тела — аромат молодости.
Кончился вальс… Вачнадзе торопился проститься, так как ему надо было проводить Верочку, живущую далеко, в районе казарм Сызранского батальона, которым командовал отец Верочки. Было решено в следующее воскресенье идти на дневное представление в цирк Сура. Скоро и для друзей наступил час возвращения в корпус. Они простились с хозяевами и вышли на улицу. Падал спокойный пушистый снег чуть поскрипывая под ногами… Друзья шли молча… Каждый по своему переживал новую встречу… Брагин жадно глотал свежий воздух, следя за веселым кружением нежных снежинок. Ему то хотелось кричать о своем счастьи, то заключить его в непроницаемые рамки тайны, потому что это счастье только его… Но ведь Упорников лучший друг… Ему то я должен сказать, подумал Брагин.
— Николай, я влюблен…
— В кого?
