Битый час он кружил по ближайшим переулкам, как беспризорный пес, не знающий куда приткнуться. Наконец, не выдержал, бросился по лестнице, постучал в дверь.
– Папа, – закричал за дверью младшенький, хотя Цигель и рта не открыл.
Он вбежал в спальню, и она метнулась к нему, прижалась головой к его груди. Вместе опрокинулись на кровать. Неизвестно сколько времени пролежали, не двигаясь. Так и встали, не размыкая рук. Младшенький уже спал, старший делал уроки, как будто ничего не произошло.
Цигель сказался больным, взял бюллетень, отзвонил матери и бабке, Аусткалну, кому-то из ребят: отменил уроки. Она тоже не вышла на работу.
Дети уходили в школу, а они сидели, не размыкая рук, почти не разговаривая. Он вспоминал отца. Плакал. Вот же, прожил немалую часть жизни, и не мог представить, что слезы так облегчают душу.
Между тем, начался выезд евреев в Израиль. Потом грянула война Судного дня.
Он перестал откликаться на звонки, зная, что звонит обеспокоенный Аусткалн. Не хотелось его ни видеть, ни слышать. Он впитывал сообщения с Ближнего Востока, передаваемые агентством ТАСС, ибо все заграничные радиостанции глушились, и слезы снова душили его.
Раздался звонок. Продолжая слушать радио, автоматически снял трубку.
– Сойди на улицу, – сказал Аусткалн.
Выглянул в окно. Никого. Нехотя, словно бы отвыкнув ходить, спускался по ступеням. Профессионально выбрав наиболее невидимую позицию, в тени хоронился Аверьяныч. Разыгрывал ли он очередную сценку, но глаза у него были непривычно грустные. Обнял Цигеля за плечи, и они сели на скамейку в скверике.
– Что там будет? – сказал Цигель.
– Знаю, переживаешь. Все же, твой народ. Но ты ведь сам отключил себя от истинной информации. Так вот, торжественно тебе сообщаю, израильские войска уже недалеко от Каира.
– Что-о?
– Мы, конечно, не позволим им продвигаться дальше. Но ты можешь быть спокоен. Знаю, ты в депрессии. Поверь, у меня это было несколько раз в жизни. Это бывает достаточно часто в нашем деле. Нелегко соединять горячее сердце и холодные руки. Но надо взять себя в эти самые руки. Ты ведь еще молод, и все у тебя впереди. Гляди, как бывает: помирился с женой, вернулся к деткам, вроде бы все выправилось. А свет белый немил.
Видишь, какой я еще и психиатр. Так что вот – мои рекомендации. Продолжай работу. Нас интересует один подпольный кружок. Они явно что-то серьезное замышляют. Следует их упредить для их же спасения. Аусткалн тебе все объяснит. Но, главное, пришла пора.
– Пора? – переспросил Цигель, зачарованно слушающий Аверьяныча.
– Да. Пора начинать готовиться к отъезду.
– Куда?
– Ну, не будь глупцом. Это тебе не идет. – Мягко сказал Аверьяныч. – В Израиль, куда же еще. Тебя не интересует могила царя Давида или место, где римляне Христа распяли?
– Нелегально?
– Легально. Пройдешь все этапы малого пути. – Аверьяныч возвращался к каламбурам, и это означало, что он исчерпал запас душевности и становился самим собой, матерым волком шпионажа.
– Даже собрание на работе?
– Естественно. Ты ведь уже был актером. На собрании ты будешь зрителем. А все зрители – актерами, дрожащими за свое дражайшее существование. Так-то. Даю тебе на размягчение души еще немного времени. Говорю, немного, ибо вижу уже в потухших твоих глазах живые искорки. Кстати, позвони по этому номеру: тебе надо получить права на вождение.
– У меня же нет машины?
– Там будет. Да. Вот еще презент от меня. Будь.
Исчезать эти ребята умели.
В конверте была солидная пачка денег.
«Возятся со мной и не мелочатся. Чего там, я им нужен», – с неожиданной гордостью подумал Цигель.
Белесый Аусткалн, с которым он давно не встречался, показался ему совсем посеревшим. «Нелегко возиться с евреями», – про себя подумал Цигель.
– Вам знакомо имя Бринкерис? – Аусткалн, в отличие от Аверьяныча, соблюдал уважительную дистанцию. Вообще, работники провинциальной контрразведки смотрели на асов внешней разведки, редко снисходящих к ним, снизу вверх.
– Один из моих учеников. Но я ведь давал на него характеристику.
– Да-да, – Аусткалн потер лоб, выражая неловкость своей забывчивостью. Это был шаблонный ход расслабившегося на минуту секретного сотрудника.
– Так вот, – Аусткалн зевнул и на этот раз потер виски, – этот Бринкерис перешел в интересующую нас группу. Там изучают иврит на более высоком уровне. В общем, продвинутые.
– Он что, у вас на ниточке?
– Косвенно. У них там преподаватель не тянет. Бринкерис предложил вас. Они будут проверять. Мы подготовили легенду. По ней вы будете работать до отъезда. Это может занять год, а то и полтора. Но, как говорится, овчинка выделки стоит. Естественно, оплату вам значительно повысят.
– Какова же легенда?
– Вы, как полагается, подаете документы на выезд. Вам отказывают в связи с вашей работой в конструкторском бюро.
– Но она же не секретная.
– Не имеет значения. Вас прорабатывают на собрании, увольняют с работы. Вы начинаете получать посылки из-за границы.
– И это вы тоже организовываете?
– Не забывайте: враг не дремлет. К вам приезжают из Европы или США туристы. Вы передаете через них письма протеста, вы становитесь каналом информации. У вас периодически делают обыски, но ничего серьезного не находят. Через вас ваши ученики, которые обновляются по мере того, как прежние уезжают, начинают передавать антисоветские материалы. Они, кстати, приходят по назначению, оседая копиями у нас. Доверие к вам полное. А не сажают вас потому, что сразу пресса и радио за границей поднимут большой шум. Таким образом, вы защищены со всех сторон. Ну, как вам?
– И это все придумал Аверьяныч?
– Без него, конечно, не обойтись, но он вплотную вами займется уже после вашего отъезда. Представляете, как везет внешней разведке. Любой из них может запросто побывать, к примеру, в церкви гроба Господня. А нам, сирым, это даже сниться не может.
– Вы же неверующий?
– Врага надо знать в лицо, как говорил ваш соплеменник Эммануил Ярославский по фамилии Губерман.
«Да, пес, довели тебя до ручки эти евреи», – злорадно подумал Цигель, растягивая рот в приветливой улыбке, про себя прикидывая – сколько набавят.
– Но вы же ведете меня давно. Могут и послать на связь, – Цигель на миг ощутил себя ослепленным от собственной щедрости и благосклонности.
– Поживем – увидим. Как говорится, шансы небольшие. Однако, благодарю за заботу. И вообще, не стоит делить шкуру неубитого медведя.
Весь мир – театр…
На собрании сидел, опустив голову. Вспомнил строки, запавшие в голову из ходивших по рукам стихов Бориса Слуцкого о Сталине, которые ученики в группе по изучению иврита в перерыве читали друг другу: «Когда меня он плакать заставлял, ему казалось, я притворно плачу. Когда пред ним я голову склонял, ему казалось, я улыбку прячу…»
Он прятал улыбку, выражая опущенными плечами приближающийся нервный приступ. Сотрудники, ненавидящие его в лучшие дни, превратились в свору сорвавшихся с цепи гончих псов. Собственную бесхребетность и страх они отчаянно выплескивали в рамках разрешенной властью агрессивности.
– Изменник родины…
– Долго же волк скрывался в овечьей шкуре…
– Судить его надо…
– Не выпускать. Пусть сгнивает здесь…
– Никаких характеристик…
Начальник, знающий, что к чему, строго говорил:
– Мы обязаны дать ему характеристику. Но абсолютно отрицательную. Хотите что-то сказать в свое оправдание, Цигель?
С трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Цигель прикрыл лицо платком, отрицательно замотал головой и выбежал из бюро, мимо секретарши, которая потом сообщила всем, что Цигель явно рыдал.
Он и не думал, что так приятно будет забыть дорогу в ставшее чужим КБ.
Документы он подал на всю свою семью, включая мать и бабку, которая теперь только и говорила, что мечтает об одном – дожить до того дня, когда сможет увидеть Святую землю и встретить старшего брата Мордхе-Йосла: он ведь уехал туда еще задолго до войны.
Цигель, уничтоживший когда-то письмо от двоюродного деда, смотрел на нее невинными глазами. Аусткалну сказал, что в Израиле у них должны быть родственники со стороны бабки – по фамилии Берг, и это может быть полезным для его будущей миссии. Через некоторое время получил адрес некого Берга, подходящего по всем статьям, живущего в городе Бней-Брак.
Обрадованная бабка торжественно уселась писать письмо.
Получив отказ, Цигель ужасно сокрушался. Мать и бабка успокаивали. Жена растерянно сказала: «Как же мы будем жить?»
Но тут начали прибывать посылки. Вся семейка – жена, дети, мать, даже бабка – стали щеголять в заграничных тряпках. В дом зачастили туристы.
В разгар праздника пришло письмо из Израиля. Писал сын бабкиного брата Мордхе-Йосла на отличном идише о том, что отец его умер, что он знает об их решении уехать и об отказе, но надеется на встречу. Железная бабка, впервые при внуке, разрыдалась в голос.
